* * *
В 70-х годах на день рождения Виктора Ширали в его квартиру на Исполкомской улице собирались друзья и знакомые поэта, красивые женщины, литераторы.
Гости сваливали свои пальто в угол прихожей на стол и проходили в тесную комнату. Яркая блондинка, француженка Лидия Пельфор, приветливо улыбалась гостям. Все уже знали, что она подарила юбиляру шубу из натурального меха и, купленную у букиниста на Литейном книгу «Поэты Грузии» в переводах Пастернака.
Виктор Гейдарович напился до полной потери сознания ещё до начала торжества, ещё до первого тоста. А невысокий поэт Пётр Чейгин выпил много, но сознания не потерял, и уходя, очень ловко захватил с собой книгу «Поэты Грузии» и все, что нашёл в карманах пальто, оставленных в прихожей без надзора легковерными гостями.
Очень тонкий и наблюдательный поэт Куприянов заметил это, но разоблачать вора не стал.
«Поэт в России больше, чем поэт...»

* * *
Лопух вспоминает:
«С Тамарой Анваровной Булатовой я познакомился, когда ей исполнилось восемнадцать. Мне надо было забрать у Володи Зумакулова ключ от своей мастерской. Он взял у меня ключ ещё вчера вечером.
«Твоя мастерская всю ночь простаивает. Я аккуратно. Надеюсь, постельное белье там есть».
Я иногда ночевал в мастерской, а потому хранил там комплект постельного белья. Отказывать у меня не было причин. Я отдал Володе ключ и сегодня забирать его не спешил. Володя позвонил рановато:
– Зайди, не пожалеешь. Заодно и ключ заберёшь.
Я не спешил. Приехал через час, вошёл в свою ярко освещённую мастерскую и увидел:
Обнажённая изящная девчонка сидела верхом на лежащем на спине обнажённого кандидата педагогических наук Владимира Мустафаевича Зумакулова.
Я смутился и поспешил удрать за дверь, да куда там.
– Постой, постой! Ты что, испугался?
– Да, нет… Но… Вроде бы, некстати.
– Кстати, кстати – это уже обнажённая девчонка, детским голоском, с улыбочкой.
– Да я сейчас вернусь, я только что-нибудь к чаю.
Я удрал и долго болтался по улицам, накупил пирожных, взял колбасы и яиц для яичницы…
В мастерской все уже оделись. Сели за стол.
Володя был серьёзен и горд. Девушка улыбалась.
После их ухода, я обнаружил под её тарелкой короткую записку: «Если захочешь, позвони. Тамара», и номер телефона. Звонить я никуда не стал, а Томка позвонила сама. Не знаю, откуда у неё появился мой телефон.
Мы встретились и началось!
Весь год я прожил, как в угаре. Мы встречались каждый день. Летом летали на юг в какой-то военный санаторий. Ходили в гости к моим друзьям.
Я не предполагал, что Томка тайно от меня налаживает связи с моими друзьями. Вот запись из «Альбома регистраций» северного поэта Олега Чупрова, сделанная им ещё за год до моего разрыва с Томкой:
«Студентка института культуры, рост – метр пятьдесят, может быть, чуть выше, хорошо сложена, говорит неестественным детским голоском. Отец – преподаватель военно-медицинской академии, мать – директор кинотеатра, интеллигентна, много читает. К поэзии равнодушна».
Первым признался, что «пробовал» Томочку, мой верный друг Пашка Соколов:
– Ну, так получилось. А у меня «хата» – жена на даче».
Потом мой сосед Сурен Аветиков. Это когда я уже переехал в другую квартиру. Мы встретились с ним случайно: «Понимаешь, я живу с ней давно, я тебе не говорил, думал, скажу, когда ты её бросишь. Да, вот узнал, что она дала моему другу Алику Ходикяну».
Мне надоела вся эта порнография. Мы расстались, но иногда встречались, как я предполагал, случайно, просто так, поговорить. Она рассказывала о своих любовных успехах. Рассказывала о своём романе с сестрорецким бандитом Муратом. Показывала мне сделанные им фотографии разных её интимных мест и положений. Будто хвастала.
Прошло ещё два года. Я женился. Забыл ли я Томку? Да конечно же, не забыл. Разве её можно было забыть? Я её всё ещё любил.
И вот телефонный звонок. Знакомый детский голосок, вероятно, с её особой улыбочкой. И мы встретились. А при встрече слёзы. Её уволили из института. Её предали друзья. Она рыдала немного театрально.
Я не мог ей отказать и взял её к себе на работу. О прежних отношениях не могло быть и речи. Я ей доверял и денежные дела, и деньги, и имущество, и помещение моего офиса. Я ей верил. Да и не было повода не верить. Томка, была честна в делах. Но…
Тайно от меня, она сама познакомилась с моим старым другом Володей. Володя и красив, и богат. Ему она не нужна. Да и постарела она к тому времени. Уже стали не соблазнительны, а неприличны её выглядывающие из-под ультро-коротких юбок кружевные штанишки. Она, видимо, не понимала, что в её возрасте нижнее бельё, уже не всегда возбуждает мужчин, а чаще вызывает у них лишь брезгливость, как некая неопрятность. Володя, любил свою жену. Он, конечно же, известил меня о предполагаемых деловых отношениях с Томкой. Спросил, можно ли ей доверять. Я не возражал, и он стал давать ей мелкие поручения. Иногда она представляла его в деловых командировках. Человек бережливый, Володя пользовался её услугами из экономии. А она, все ещё надеялась на что-то, но уже понимала, что это не тот случай и приглядывала следующего покровителя. И вот, удалось.
Помещение для офиса мне устроил мой добрый друг Роман ещё в 70-х. После моего отъезда в Германию Роман переоформил это помещение на Тамару Анваровну, предполагая у неё какие-то дела со мной. В офисе ведь оставалось принадлежащее мне имущество, коллекция стенных часов, книги, незавершённые этюды на картоне и прочее. Но мне уже было наплевать на всё это барахло. Там, в Германии всё это мне было уже не нужно.
С Романом нас связывала давняя дружба. Однажды, во время посещения Санкт Петербурга я зашёл к нему. «Понимаешь, твоя Тамара редкая подлюга. Я оформил на неё твоё помещение, решал её квартирный вопрос, но тут во всей красоте и силе проявилась её яркая «сучность». Она пыталась рассорить меня с тобой и пытается до сих пор. Не знаю, для чего ей это. Ведь я-то знаю тебя, знаю, что ты ей делал и сделал. И со мной её познакомил ты». Я отнёсся к его словам спокойно. И тогда, Роман, набрал номер Тамары Анваровны и включил громкую связь. Три гудка – и я слышу её детский голосок. Роман ловко ставит наводящие вопросы, а она, истерично, сквозь слезы:
«Я ждала, я делала от него аборты, я его так любила! А он женился на этой толстожопой еврейской красотке… Он обещал… Он говорил… Я всё ждала…»
Ничего такого я ей никогда не обещал и не говорил. Всё это враньё. Всё, что я услышал, пересказывать не буду. Да, и не перескажешь. Меня бил озноб. А Томка плакала в трубку, но очень жалобно. Я не стал уличать её во вранье, пояснять и разъяснять. Роман всё знал. Он благодушно ухмылялся, а, повесив трубку, лишь сказал: «Вот тебе и Томка, твоя Томка».
Томка – редкая подлюга. Но она исключение.

* * *
Помнишь туристскую песенку у костра, под гитару: «Потому что мы народ бродячий, потому что нам нельзя иначе, потому что нам нельзя без песен, потому что мир без песен тесен!»

* * *
Лазарь разговаривает со своим четырнадцатилетним племянником Левой: «Почему ты в Германии стыдишься говорить немцам, что ты еврей? Евреи немцев не сжигали в печах, не селились в их домах, не пользовались их имуществом... Нам нечего стыдиться. Наша совесть перед ними чиста».

* * *
Замечали ли вы, как преображается собеседник, когда в разговоре затрагивается история его народа, его национальность.
Это ли не ярчайшее проявление одного из законов того самого множества? Только за последний месяц я беседовал и с немцами, и с поляками, и с украинцами, и с курдами, и с балкарцем, и никто к этой теме не оставался равнодушен.

* * *
Лопух пишет сестре в Калифорнию: «У меня все, как всегда. Пока все в порядке, как всегда нет времени ходить на китайский балет. В театр не так-то легко попасть, даже если выберусь.
Слава Богу, много работаю, устаю.
У меня, слава Богу, популярная жена и дочь – увы, не отличница. Зол зи зайн гезунт. Вот выдам её замуж, (хотел бы я посмотреть на этого счастливчика), и пойду на китайский балет и даже сам участие в нем приму, если позволят. Танцующие китайцы могут не позволить, ведь я совсем не китаец».

* * *
1993 – последний предэмиграционный год Миши Лопухова.
Ночные телефонные звонки, требования, угрозы, предупреждения, многочисленные вызовы в Большой дом на Литейный, и опять в районное отделение милиции (РОМ С.). В сознании Миши Лопухова все это, переплетаясь с неудачами и случайными потерями, свивались в некую стягивающуюся на горле петлю. Ежедневно в почтовом ящике Миша находил повестку с приглашением явиться в отдел по борьбе с организованной преступностью. По шестой повестке Миша отправился в Большой Дом к начальнику отдела некому Ж. Тот очень вежливо поинтересовался: не угрожают ли Мише рэкетиры, не предлагают ли ему свою защиту, знаком ли Миша с А. И. Ткачом или Корягиным.
– Не угрожают, не предлагают, не знаком.
– Жаль, я надеялся на честный разговор с вами.
Любая самая обычная фраза теперь обретала для Миши какой-то тревожный, загадочный смысл. Больше он в Большой дом не ходил, ни по повесткам, ни по телефонным приглашениям, а звонки с угрозами стали уже ежедневными. И тут ещё одно происшествие. Но об этом в другой раз.
Поэтому, если ты хочешь,
1. Я ей позвоню и скажу, чтобы она прекратила отношения с фотографом Г., а если она откажется, то я пригрожу, тем, что позвоню её такой же подруге и расскажу всю эту историю и, думаю, что уж ей-то это не будет безразлично и фотографу тоже, а уж телезрителям... и говорить нечего.
2. Далее, можно попробовать подать на неё в суд за попытку изощрённого доведения Лопуха до смерти, уже приведшее к резкому ухудшению его здоровья. Здесь надо посоветоваться с адвокатом, или с тореадором. (она ведь по гороскопу «телец»). Может её заставят платить тебе алименты... или тореадор посоветует что-нибудь другое.

3. Если они разведены, то не попробовать ли Лопуху познакомится с приятной интеллигентной женщиной лет 24 или 65. Любви может и не будет, но могут возникнуть приятные проблемы, хорошие отношения, забота и, по крайней мере, не будет этого чувства одиночества. Я встретила Поля, когда мне было 62, но я неплохо выглядела, не на 24, но тем не менее… Он тогда был абсолютно беден, не получал даже социала. Но я не хотела больше жить одна, после смерти мамы. Он мне понравился и вот мы уже 12 лет вместе. Женщины тоже страдают от одиночества в любом возрасте.

Балерина, наверное, будет всевозможно препятствовать этому, а она это умеет. Но Лопух должен сам решить, как получше прожить те годы, которые ему суждены.
Если тебе не нравится то, что я написала, письма сотри и забудь.
Ответь мне.
Твоя читательница и любящая сестричка Алечка
Пойду дочитывать твою книгу.

* * *
Вечером, вечером, вечером глаз голубые овалы смотрят на город устало в красные крыши жилищ.
В гуле багряной печали позднее солнце садилось, арки покинула лживость, город стал смутен и нищ
Вечером, вечером, вечером — стекла осенние синие.
Мягко окутает плечи Вам серая тёплая шаль.
Нечего, нечего, нечего листья листов перелистывать.
Что позабылось — не сбудется, а невозвратное жаль.
Вечером, вечером, вечером звуки, как вздохи раздумий. Верьте, оно переменчиво, вечное волшебство…
Строчек серебряных струны. Серый уснул на стуле.
Тикают часики тихие.
Осень берет своё.

* * *
Фёдор Самоваров почему-то очень неуважительно относится к московским интеллигентам. «Выскочки, наглецы, базарные демагоги, хамы, тороватые снобы». Вероятно, Самоваров не может простить москвичам столичных привилегий. Там и издают легче, и раздают, и получают, и привечают... Сильные мира сего там и ближе, и доступнее. А ещё московский “бомонд” раздражает Фёдора этим “интеллигентским матком”.
«Интеллигентный москвич грязно материться в любом обществе, по любому поводу и без повода, просто так, для оригинальности».
Фёдору противно и унизительное столичное панибратство, эдакая московская приветливость и небрежность к людям достойным, авторитетным и просто к малознакомым. Возмущает Фёдора и модное в Москве, неискреннее, показное, христианство.
Володя говорит: “Ерунда все это. Москвич, не москвич... Дело в воспитании. Если говорить о воспитании, о вкусе – здесь и традиция, и темперамент, и характер, это и от семьи, и от среды... А всякое обобщение только по географическому признаку – чушь собачья.
* * *
В последний год ему часто снились кошмарные сны.
В тот день он задыхался. Спазма сдавила ему грудь. Проснуться и закричать, позвать на помощь он не мог, не мог шевельнуть рукой, не мог вздохнуть, набрать воздуха. Вот если б жена, лежащая рядом... Он пытался привлечь её внимание, издать какой-нибудь звук, но получалось только еле слышное шипение, или хрип.
Она, конечно же проснулась и вслушивалась в издаваемые им звуки. Хрип продолжался долго, но вот затих, захлебнулся. Она вздохнула, потянулась, зажгла свет, вгляделась в его затылок. Он лежал ниц, лицом в подушку. Она подождала ещё минуты две, пять, а, может, десять… Потом перевернула его лицом вверх. Все было кончено. Она брезгливо поморщилась и набрала номер неотложки.
«С моим мужем что-то странное. По-моему, он не дышит».
Она вздохнула облегчённо. Слезы подступили к горлу. Ей было нестерпимо жаль его.
После похорон он так и не понял, проснулся ли он тогда ночью сам, или все это ему ещё снится. Он знал только одно, она на помощь не пришла и не придёт никогда.

* * *
Вчера умер Владимир Иванович Радионов, мой друг, человек сильный, правдивый, бескомпромиссный. Он пытался бороться с коррупцией, с ложью, с несправедливостью, боролся честно, да не победил.
Я счёл возможным в этой повести-дневнике опубликовать его письмо. Мы обсуждали с ним текст дневника, когда было написано ещё только сорок первых страниц. Сегодня я поставил письмо Радионова в мой дневник, на то место, где оно понятней, и соответствуют написанному. Но в нем уже затронуты и более поздние события. Радионов писал мне:
«Читаю твою книжку-дневник «Я виноват». Здорово. Я-то все это видел своими глазами. И Сарбона и балерина Б. боялись, что, когда спадут розовые очки, Лопух бросит эту балерину Б., а потому и старались поскорее захватить всё что удастся. Твоя балерина А, Б или Ж, я уже запутался, потому, что ты её называешь поразному, иногда сильно похожа на твою супругу. Считаю своим долгом сообщить тебе, что твоя супруга Аня в минуты откровения в разговоре с одной нашей общей знакомой, созналась ей, что ЭТО (секс) ей не нужно вообще. Что ей нужно — так это мужчина, который бы обеспечил ей приличную спокойную жизнь и сейчас и в будущем, потому что сама она зарабатывать не умеет, хозяйство семейное вести не умеет и не хочет. Она женщина — для гостиной. А контактирует она только с теми Мужчинами, которые могут помочь ей достичь чего-то, устроится куда-то и т.д. Для неё переспать с кем-то — не измена, а средство для достижения каких-то её целей. Она не вкладывает в секс ни душу, ни сердце, вообще Н И Ч Е Г О. Она просто ТЕРПИТ и притворяется (охами-вздохами), изображая страсть. Она считает, что это нормально, что женщине сейчас иначе не пробиться. Поэтому, то, что твой литературный вымышленный Лопух считает изменой, для неё вовсе не измена. «Не мыло — не смылится». Как ты сам об этом пишешь. Но это не моё дело. А книга сильная. Поэтому, если ты хочешь, я ей позвоню и скажу, чтобы она прекратила отношения с этим ее фотографом Г., если он существует.
Я ведь могу сообщить её ленинградской подруге, которая, возможно не читает твоих книг, сообщить кое-что об Анне. Думаю, что уж это ей не будет безразлично. Такая слава никому не нужна. В далёкой Германии не запрячешься. Здесь в Питере, ведь, ещё живут её бывшие подруги, а может быть и родственники. Это твои родственники все в Америке или в Израиле. Видишь, я путаю правду с вымыслом. Где Лопух, а где ты?
Родственники или друзья Лопуха могут подать в суд на героиню повести за попытку изощрённого доведения Лопуха до смерти, уже приведшее к резкому ухудшению его здоровья? Ты, ведь пишешь, как Лопух жалуется на самочувствие.
Здесь надо посоветоваться с адвокатом, можно ли вообще заставить платить Лопуху алименты, но это уже за рамками книги, просто так из любопытства. А тебе такие сведения могут пригодиться. Но мы говорим о героях твоей книги. О возможном развитии выдуманной тобой повести.
Если они разведены, то не попробовать ли Лопуху познакомится с приятной интеллигентной женщиной лет 24 или 35. Любви может и не будет, но могут возникнуть приятные проблемы, хорошие отношения, забота и, по крайней мере, не будет этого чувства одиночества. Балерина Ж или Б, наверное, будет всевозможно препятствовать этому, а она это умеет.
Но Лопух должен сам решить, как получше прожить те годы, которые ему суждены.
Если тебе не нравится то, что я написал, в письме сотри и забудь. Это ведь я чтобы тебя развлечь.
А может быть, подвигну тебя к написанию продолжения твоей книги «Я виноват».
Ответь мне.
Я твой читатель верный любящий тебя, как писателя и как человека.
Пойду перечитывать твою книгу.
С приветом. В.И.
Когда будешь в Питере?

* * *
Аська говорит: “Это все слова. А в чём они проявляются?
Кто любит, жертвует и здоровьем, и жизнью.
Может быть, я никуда бы от него не уходила, если бы он вёл себя иначе. Я ведь и сегодня ещё не знаю, с кем мне лучше.
Пусть думает – ему не долго осталось”.

* * *
Лет через сто процесс, участниками которого все мы являемся, назовут «Возвращением евреев в Германию». А сегодня мы переезжаем, перелетаем на эту землю, «позволившую» это возвращение. Так мы пожелали.
Мы оставляем улицы и города, в которых нас понимали и где мы понимали окружающих нас людей. Мы оставляем могилы предков, дома, в которых мы родились и выросли, посаженные нами деревья и сады, любимые с детства места, с которыми связано так много, которые сформировали нас, определили нашу жизнь, наши характеры, наши судьбы.
У каждого из нас свои причины этого переселения.
Мы переселяемся в страну, в которой были ограблены и уничтожены все евреи – дети Израиля. Мы тоже дети Израиля – их дальние родственники, не задумываемся над тем, что являя-емся участниками процесса возвращения евреев в Германию. Мы говорим: «Нам разрешили, нас принимают», – но никогда нам в голову не приходит мысль, что мы возвращаемся туда, откуда нас незаконно изгнали, где нас ограбили и уничтожили. Мне возразят: «Да это не вас убивали!».
Да, не нас, иначе бы мы не смогли сюда возвратиться.

предыдущая страница | следующая страница