---

---

НА БОЛОТЕ

Каждый вечер, в 17 часов зимой, а летом в 20, старика можно видеть сидящим на приступочке своего дома. Проезжающие мимо, кричат ему приветливо: «Здравствуй, Коля! Не помер ещё?» Старик в ответ трясёт головой и желто пегая борода несколько раз подпрыгивает, прежде чем опять улечься на грудь и обрести покой.

Летом и зимой он одет одинаково, тулуп и валенки. Летом тулуп распахнут и валенки одеты на босу ногу, это видно, когда он вытаскивает грязную, жёлтую ступню и почесывает ее о лежащий чурбачок. Палка, на которую опирается его голова – выдающаяся. Грубо вырезанная рукоятка переходит в изящно поднявшую голову змею, хвост которой, обвивая палку, спускается до земли, придавая дополнительную устойчивость. Еще в ней имеется секрет – желобок, в котором Коля хранит оставшиеся от деда золотые.

Детство у Коли было непростое. После того как мать умерла, и отец взял молодку с двумя маленькими детьми, хозяйство быстро начало подниматься. Мужчины, отец с дедом, да и благодарная молодка, работали от зари до зари, не жалея даже маленького Колю. Несчастья начались, когда деда от непосильной работы парализовало, а в район пришел приказ о раскулачивании. Отца в селе не любили за крутой нрав и дружбу его первой жены с местной колдуньей. Но жену давно прибрал Бог, колдунья в селе не появлялась, хотя ходили слухи, что она по-прежнему живёт на болоте. Отдал дед Коле золотые, когда пришли их раскулачивать. Дед уже к этому времени не вставал, и когда в избу вошли члены сельсовета, усиленные красноармейцем, дед завозился на печи и закряхтел. Коля, хорошо его понимающий, выхватил из-под подушки свёрточек, и шмыгнул вон из хаты. Сидя в укрытии, он видел, как кинули на подводу связанного отца, видно тот вздумал сопротивляться, сверху забросили деда и двух маленьких ребятишек, детей его мачехи, саму мачеху привязали к задку подводы, туда же примотали веревкой корову, а лошадей степенный сельсоветчик повел под уздцы, изредка покрикивая на них: «Не балуй». С трудом, всем миром вытолкнули застрявшую в колее подводу, и кавалькада тронулась. Кольку пробовали искать, но решили, что тот сам прибежит следом за отцом.

Колька, просидев в укрытии пару дней и насмотревшись на разбой, учиненный односельчанами, когда со двора тащили все: посуду, кур, инвентарь, сундуки, из которых торчали праздничные платья матери, не выдержал, и, плача, побежал на болото к материной подруге Кленихе, которую сельчане недолюбливали и побаивались.

Понятия дружбы в деревне не существует. Люди заходят друг к другу по делам, иногда посплетничать, но нежности между ними, как правило, не бывает.

У матери вышло по-иному. Сонька рождалась, когда Колька был уже взрослый, лет пяти. Клениха принимала роды. Колька забился за печь, боясь высунуть нос, но зато все слышал. Кричащая истошно мать, вдруг замолчала, натужно крякнула, мужским хриплым голосом, и тут вся изба наполнилась кошачьим писком и довольным урчаньем Кленихи. Потом остался только кошачий писк, потом тишина. И тут Колька услышал тихое бормотанье. Клениха читала какие-то заговоры. Бормотанье прерывалось постуком и топотом. Колька высунул голову и стал наблюдать, что происходит в избе. За окном наступили сумерки, но в хате темно не было.

Кольке померещилось, что посреди хаты подпрыгивала не знакомая с детства старуха, а кто-то страшный, костлявый, многорукий и многоголовый. Он мелькал то слева, то справа одновременно, и маленькая девочка, что была у него в руках, зажмурившись, летала по хате, как будто молния. Видел он такие круглые и сверкающие сполохи, залетающие иногда в хаты. Мать вдруг захохотала, тихо и страшно и, приподнявшись с кровати, ловко поймала летящий маленький комочек.

Ну что, окрестили мы ее с тобой, – услыхал Колька человеческий нормальный голос. – Теперь у нас и Сонька есть. В хороший день она у тебя родилась, благодатный. Вот, у тебя вся команда и собралась, Вера, Наденька, а с тобой полнота Божественная. Собирайся, скоро надо ехать.

Тащи Кольку, – деловито распорядилась мать.

Колька здесь, чего тащить, вон он за печкой, наблюдает.

И что, он все видел?

Не бойся. Это – к лучшему. Надо только объяснить. Сестер будет любить крепче, а то вырастет, фыр-р-р, и улетит в город. А так при них будет.

Какие сестры, – слабо удивился Колька. – Что ли Сонька эта? Остальные ведь померли! Ходим же по воскресеньям к ним на кладбище, еще с батей кресты резали весной. И Верка, и Наденька обе мертвенькие родились.

Он сгреб несколько щепочек, заменяющих ему солдатиков и угрюмо опустив голову, вылез из-за печки.

Мам, ты как? Лучше тебе?

Мать посмотрела на него вскользь и вдруг заревела в голос.

Ой, детушка, опять у тебя сестрички не будет. Прибрал ее Господь.

Ой, беда, беда. – Вторила лживая Клениха.

На кого ты нас покинула, дитятко моё, – стараясь перекричать, голосила мать.

Тут в избу ворвался отец и заорал:

Пошла вон, ведьма чертова, предупреждали меня мужики, нечисть поганая. Как ты, проклятая, припрёшься, так жди смерти. И ты убирайся с глаз долой, – повернулся он к матери. – А все ты, пусть она да пусть, – чуть не плакал огромный мужик, – всех девок мне загубила. Встанешь – уходи. А я сей же час иду за отцом Трофимом. А тебя – повернулся он к Кленихе, – сожгу, не побоюсь властей, а потом и кол осиновый вгоню, чтоб больше честных людей не смущала. Кольку не отдам – орал мужик, размахивая своими огромными волосатыми кулаками.

Колька пискнул и бросился к матери.

Маманька, – зашептал он, – скажи, что Сонька живая, я же видел, что она живая, скажи тятеньке, а то прогонит, а я не могу без тебя, маманька, скажи ему.

Мать торжественно молчала, перебирая пальцами края ряднины, на которой лежала, изредка искоса поглядывая на замершую в углу Клениху. Мужик уловил движение в углу, с ревом развернулся и, схватив табуретку, шагнул в направлении Кленихи. Но как ни махал он табуретом, как ни шарил страшными кулаками воздух, Клениху ему было уже не схватить, потому что исчезла она из избы, только полыхнул в том углу сноп с огненными искрами, да мать опять страшно засмеялась.

 Тут весь гнев отца обратился на Колю. Он сгреб его, приподнял над материнской лежанкой и грубо, с силой кинул к порогу. Коля от страха намочил штаны, и резво пополз через порог, взвизгивая и пришептывая: «тятенька, тятенька, не трогай маманьку».

Очнулся он в избенке Кленихи, придавленный периной, лежащий в обнимку с тощим клениховским котом, который, урча от удовольствия, лизал ему губы. Отодвинув перину и оттолкнув кота, он, приподнявшись на локте, осмотрел комнату и встретился глазами с сидящей неподвижно у окна Кленихой.

Впервые он так близко и так внимательно ее рассматривал, тем более она сидела простоволосая и без своей обязательной кацавейки. «Да она моложе маманьки, – с удивлением понял Коля, – и красивая какая».

Золотые волосы спелой волной падали вдоль лица на спину, темные, теплые глаза были мечтательно прикрыты и белая, алебастровая шея тихо покачивалась в такт мелодии, которую она самозабвенно мурлыкала. «Ну, дела, – подумал Колька, – да она как маманька».

Ты не старуха? – удивился мальчик.

Очухался, – обрадовалась Клениха, – нет, мы с твоей маманькой ровесницы, только она замуж за этого вахлака пошла, погналась за богатством, вот и мается. Хорошо если не прибьет, а то так и норовит руки распустить. Спи, золотко моё.

– А как там маманька, не помрёт?

– Не помрёт твоя маманька. Надо было Соньку с собой забрать, оплошала я, теперь хлопот не оберёшься, оживляя.

– А она что, померла? – испуганно поинтересовался мальчик.

– Ну, это как посмотреть, – значительно произнесла Клениха. – Если слева направо, то мертвенькая, а наоборот – живее живого.

Коля уже знал, что существует право и лево, и даже знал, какая рука у него правая.

А как это? – все же переспросил он. Очень ему вдруг захотелось, чтобы было наоборот. – Давай посмотрим, вдруг живая.

– Ладно, поднимайся, ты все-таки их брат, тебе легче будет справиться.

Коля мигом поднялся и побежал, на ходу удивляясь, как это Клениха идёт по росной траве, не замачивая ног.

Оказались они на болоте. Подойдя к тому месту, где мертвые деревца сиротливо торчали из редких кочек, они опустились на колени у небольшого бочажка, и вдруг Коля почувствовал, что между ним и ближайшим деревцем возникло незримое препятствие, как будто воздух сгустился и затвердел. В свете луны увидел он другого мальчика, сидящего напротив, а рядом трех маленьких девочек, обнявших его за шею. Самая крохотная была голенькой, и серьезно ковыряла в носу.

Кто это там? – испугался Коля.

Да ты, не бойся, это конец света и начало нового. Это место встреч. Когда про него узнают, тут будет столпотворение. Это я его открыла. – Горделиво призналась Клениха, – теперь и ты знаешь, а раньше только твоя маманька.

Кто это там?

Да ты, с сестрами.

А что я там делаю?

Навещаешь их. Им там скучно.

И маманька навещает?

Ну да, она там, в общем-то, и живёт. Там родить нельзя, вот она сюда и ходит. Родит и туда их, там и рОстит. А здесь похоронит. Ее девки не для нашего мира, а ты – для нашего. Вот и придётся тебе бегать туда-сюда. Когда помрешь, пойдешь к ним. А пока устраивайся. Все мы здесь временно. Хоть род людской и рассчитан на 600 лет, мы как птенцы перед бурей. Сминает нас ураган жизни, а кого минует, тот в потоке погибнет, или сгорит в жарком столбе, а если предохранится от этих бед, сам себя человек сомнет, или от обжорства или от пьянства, а то от зависти или злобы, словом от внутренних болезней. Ладно, не плач, что я на мальца накинулась, хотя вот, объяснила тебе, и самой легче стало. Я ведь тоже оттуда, да и мать твоя тоже. Там мы в родстве близком, а по эту сторону у каждой из нас своя задача. Твоя мать рожать должна, а я – лечить. Хотя с каждым разом все труднее мне справляться. Раньше хотели порешить, так как считали, что я коров силы лишаю, теперь, что деток твоей матери уморила, чудно. Здесь совсем не понимают, что такое жизнь. Каждый её знает на свой манер.

Так за разговорами проходило у них время. Виделся он с сестренками, и даже успел с ними сдружиться. Играя и тетешкая маленькую, он с удивлением следил за метаморфозами, с ней происходящими. Приводили ее на берег сестры, а если он хотел пойти с ними, в их мир, старшая каким-то образом лишала его возможности двигаться, и они убегали, смеясь. Маленькая тоже бежала следом, хотя по всем земным законам она должна была еще лежать в колыбельке и пускать пузыри.

Вдруг, в один прекрасный день они привели с собой мать. Коля кинулся ей на шею, и мать была с ним нежна. «Значит, перешла мать, надо к отцу возвращаться» – рассудил Коля, да и мать настоятельно просила его об этом.

Отец отходил его вожжами за столь долгое отсутствие, но потом прижал к себе и замер, вбирая запах детских волос.

С дедом в это время Коля очень подружился. Дед его и азбуке учил и молитвам, а иногда, приподнимая рубашку, разглядывал диковинные знаки на детском тельце и печально качал головой. «Не для нашего мира, как мать твоя. Говорил я отцу, нельзя было брать ее за собой, не послушал. Надо было простую, как Тонька у Никитича, а то без роду, без племени, нашёл ее на болоте и сразу в дом, женюсь, прости Господи. А она может нежить? Как Клениха, ее подруга, тфу, доброго слова не стоит, а туда же, лечить берется». Коля молчал и чувствовал себя виноватым.

Через некоторое время отец взял овдовевшую работящую Тоньку с двумя мальцами. Дед, когда садились за стол, накладывал им с добавкой, и ласково говорил, обращаясь к Коле. «Помощники тебе вырастут, ты их береги». Потом деда парализовало. Врача не было, а от услуг Кленихи дед категорически отказался, как ни плакал отец и ни просил Коля…

Коля переселился к Кленихе окончательно, после того, как сгинули увезённые в неизвестном направлении его родные, а поскольку арест происходил у Кольки на глазах, он хоть и делал у Кленихи всю мужскую работу, заготавливал дрова, косил, чинил избу, но был угрюм и стал заговариваться. Два раза посещала его падучая, и Кленихе пришлось долго его лечить, пока Коля встал на ноги. В эти тяжелые дни от него не отходила мать, она зажимала руками его вихрастую голову и уговаривала потерпеть.

Время шло. И однажды сестры привели к нему чужую девочку. Коле она не понравилась, но Клениха обрадовалась ее появлению. Она с гордостью шепнула Коле: «Это для тебя». «Для меня значит для меня» – обречённо подумал Коля, начинающий постепенно привыкать к сложным законам этого непростого места.

Он был младше девочки и отношения их складывались непросто. Но в один прекрасный момент его сердечная боль начала таять и он почувствовал к ней такую нежность, которая как лампада высветила прелесть этого уединённого места: чахлых перелесков и клюквенных кочек на болоте.

А когда Коле исполнилось тринадцать лет, его подруга уже ждала ребенка. Особенно радовалась мать. Она с гордостью толкала локтем Клениху и смущенного Колю, и через положенное время около дома Кленихи появилась свежая могилка. Коля поставил на ней крест, убрал цветами, а летом, когда дочка немного подросла, она полюбила играть на своей могилке, украшая ее лилиями и кувшинками.

Жизнь текла ровно и предсказуемо.

Иногда мать приносила Коле со своей стороны разные интересные вещи, вроде вечного огня или нити для отпугивания лисиц, но долго держать их на этой стороне было нельзя, и Коля с сожалением должен был с ними расставаться. Единственно, что позволено было оставить – хитон, который можно было носить в самые зверские холода.

Но в один прекрасный день на поляну ввалился отряд бойцов. Оказывается, в Колином мире уже больше года шла война. Когда командир увидел пастораль Колиной жизни, он потерял дар речи. Первый порыв у него был – расстрелять. Потом нестареющая Клениха обласкала командира, накормила бойцов, подлечила гангрену у старшего сержанта, вынула пулю из живота у лейтенанта, подула на раны и мозоли, заживляя их, а Коля наловил им рыбы и тетеревов, поэтому расстались они лучшими друзьями.

После их ухода пропала Клениха, и когда Коля вошел в избушку, он обнаружил там полный разгром. Травы были рассыпаны по полу, и было видно, что Клениху волоком вытаскивали из хаты. Перевернутый стол валялся около двери, где ему никак не полагалось быть, скамья была сломана и выброшена за порог, а половик, который Клениха вязала всю зиму, вообще исчез.

«Похитили, украли – в панике подумал Коля. – Что делать? В погоню»- решил он. Прихватив дубину, он вначале кинулся к барьеру, чтобы предупредить мать и спросить у нее совета. Но, отодвинув поваленные деревья, он увидел семью в полном составе. Там был отец и дед, молодой и на своих ногах, мать с сёстрами. Вдруг он увидел, как сзади легкой тенью скользит знакомая фигура с распущенными золотыми волосами. «Значит, перешла» – совсем не удивился Коля. Теперь они все там.

Он подошел, обнял отца, поклонился деду. Дед выглядел живее живого. От парализованного старца осталась только шаркающая походка, но и она была незаметна, так как дед скользил по траве, не склонив травинку, и над водой, не оставляя следов. Дед рассказал Коле, как их убили. Подвода привезла их в райцентр, на главную площадь перед почтой. Тех, кто не мог идти, – свалили на одну подводу и, завезя в овраг, расстреляли. Тех, кто мог ходить, погнали до станции, а потом загрузили в закрытые вагоны и повезли. Отец умер в дороге. Сейчас он надеялся на встречу с Тоней. Коля, стесняясь, спросил у матери, как она относится ко второй отцовской жене. Мать засмеялась и дала Коле подзатыльник. «Здесь совсем все другое, – произнесла она задумчиво, – отношения скорее братские, вся любовь осталась там. – Она махнула рукой в сторону деревни. – Почему мы беременеем у вас? Нет там возможности такой, впрочем, сам скоро увидишь. Что человечий век? Комариный нос».

Так вопрос оказался исчерпанным.

Но примерно через месяц, поздним вечером, из-за барьера раздались крики и на поляну стали вываливаться толпы народа.

Коля, расставив руки, бегал по кочкам, пытаясь остановить наплыв, но на пятнадцатом человеке отошел в сторону и удрученно сел на поваленное дерево. Пробившаяся к нему мать рассказала, что весть о коридоре просочилась, и сюда двигаются толпы. Люди, слепо щурясь, подходили к Коле, ощупывали его лицо и разочарованно отходили. Когда поняли, что он представляет живых в единственном числе, начали выкрикивать просьбы оповестить родных. Вначале Коля записывал имена и адреса. Тех, кто говорил на другом языке, он отталкивал, злясь и нервничая. Потом, исписав несколько листов бумаги, плюнул и отошел в сторону. Около болотца от стены, разделяющие два мира, мертвые могли рассчитывать на три метра пространства, дальше для них хода не было. Только Колина жена да мать могли удаляться от этого места на километр. Поэтому на маленьком пространстве кружились и размахивали руками до 50 человек, а толпа все росла и росла.

Тут, в основном, были военные: рядовые и постарше в звании, и много обнаженных детских и женских фигур с освещенными полной луной синими лицами – это из лагерей, объяснил ему отец.

Все они просили, требовали, взывали к милосердию и совести Коли, а он, растерянный, сидел на поваленном дереве и чуть не плакал от бессилия, не понимая, что те от него хотят. Подошедший дед долго молчал, наблюдая, потом покачал головой и объяснил Коле, что происходит. «Нашли-таки они проход, как уж это получилось, и кто не доглядел, это не наше дело, а теперь они все думают, что ты, – дед погладил Колю по плечу, – хранитель прохода, вот и просятся назад».

 Подошла мать и села рядом, успокаивая и утешая. Она объяснила ему, что он ничем не может им помочь, разве только сообщить родным, где они похоронены, чтобы те смогли когда-нибудь приехать к ним на могилку. Коля повздыхал и смирился. Ночью, сделав набег на почту и запасясь карандашами и бумагой, он утром обречено пришел к барьеру и скомандовал «Все в очередь». И начал писать письма. Каждое письмо занимало у него, непривычного, по несколько часов, очередь не иссякала. Он плакал от бессилия и усталости, он в гневе ломал карандаши и рвал бумагу, он кричал и зашвыривал письма под деревья, он перестал есть и спать, а очередь не иссякала. Мать и жена собирали ему ягоды, поили молоком, растирали руки, а потом ему взялся помогать генерал. Он диктовал ему слова по буквам, которые Коля записывал вкривь и вкось на пожелтевших страницах, и дело пошло.

В письмах были приветы, последние рвущие душу слова прощания, давались ориентиры могил. Генерал – военная жилка, бывший смершовец, до последнего наводил цензуру, но, когда Коля, почувствовав, что люди от этого очень страдают, попробовал отказаться от его услуг, генерал заплакал и продиктовал Коле свое письмо, уже не обращая внимания на пресловутую секретность.

Поток стал иссякать на пятом месяце. То ли еще обнаружились барьеры, то ли мертвые блюли договоренность не распространяться по поводу Коли.

Когда последние мертвые исчезли, и он смог, наконец, обнять своих деток, поцеловать жену и мать, вышла Клениха и они устроили военный совет.

Для того чтобы разослать все письма, нужно было переселиться в город и несколько лет заниматься только ими. Что же делать, посетовали родные, придется переход временно закрыть, чтобы у мертвых не было больше соблазна, а Коля пусть исполняет свой долг.

Коля показал деду и не покидавшему их генералу сверточек с золотыми монетами, генерал одобрил план и Коля, приодевшись, отправился в Москву. Деньги он разделил на несколько частей, одну из которых спрятал в прихотливую палку, сделанную в незапамятные времена деду приятелем Кузьмой. Коля выглядел колоритно – типичным деревенским ходоком, которых тогда много было в Москве. Ранняя седина и длинная борода делали его похожим на попа-расстригу. Придумали ему легенду, по которой шел божий человек из монастыря и попал в окружение, что было обычным делом. От себя генерал написал письмо, что Коля доблестно сражался, когда дивизия прорывалась из окружения, что генерал видел Колины документы и подтверждает их подлинность, а то, что их в данный момент нет в наличии, так то война, все бывает.

Несет он письма бойцов, попавших в окружение, все цензурой проверено, нужно их отправить. А Колю за геройские дела представить к награде, не меньше ордена Ленина. Просьба выправить паспорт и помочь устроиться в Москве.

Колю, как ни странно, пропустили патрули, ни у кого он не вызвал недоверия, и вот уже он в Москве. Побродив по городу, зашел в баню, в парикмахерскую. Банщик попался ушлый, помог обменять золотой и устроил его на постой к своему родственнику. Деревню Коли немцы не занимали, а то, что он был из семьи раскулаченного, так много воды утекло, тем более по характеристикам выходило, что он комсомолец и активист.

Карты Москвы было тогда не достать, Коля составил свою, благо границы были почти в пределах Садового кольца. Не на много шире.

И пошел Коля разносить свой печальный привет. Принимали его хорошо, угощали, если было чем, и все верили его рассказам, как нашел он чемодан с письмами на месте свернутого госпиталя, и не позволила ему совесть бросить этот чемодан.

Прошел год. Московские письма были разнесены, иногородние отправлены по почте. Коля поправился, оброс вещами, регулярно ходил в баню и парикмахерскую. За Колей стала ухаживать вдова старшего лейтенанта, от которого Коля привез ей последнюю весточку. Коля не особенно сопротивлялся. Вдова была женщина богатая, работала зав. столовой, имела свою жилплощадь. А домой не хотелось. Свыкся Коля с сытой и лёгкой городской жизнью, решил, что от добра добра не ищут, так и скоротал с ней зиму.

А летом выяснилось, что баба брюхата и к зиме родила. Как водится, Коля похоронил дочку. Следующим летом Коля вдруг затосковал, тем более что стали приходить ему письма с пометкой адресат выбыл. Таких оказалось больше сотни и Коля, поцеловав жену, отправился развозить их сам.

Три года ушло на бесконечные поездки. Денежки в посохе таяли, Коля начал стареть и болеть, и однажды, зимой, стало ему так худо, что в одной из сибирских деревень пришлось ему слечь.

Пользовала его местная знахарка. Придя в избу, где он был на постое, чтобы поставить кринку на живот, она вдруг закрестилась и с криком «меченый-меченый» выскочила из избы. Когда Коля снова открыл глаза, рядом сидела мать и ничуть не изменившаяся Клениха. Его завертели, защекотали, Коля хрипло засмеялся и понял, что вот оно счастье, – рядом. Мать, склонившись, шептала: «Нашла, слава Богу, а тут дочка твоя к нам прибилась, теперь с тобой познакомится, вот счастье, опять мы вместе, дед стосковался, ждет». «Мама, у меня дедовы монетки еще остались, я их осторожно тратил. А как вы меня разыскали?» «Ты меченый, и таких, как ты, – мало. Очень у тебя судьба сложная, связывать два мира. Тут недалеко тоже проход образовался. Народ ждет. За те письма тебе очень благодарны. Тебя любят и ценят. Помучайся здесь ещё немного. Зато там у тебя будет другая жизнь, апостольская. Ведь не всякий апостол столько перестрадал за народ, сколько ты». «Мам, но ведь война то кончилась, не могу я больше так жить, я ведь старый, тяжело мне». «Крепись, деточка. Встанешь, пойдем к здешнему барьеру. Теперь много катастроф, люди умирают внезапно, как живым то это пережить? Потрудись еще, деточка, а потом мы заберем тебя с собой. Больше то никто не может это сделать. Но у тебя есть край, пока хоть один дедов золотой в палке бренчит – значит нужно идти».

Коля заплакал и открыл палку. Там он насчитал еще с десяток. Поднявшись через силу, он пошел к барьеру, сопровождаемый матерью и Кленихой. Но по дороге у него возникло сильное искушение. Он вытащил из палки золотые и, размахнувшись, кинул их в реку. Кинул и испытал облегчение. Все. Теперь он свободен. Какое счастье, вернется в Москву и заживет с вдовушкой. Пойдет работать и может, наконец, родит мальчишку. Представляя себе все это, он, не останавливаясь и не замечая ничего вокруг, шел к барьеру. Когда до него оставалось несколько шагов, он услышал знакомый гомон и первого увидел деда. Дед стоял, задумчиво глядя на него, и молчал. Выцветшие глаза, изуродованные работой руки, вдруг пробудили в Коле такое чувство вины, что он охнул, присел и кинулся к месту, где так дерзко бросил дедово наследство. Подбегая к реке, он вдруг увидел своих сестер, повзрослевших и похорошевших, которые, ныряя, доставали со дна монеты и передавали их двум его дочкам. Дочки тоже выглядели взрослыми. Он подошел, обнял их, забрал монетки, которые еще хранили их тепло, пересчитал, сложил в трость, и, глубоко вздохнув, пошел к барьеру.

Так вот, когда проезжающие по деревне бросают дружелюбные взгляды на старика, они не предполагают, какую роль сыграет тот в их случайной смерти, они не знают, что в трости еще звенят два золотых и пока они целы, жизнь Николая будет подчинена определенному ритму. Но у него уже есть помощник. Родил-таки Коля мальчика, которому тоже уготовано это непростое дело. И вот уже маленький Коля бегает вместо отца на болото, а Коля большой днем пишет письма, которые ему диктует малыш, а летом в 20 часов и зимой в 17, мимо дома проходит незаметная старушка, которая эти письма забирает. И уже целая организация, которая все множится и множится, разносит их по адресам.

Так что надейтесь и ждите. Однажды дойдет очередь и до вас.

---