Разумеется, они не были равны во всех правах мусульманам. Жёстко регламентированное Кораном законодательство относило их, как и христиан, ко второму человеческому сорту, за которым находились только многобожники /машрикун/ и атеисты. Коран называл иудеев и христиан людьми писания /ахль-уль-китаб/, то есть – людьми Книги, имея в виду Библию. Законодатель таким образом признавал важность объединяющего три родственных, так называемых араамических, по имении праотца Авраама /Ибрагима/ религий единобожия. В формально богословском смысле иудаизм, с его безусловно строгим монотеизмом, был ближе к исламу, чем сложносочинённая в эллинистическом духе не единая и не слиянная троица в составе Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа. Короче, как говаривал великий российский практический философ Козьма Прутков: «кому и горький хрен малина, кому и бланманже полынь».
В начале прошлого бурного века у бессарабских евреев с малиной было-таки так себе, зато хрена, полыни и прочей горечи хватало с избытком. Активными её поставщиками были крайне правые депутаты Российской государственной думы, получившие в либеральной прессе прозвания: «бессарабские помещики» и «союзники». Первое – в соответствии с социальным статусом, местом рождения и местом максимально активной политической деятельности. Второе указывало на принадлежность к шовинистическому Союзу русского народа /СРН/. Наиболее яркими и яростными бессарабскими «союзниками» были господа Крушеван Павел /Паволакий/ Александрович и Пуришкевич Владимир Митрофанович. Крушеван был воинствующим антисемитом, одним из идейных вождей СРН. В губернском центре – городе Кишинёве он создал бессарабский центр СРН и был его полномочным представителем во второй Государственной думе. Звёздные часы его бурной биографии пришлись на 1903 год, когда он первым в Российской империи опубликовал мировой бестселлер: «Протоколы Сионских Мудрецов» и спровоцировал крупнейший к тому времени погром.
История этого, быстро получившего всемирную известность и названного «кишинёвским» погрома, типична, как писаная под копирку. В бессарабском городке Дубоссары был зверски убит православный подросток. Крушеван, в издаваемой им, как тогда было принято говорить, газете с направлением «Бессарабецъ», напечатал естественную для «направления» этой газеты версию преступления: ритуальное убийство евреями-хасидами. Мотив – необходимость наличия примеси христианской крови в правильной пасхальной маце, ничего личного. Грамотно проведённое следствие быстро установило истинную/бытовую, из-за жалкого наследства/ причину убийства. Но дровишки в костерок уже были сложены и политы керосином. Прошёл мимо мужичок с цигаркой под разбитой в трактирной драке губой, даже сам по себе и не особенно злой, так, просто уже с утра пьяненький и бездельный – дунул, плюнул и полыхнуло. Время бежит, и как верно заметил поэт, хотя и совсем по другому поводу: словно смотришь в бинокль перевёрнутый, все, что сзади осталось уменьшено. Разумеется, после Холокоста, Освенцима, Майданека и Бабьего Яра 39 убитых евреев в кишинёвском погроме так уж сильно не впечатляют. Но для некоторых непривычных современников: для Льва Толстого, Короленко, для Горького это было потрясением и знаковым событием в преддверии уже близкого революционного 1905-го года. Было, но не для всех. Крушеван продолжал дуть в свою дуду. В докладе под названием «Слушай, Россия» он дал почувствовать разницу: «воспитанная в ненависти душа еврея не может иметь ничего общего с душою христианина, воспитанного на любви». Это он так и о себе тоже, само собой – на любви, на чём же ещё… Но, опять же, отпущенный для его недолгой жизни отрезок времени располагался пока там, где ещё не родилось решение еврейского вопроса путём массовых расстрелов и газовых камер.
Поэтому воинственно православный Паволакий
Александрович склонялся не к расстрельной зачистке родимых российских просторов от опостылевших жидовских морд, а к их коренной внутренней и внешней перекройке поголовным насильственным крещением. Возможно, прав был печальный насмешник поэт Саша Чёрный, представляя Паволакия потомкам как одного из персонажей стихотворения «Чепуха»:
Монастырь наш подарил
Нищему копейку.
Крушеван усыновил
Старую еврейку.
Крушеван, при всех его достоинствах, был в этой компании бессарабских уроженцев только вторым номером. Безоговорочно первым был Владимир Пуришкевич. Он начал свою политическую карьеру в бессарабском губернском земстве, но быстро перебрался в Петербург, примкнул к крайне правым националистам и быстро выбился в лидеры. Был одним из организаторов Союза русского народа, но в 1908-м году расплевался с председателем Главного совета доктором А. И. Дубровиным и создал уже только под себя национал-патриотический антисемитский черносотенный[5] Союз Михаила Архангела.
Владимир Митрофанович был депутатом от Бессарабии второй и третьей Государственной думы, избирался и в четвертую. Депутатская деятельность принесла ему всероссийскую известность. Симпатизирующий ему наш современник пишет: Пуришкевич был одним из ярких политиков Российской империи. Его выделяли на общем фоне оригинальность и нестандартность поведения, сравнимая со стилем В. В. Жириновского. В Думе он заслужил репутацию отъявленного скандалиста и провокатора. На одном из заседаний он бросил стакан с водой в голову лидера партии конституционных демократов профессора П. Н. Милюкова.
Сравнимо с Владимиром Вольфовичем он выступал и по еврейскому вопросу. Во время революции 1905-го года на заседании Думы в Петрограде он предложил переселить всех российских евреев в Колымский округ Якутского края.
Но в Одессе он высказался несколько иначе.
Симпатизирующий ему его современник пишет:
Пуришкевич шёл во главе СРН манифестации в Одессе. Навстречу вышла манифестация с представителями еврейского населения, нёсших свиток Торы и портрет Государя Императора. Пуришкевич подошёл, поцеловал свиток Торы… и заявил: все что он прежде говорил и думал о евреях, есть ложь и заблуждение.
Не исключено, что у Митрофановича с его крайне подозрительной по еврейству фамилией, а похоже, и с происхождением, были, как есть они и у Вольфовича, глубоко внутренние еврейские проблемы на уровне подсознания. Сразу после Октябрьской революции Пуришкевич тайно жил в Петрограде, с фальшивым паспортом на чужую фамилию. Угадай, читатель, с трёх раз на какую. Ну, экий ты, однако, недогадливый... Ну, конечно же… Евреинов.
Теперь ты, читатель, будешь думать, что в этой строке я непременно повторю свой любимый прозаический рефрен, приватизированный мною в лихие, прыткие на присвоить чужое 90-е, у Экклезиаста: все, мол, уже было, и все что будет – было тоже… А вот и нет. Я рад бы, да не получается. При поразительном, вплоть до совпадения в мелких деталях, сходстве поведения и прилежания этих разнесённых во времени на столетие Владимиров, имеется промеж ними и принципиальное различие.
Если Жириновский, при всех его талантах и регалиях, всего лишь великий и ужасный демагог и шоумен, проще говоря – человек слова, то Пуришкевич – человек и слова, и дела. Я не хочу вдаваться в причины несовпадения. Возможно, одна из них в том, что в начале прошлого века не было телевидения. Но так или иначе вот они, его самые громкие дела…
Имеются свидетельства о причастности Пуришкевича к организации убийства двух депутатов первой Государственной думы от левой партии Констуционных демократов: крещёного еврея М. Я. Герценштейна и просто еврея Г. Б. Иоллоса. Причастность к этому преступлению черносотенцев несомненна. В их московском печатном органе – газете «Маяк» сообщение об убийстве Герценштейна было опубликовано за час до того, как оно произошло.
Пуришкевич был главным действующим лицом в сенсационном убийстве Григория Распутина. Он, единственный из компании высокородных неумелых отравителей и высокородных же никудышных стрелков, хладнокровно дострелил из своего «бульдога» дьявольски живучего и совсем ещё не старого старца. Этим, во всех отношениях сомнительным поступком, он навсегда вписал себя в анналы истории.
В заключение о Пуришкевиче, отдавая дань гегелевскому диалектическому отрицанию отрицания, приведу ещё одну цитату, с целью убедить читателя в том, что вместе с подавляющим национал-патриотическим большинством я верю: не порвалась и никогда не порвётся в возлюбленном отечестве связь времён. Леволиберальный депутат первой Российской государственной думы В. А. Маклаков писал: «Если в культурном обществе Пуришкевича не воспринимали всерьёз, а в интеллигентных кругах зачастую презирали или даже ненавидели, то широкие массы российских обывателей относились к нему с явным дружелюбием и симпатией».
Но при погружении в философию с образованием, полученным на физическом факультете Ташкентского государственного университета, во времена, когда он ещё с гордостью носил имя корифея единственно верной разновидности этой науки наук – В. И. Ленина, может занести черт знает куда, вплоть до мутного омута семантического идеализма. И там, в мутном омуте, может миражно померещиться, что в разнесённом на столетии созвучии: Шафаревич – Пуришкевич, Путин – Распутин имеется то ли скрытый смысл, то ли зловещий намёк. И совсем уж ни к селу, ни к городу крутится в голове куплет из песни Галича о Полежаеве:
Ах, кивера да ментики,
Нерукотворный стяг!
И дело тут не в метрике,
Столетие – пустяк.[6]
Дед Гецель был младшим современником и земляком Крушевана и Пуришкевича, и, хотя не был с ними ни близко, ни шапочно знаком, результаты их активности в Бессарабии ощущал в полной мере. Так, находясь в 1903-м году на действительной службе в армии, он получил из дома письмо, в котором сообщалось, что в один из дней ставшего знаменитым погрома, у его, проживавшего в Кишинёве старшего брата, была сожжена квартира и разрушена пекарня. Брату сломали руку, а работавшему у него по найму парню ударом кастета выбили глаз. Позже, в Бендерах, от местных, третьего сорта, погромщиков, в годы первой революции дед успешно отбивался уже сам.
Меньше чем через год после Кишинёвского погрома началась русско-японская война. Дед участвовал в ней в качестве рядового солдата-артиллериста. Летом 1904-го года их полк, вместе с пушками-трёхдюймовками, лошадьми пушечной конной тяги и кормом для лошадей погрузили в товарные вагоны и повезли по уже построенной к тому времени Транссибирской железнодорожной магистрали на сопки Маньчжурии. Он был кучером и конюхом конной упряжки, а во время боя – подносчиком снарядов к орудию. Оба эти дела он делал хорошо, так как понимал и любил лошадей, и физически был очень силен. Командиром его батареи был поручик Анненков, потомок родственников декабриста. Это был гуманный, высокообразованный человек и справедливый командир. Он хорошо относился к деду, и дед очень уважал его. В бою под Мукденом деда единственный раз ранило, но ранило легко и после лазарета он вернулся в строй.
Возвратившись в Бендеры он, уже несколько лет как женатый на скромной девушке из многодетной семьи мелких торговцев, занялся устройством своего немалого хозяйства. Жена была болезненной, но часто рожала. Некоторые из детей рождались слабыми и умирали в младенчестве. Выжило шестеро: двое парней и четверо девушек. /У деда Элиаша в Варшаве зеркально: четверо парней и двое девушек. И все другое важное у них с Гецелем будет совпадать с точностью до наоборот. / Мать была самой младшей и самой любимой. Она родилась после кончины Российской империи, когда Бессарабия на двадцать последующих лет стала румынской провинцией.
Возможно, как следствие службы деда в Российской армии, или по другим, неизвестным мне обстоятельствам, но в дедовском семействе соблюдение еврейских традиций было весьма и весьма умеренным. Основные праздники отмечались, но не более того. Язык идиш знали все, и родители, и дети, и общались на нем, но румынский знали не хуже, а главным языком домашнего общения детей был русский язык[7] . Языка иврит не знал и не пытался выучить никто. Набиравшие популярность идеи сионизма почему-то не затронули членов этого семейства. Все дети получили качественное светское образование. Юноши в гимназии, а затем – в университетах. Девушки в классической женской гимназии. Образование стоило недёшево, но дед был далеко не бедным и совсем не скаредным.
Происхождение немалого дедовского состояния мне неизвестно. Его основой был большой участок плодородной земли под виноградниками лучших как местных, так и районированных немецких и французских винных сортов. Хозяйство Гецеля было винодельческим. Производство вина включало: посадку лоз и уход за ними, сбор урожая, давление винограда и превращение виноградного сока в вино, разлив вина и его хранение в бочкотаре в огромном, прохладном даже в летнюю жару, винном погребе, оптовую продажу вина. Мать помнила, что дед, пока был здоров, работал наравне с наёмными работниками и сам носил и расставлял в погребе тяжеленые бочки с вином.
В 1940-ом году пришедшая в Бессарабию советская власть дедовское хозяйство национализировала, но полностью пролетаризировать деда не успела. Один из родственников говорил, что на отобранной у деда земле после войны было организовано два колхоза. Но другой, гораздо более достойный доверия родственник, предупреждал: все, озвучиваемое первым, приближается к правде только после деления, как минимум, на семь. Кроме того, румынские законы не разрешали никому из своих граждан владеть более чем 150-ю гектарами пахотной земли.
Однако и такой результат впечатляет, особенно по сравнению с максимально возможным по закону страны с самой большой в мире площадью плодородных земель, участком в 600 квадратных метров, с 50-сантиметровым слоем бедной суглинистой почвы, насыпанной поверх прибрежных камней крутого бережка реки Чирчик, предоставленном мне для самодельного пополнения продовольственной корзины семейства в 80-x годах. Хочу подчеркнуть, что Гецель и во времена Империи не был, как многие другие евреи, например, Давид Бронштейн – отец Льва Троцкого, лишь арендатором чужого поместья. Он был собственником земли и, возможно, получил её в наследство. Ряд авторов, в том числе и А. И. Солженицын, указывают на непреодолимые трудности, с которыми сталкивалось царское правительство, в настойчивых попытках отвратить своих еврейских подданных от ростовщичества, шинкарства и прочих вредных еврейских гешефтов путём приобщения их к полезному для физического и нравственного здоровья земледельческому труду. Успех был мизерным, не более того, с которым эти и все прошлые и последующие ревнители порядка пытались приучить цыган к оседлой трудовой жизни. Если перейти от понятных в данных обстоятельствах эмоций на объективный язык сухих цифр, то и они подтвердят, что нигде внутри черты осёдлости, за одним единственным исключением, число евреев, занятых в сельском хозяйстве, не превышало 3%. Исключение представляла, как раз Бессарабия. Здесь, число еврейских фермеров-землевладельцев доходило до 16% от всего еврейского населения и составляло в 1914-м году 42 тысячи человек. Основными занятиями были: табаководство, выращивание чернослива на экспорт, а в бендерском уезде – ещё и виноделие. Так что дед, а возможно, и прадед были из этих самых фермеров.
Кроме царской бюрократии, приобщением евреев к земледелию занимались сионисты. Они организовывали сельскохозяйственное обучение юношей, готовившихся переселиться в Палестину под лозунгом: «Вперёд, в далёкое славное прошлое» и смотрели с надеждой на успех в Библию и в старые книги Иосифа Флавия, утверждавшего, что до разрушения Храма земледелие было любимым и почти единственным еврейским занятием. Так, царь Соломон платил за кедровый строительный лес своему другу и собутыльнику – тирскому царю Хираму только выращенным в Иудее зерном и отжатым там же оливковым маслом. Сионистские учебные земледельческие колонии продолжали существовать в Бессарабии и при румынских властях, то есть вплоть до 1940-го года.
В Израиле, в 1995-м году я имел возможность убедиться: сионисты таки сделали былью свою еврейскую сельскохозяйственную мечту. Она поначалу казалась мне, имевшему обширный опыт общения и совместного труда с колхозным крестьянством[8], русской, узбекской и корейской национальности – еврейской, то ли народной, то ли антинародной сказкой.
предыдущая страница | следующая страница
[5] Термин «черносотенцы» имеет отношение к уже упомянутому здесь Козьме Минину. Черными сотнями называли полки нижегородских ополченцев, которых Минин привел, чтобы спасти погибавшую в смуте Россию.
[6] Здесь «метрика» не математический термин, а свидетельство о рождении.
[7] Мать рассказывала, что румынские власти, как и любые другие националпатриоты, озабоченные в подобных случаях изготовлением скреп из подручного материала, развешивали в немногочисленных госучреждениях Бендер плакаты: «Траяска Романие Маре», что означало: «Да здравствует Великая Румыния» и «Здесь говорят только по-румынски». Но все посетители, за вычетом немногочисленной молдавской, прорумынски настроенной интеллигенции и жителей нищих молдавских сел, говорили только по-русски. Это было результатом вековой русификации края царскими властями.
[8] В СССР я, от девятого школьного класса и до защиты докторской диссертации, участвовал в 23-х истерического накала кампаниях по сбору хлопка и смешанного с ним мусора /так называемого «подбора»/ сроком от одного до трех месяцев каждая, в двух летних прополках всходов этого обороннозначимого растения, в уборке риса, картофеля, капусты, в сборе помидор, яблок, винограда, в заготовке мягких и грубых кормов для скота, а также и в зимнe-весенних трудах на плодоовощных базах по отделению гниющих даров садов и полей от уже сгнивших.
