* * *
– Слушай, Лопух, я читал твою последнюю книгу. Тебя уже выгнали из России, чего ты добиваешься? Чтобы тебя выгнали и из Германии?
Это Брекман шумит. Сегодня опять разговоры о книге Гольдхагена, о коллективной вине нации.
– Если современные евреи не виновны в преступлениях, совершенных их библейскими предками, почему же они винят потомков фашистских преступников?
– Кончай эту демагогию о непричастности, о невиновности, об алиби и т.п. Что ж по-твоему, сегодня некому ответить за совершенные преступления? Уже не надо возвращать награбленное? Уже поздно выплачивать наследникам компенсацию? Все простить?
– Награбленное следует вернуть, компенсация, невозможна, но стремление хоть что-то от своих благ отдать в пользу наследников своих невинных жертв – есть самое естественное проявление элементарной порядочности. И не следует при этом делать вид, что возращение награбленного есть некое проявление доброты. За возвращение долга не благодарят, тем более, что этот долг не добровольная ссуда, да и возвращают пока лишь его ничтожную долю. И не следует здесь искать ни исторических аналогий, ни оправданий. В этом деле есть законный истец и преступный, уклоняющийся от расплаты ответчик.

* * *
Наташа говорит: «Что ты пристал со своими требованиями к немцам. Сталин истребил евреев не на много меньше Гитлера».
– Ах, Наташенька! Если в мире не один преступник, а есть ещё и другой – это не значит, что можно прощать преступления, не осуждать, не требовать ответа, не требовать возвращения награбленного. Не стану рассуждать, почему за преступления, должны отвечать наследники награбленного. У пойманного за руку, прежде всего отбирают награбленное и возвращают законному хозяину. Бессовестный человек никогда никому ничего не должен – ни своим родителям, ни учителям, ни государству, он не признает долгов своих предков. Я убеждён, преступления, где бы они ни были совершены, должны быть осуждены, а не законно отнятое возвращено хозяину. Для справедливости нет срока давности.

* * *
Вчера прочёл прошлогоднее письмо Лопуха:
«В моих словах ты видишь только обиду. Ты спрашиваешь: «Сколько тебе должен Геманюк? Ну, тридцать – сорок тысяч или серебренников? Сколько тебе должен Геманюк».
Слушайте все, и ты – моя жена, и ты, тёща, и ты – небольшой вонючий Геманюк, и вы – судьи, свидетели и участники! Прочти это и ты, моя доченька, когда подрастёшь:
«Я и моя жена – одно тело. Понимаете?
Ее попа – моя попа, ее влагалище – моё влагалище, наша дочь – моя дочь и ее дочь – моя душа. Я не торгую своим телом и душой».

* * *
Исаак Штерн пишет: «Люблю еврейских девчонок. Они красивы и талантливы. А как они танцуют и поют! А какие они застенчивые и благонравные! А какие умницы!
Люблю еврейских женщин молодых и красивых – нет, не тех эмансипированных, что побеждают на конкурсах красоты и снимаются в фильмах. Я люблю еврейских женщин, которые не предадут ни нас, ни детей наших, которые, как наши матери, умеют фаршировать рыбу, готовить цимес, кнейдлах, тейглах, вино из изюма, которые по пятницам и субботам зажигают нашу субботнюю свечу».

* * *
Самоваров пишет:
«Я живу среди евреев, эмигрировавших из России. В Германии их уже около шестидесяти тысяч, до войны было более шестисот тысяч. Среди них встречаются разные люди, чаще приличные, порядочные, честные. Но разве им это надо доказывать? Вероятно, у них с давних пор выработалась потребность, такая дурацкая привычка – синдром пребывания на земле «Нерушимого Союза республик свободных». Да разве не Бог сотворил эту землю, русскую, немецкую, цыганскую, еврейскую или турецкую? Разве не Ему принадлежит она по праву? Разве не Его детям, человекам? Сегодня, как бы со стороны глядя на положение евреев в послевоенной России, удивляешься, просто диву даёшься: да разве требуются оправдание своего существования народу, чьи предки лежат в той земле, за которую они честно сражались и умирали, которую, рука об руку со всеми народами страны, отстояли, спасли, защитили от иноземных захватчиков? Разве требуются такие оправдания народу, который внёс немалый вклад в русскую культуру, науку, экономику, постоянно извинялся за то, что он существует? Врачи, учителя, музыканты, композиторы, актёры, художники, писатели, инженеры, учёные, ремесленники, солдаты, офицеры, моряки, лётчики... Стоит ли перечислять дальше? Надо ли называть имена и заслуги?
Вот я пишу и понимаю, что это – то самое оправдывание, которое никому не нужно. Зачем доказывать очевидное? Зачем? И так ведь все это всем известно. Раньше я, как и многие мои соотечественники, об этом никогда не задумывался. Но из этой точки земного шара все видится по-другому, со стороны, и их проблема (то бишь, наша проблема), и наше равнодушие к ней».

* * *
Мне удалось вывезти из Санкт-Петербурга в Германию, вопреки абсурдным строжайшим запретам, часть моей домашней библиотеки. Любимые с детства книги – мои товарищи, друзья, наставники, родные мои... Том Сойер, капитан Татаринов, Мартин Иден, Овод, лейтенант Глан, Печорин, Максим Горький, мальчик Мотл, подпоручик Ромашов, Марк Аврелий, Эйнштейн, Суламифь, Ася, Наташа Ростова, Анфиса, Тевье, Гедали, вишнёвый сад...
Ах, чеховский вишневый сад! Знал ли Чехов? Конечно же, знал, предвидел и загубленные вишнёвые сады двадцатых, коллективизации, и сожжённые вишнёвые сады предвоенных лет, и брошенные вишнёвые сады высланных, арестованных, загубленных в сталинских лагерях, и вишнёвые сады моей юности... Дом, отец, мать... Последний вишневый сад моей эмиграции... Что мы стоим растерянно в этом пожаре догорающей осени? Чего мы стоим без наших вишнёвых садов?
Что скажут о нас наши дети «с усмешкой горькою обманутого сына…»? Впрочем, кому до нас какое дело?

* * *
Ветер с Залива обдувает Город.
Ленинградские дожди, проливные или моросящие… Вот так, зарядит... все льёт и льёт, не кончается.
А город все равно не сырой, он просто мокрый, но потом чистый и светлый, свежий и просторный. А Кельн – сырой город. Дожди там не так уж часты, но Кельн – сырой город.

* * *
П. Соколов пишет о деле Фёдора Самоварова:
«Прослеживая развитие конфликта в его последней стадии, минута за минутой, как мы это сделали, ещё раз убеждаешься, как трудно бывает одним каким-нибудь словом определить мотив убийства, совершенного под влиянием страсти. Такие обычные определения, как «из ревности», «по злобе», «из мести», «чтобы не принадлежала другому» и т.д., не точны, они не исчерпывают вопроса.
Человек слишком сложен, чтобы поступать в эти непривычные, неожиданные, экстремальные, единственные в его жизни минуты из какого-либо одного конкретного, осознанного побуждения, «по таким простым рецептам». Вот и здесь вы, пожалуй, найдёте отдельные признаки всех этих мотивов. Была у Фёдора и дикая ревность, был и сильный гнев, была и горечь глубокой обиды за обман, за осмеяние его чувств, за недостойную игру с его возвышенной любовью».

* * *
Германия – страна соглядатаев. Немецкий соглядатай принципиально отличается от русского. В России это случайный человек, чаще – бездельник зевака. Он стоит и пялится на то, что ему интересно. В старину даже почёсывались.
А в Германии соглядатай – свидетель, человек ответственный, наблюдение он ведёт незаметно: из-за занавески окна, из-за затемнённых стёкол автомобиля или из-за какого-либо другого укрытия. Немецкий соглядатай – всегда доносчик.
«Бюргер (гражданин) помогает полиции – полиция защищает бюргера». А иначе невозможно.
Если в Германии запретить доносительство, там, пожалуй, станет пострашней, чем в России. Да без доносительства многие немцы перемрут от невостребованности.

* * *
– Исаак, вот ты все пишешь о немецком антисемитизме, а разве у нас в России не то же самое?
– Нет. Но, ты задал два вопроса. Я пишу о немецком антисемитизме потому, что живу в Германии, а от русского антисемитизма мы, слава Богу, убежали. Это ответ на первый вопрос. Теперь на второй. В России, конечно же, был антисемитизм, но другой, русский, большей частью государственный, явный, заметный или легко разоблачаемый. А народу, обывателю, все это было как «до лампочки». В отличие от Германии, антисемитизм в русской интеллигенции и православном духовенстве распространялся не так уж широко, чаще он проявлялся неким душком к ядрёному славянофильству. Это подтвердило и дело Бейлиса. Русские люди: Бердяев, Лев Толстой, Циолковский, Владимир Соловьёв, Амфитеатров, Куприн, Мережковский, Короленко, Вересаев, Кони, Цветаева, Лесков, Горький, Хармс, Набоков и им подобным, антисемитизм был чужд и противен, о чём они не ленились заявлять. Но об этих обращениях к народу и обществу мало кто знал. До ХХ века Россия была безграмотной и своих просветителей не читала, а при антисемитском коммунистическом режиме подобные высказывания и классиков, и современников тщательно замалчивались.
С начала 50-х годов отсутствие объективной информации и поощрение всяких антисемитских теорий и измышлений под видом борьбы с еврейским национализмом, космополитизмом, с международным сионизмом и т.п. создали благоприятную почву прорастанию «национал патриотических» настроений в обществе и русскому фашизму. Сейчас в России ситуация сложная.
А в Германии после войны эту тему как бы забыли, демонстрируя всему миру свою любовь к евреям. Впрочем, ни о каком покаянии и речи нет.
– Но в Германии антисемитизм запрещён законом.
– Да, слава Богу, запрещён. Потому он имеет совсем другие формы и проявляется по-другому.

* * *
Немец все равно тебя не поймёт, не поймёт ни твоих аргументов, ни претензий. Всякий немец убеждён, что Германия принадлежит только немцам. Да разве немецкому бюргеру может прийти в голову мысль, что евреи, жившие и живущие на территории Германии с 1-го века от р. Х., имеют право называть эту страну и своей! Евреев в Германии не много. Их всегда было мало, их изгоняли (пусть незаконно), их, вроде бы, уничтожили поголовно. Какие у них теперь права на землю, в которой лежит не одно поколение их предков?
Но разве численность определяет права?

* * *
Пашка Соколов развёлся с женой. Как-то в откровенной беседе он объяснял Лопухову: «Понимаешь? Она любила кино, читала только женскую прозу, и детективы, а потому никому не верила. Понимаешь, никому не верила? Когда она затихала, мне казалось, что она продумывает способы обмануть меня, а может быть, даже убить, скрыть труп, уничтожить отпечатки пальцев и прочие улики, чтобы одной, без детей и друзей, наконец-то отправиться на отдых в любую экзотическую страну, с каким-нибудь кинооператором, суфлёром или режиссёром за спиной. У неё этих киношников…».
Лопухов смеётся: «Ну, ты уж слишком. Моя Аська тоже читает только детективы, женскую прозу и что-то о карме. Но зачем ей какой-то оператор или даже кинорежиссёр? Она ведь не актриса».

* * *
Вспомнилось лето в Краславе, солнце, зной... «В траве кузнечики настраивают скрипки».

* * *
Симона рижанка. Она не очень любезна, но умна и красива, к тому же – «море шарма», какое-то особое обаяние. Вот улыбнулась или чуть сощурилась, и все получилось, разрешилась, казалось бы, безнадёжная проблема. И это в стране, где в служебное время женщин не замечают! А вот её коллега Наташа поясняет прибывшим в Германию евреям, что их никто сюда не приглашал, а легенды, о материальных или политических выгодах этой акции для Германии, несостоятельны. «Надо благодарить за то, что дают».

* * *
Миша Лопухов пишет: «Прежняя жизнь там, на родине, куда нет возврата, теперь представляется мне то чудным, то кошмарным сном».

* * *
В молодости Лопух сочинил романс: «Меж нами не было любви, а значит, не было измены. Мы ложь приличий непременных сносить уж боле не могли».
Какая ложь? Какая измена? В те-то юные годы! А вот сегодня все перепуталось. Воспоминания разорвались в клочья. Какие-то вопросы то сверкнут, как блиц фотовспышки, то повиснут и висят тяжёлыми мешками. Ложь, измена, предательство, жестокий обман… Сегодня строка: «Ложь приличий непременных» – стала понятней.

предыдущая страница | следующая страница