Здравствуй, Москва

Глава вторая.
Менты и люди

Я стояла на конечной остановке троллейбуса № 35 возле метро «Краснопресненская». Рядом на улице Красная Пресня пристроился хорошо покоцанный милицейский уазик. Троллейбуса не было.
От нечего делать, стала думать о магии красного цвета в отечественной истории: «Красная синька», «Красный Октябрь» (фабрики), «Красный треугольник» (завод резиновых изделий: галоши и ботики на каблуках нашего советского детства), «Красный пролетарий» (станкостроение), шахта «Красный уголь», и даже совхоз был «Красный хлопок». Не говоря уже о Красных гвоздиках – краснота режима была вопиющей.
Народ вываливался из метро, и, минуя асфальтовую площадь, спускался к остановке по мокрому холмистому откосу. Серая, и безликая толпа. Взгляд вырвал из потока тел мужчину в очках и с кейсом. Ничего в нем особенного не было. Приличный. По виду младший научный сотрудник. Куртка чёрная. Брюки серые. С идеально отглаженными стрелками. Эти стрелки на брюках и привлекли моё внимание. Неужели сам гладит? Или жена?
Адское дело. Терпение нужно, сноровка. У меня так никогда не получалось.
Походка у него была шаткая, нетвёрдая. Когда спускался к остановке, взмахивал руками для равновесия. Там уже собралось довольно много женщин с сумками и авоськами… Они жаловались, негодовали, злились... И троллейбуса нет, и дождь собирается, и за едой черте куда нужно ездить. И СССР развалили… Хасбулатова помянули словом недобрым и кратким.
Младший научный сотрудник вдруг буквально застонал в полный голос: «Хас-Булат удалой! Бедна сакля твоя, золотою казной я осыплю тебя! Дам коня, дам кинжал, винтовку свою. А за это за все, ты продай мне страну»
- Пьяный, – поняла я. И тётки рядом сразу всё поняли и тревожно уставились на милиционера, направляющегося к нам. Высокий скучающий мордоворот. Здоровый. Без единой мысли на лице.
– Поем? Пьём? Безобразничаем? – спросил грозно!
– Нет, что вы? Поминки души! Отмечали утрату Родины! А также выпили за возвращение алкоголя народу! – простодушно начал рассказывать гражданин. И мгновенно получил кулаком по голове. Упал сразу. Кейс улетел в одну сторону. Очки – в другую.
– Что он сделал? – заголосили бабы.
– Заткнитесь, дуры! – сказал страж порядка.
И со всей силой, с прыжка, разбега, с воздуха, не знаю, как называется этот приём, ударил лежащего ногой в живот. И пнул два раза.
Тот закричал:
– Ненавижу! Ненавижу!
И мгновенно получил еще раз, прицельно, по почкам.
Среди бела дня. Ни за что! На виду у всех! Не боясь и не стесняясь. Своих людей! Несчастных, незащищённых, беспомощных.
В это время подошёл троллейбус. Открылись двери. Но никто не пошевелился. Впервые видела массовый столбняк и оцепенение.
Я не самый храбрый человек на свете, но я чувствовала только одно:
– Стреляться, стреляться немедленно, выстрелить и убить!
Подскочила к милиционеру и толкнула его в грудь. Он очень удивился. Был выше меня на метр, при исполнении, в форме, олицетворял власть…
Я подпрыгивала и толкала, подпрыгивала и толкала, ужасно хотелось дать в морду. Но не могла дотянуться. Схватила за руку и укусила.
Мент разозлился. Жестко взяв меня за плечо, повёл к машине.
– В отделение, – сказал водителю. Женщина хулиганит. Нарушает общественный порядок! Пьяная!!!!!!!
В пять минут меня доставили в отделение милиции на Мантулинской улице № 24. Там, кроме меня, никого не было. Посадили в коридоре перед кабинетом начальника! Оставили одну! А я стала орать, стучать, хлопать сиденьем, похожие откидные кресла раньше были в кинотеатрах. Обещала написать в ООН, что наша милиция издевается над людьми, в «Известия», «Вечернюю Москву», кричала, что член Союза Журналистов, требовала увольнения и наказания милиционера.
Потом – устала. Перенервничала. Все-таки, напала на милиционера. Очень хотела курить. Думала, если сейчас здесь закурю, точно в тюрьму посадят. Но продолжала орать и угрожать! Наконец, дверь открылась и вышел майор, лет шестидесяти.
– Женщина, вы что так кричите?
– А что ваш милиционер людей бьёт для собственного развлечения! Вы что никогда не пили?
Он был, видимо, старый и честный служака, поэтому сказал: «Ну, почему?».
– И вас в это время пинали ногами?
– Нет… – И беседа потекла.
– Работаю с теми, кого направляют в наше отделение.
– Ужас!
– Что делать? Время бандитское…
– Да уж…
Должна заметить, одета я была интересно. Розовые джинсы, серебряная куртка, и – писк моды – полукеды серебристого цвета. У меня друг живёт в Швеции. Присылал пластинки, альбомы, ну, и конечно, шмотки разнообразные, в которые когда-то я наряжалась с большим удовольствием.
– Откуда? – спросил.
– Из Ташкента!
– Узбечка?
– Ага.
– Что в Москве делаешь?
– Живу! В Мукомольном…
– Я был в Ташкенте, – мечтательность проявилась в лице. – Тепло, дыни, виноград, люди приветливые. Добрые. Я бы не уехал.
– Тяжело работать?
– Невозможно. Людей нет, техники нет, денег нет, порядка нет, сволочи кругом.... Ничего сделать не можем. Даже протокол сейчас составить – машинистки нет, бумаги. Шла бы ты домой. Очень прошу...
Я поднялась.
– Регистрация есть?
– Нет еще.
– Подожди, темно уже, а то снова вернёшься орать тут.
Ушёл в свой кабинет. Минут через десять вернулся: «Жди! Сейчас Коля тебя домой отвезёт».
– Спасибо, товарищ майор!
– Честь имею!
Коля, который сначала доставил меня в отделение, привёз домой. На прощанье сказал: «Прорвёшься! Смелость города берет!».
здравствуй, Москва!
Глава третья
Паспорт
«Э-э! Как вы тут живёте? Никто никого не знает».
к/ф «Паспорт»
Я говорю: «Здравствуйте!». Никто не отвечает. Спрашиваю: «Как дела?». Сторонятся.
Врубаю классику: «Чудесный у Вас малыш» ... Хватают ребёнка за руку и бегут...
Какой породы Ваша собака? – ответ «какой надо» поразил меня, потому что все собачники – одна семья!
… Не унимаюсь – улыбаюсь. Шучу. Получая в ответ молчание, гримасы, пожатия плечами. Но людей с Шелепихи нельзя назвать ни плохими, ни нелюдимыми, они просто не доверяли пришельцам.
А вдруг я переодетый азербайджанец…
В Узбекистане, Италии, Израиле – никого не удивляет простое приветствие, дружески протянутая рука. Скажешь ласковое слово, и ты свой, друг любезный.
А тут была стена.
Может быть, это от климата зависит? А может быть, просто потому, что у меня не было паспорта? Как говорил Райкин — ну какой же ты жилец, если у тебя нет прописки!
Чтобы жить и работать в Москве нужно российское гражданство. Для этого необходима прописка. Объективно у меня были все права – муж гражданин России, прописан в собственной квартире. Но это задачу почему-то не упрощало. Раз десять я ходила к начальнику паспортного стола и каждый раз он смотрел на меня, как будто видел впервые и вопрошал после томительного молчания: «ЧТО?».
Приходилось каждый раз начинать сначала, сейчас я бы сказала: ab ovo!
Он мне:
– Встаньте на учёт...
А я ему: – Я хочу прописаться к мужу.
– Зачем Вам Москва, Ташкент – город хлебный. Приходите через две недели.
Я приходила через две недели, и все повторялось.
–Зачем? Ваши все в Израиль уехали.
– Я не могу!
– Почему?
– Я – патриот!
– Вы?
– Да!
– И чего же вы патриот?
– Русского языка.
– Это как?
– Пушкина люблю!
– Книги можно с собой взять! Сейчас разрешение вышло.
– А я здесь люблю!
– Женщина! Вы так много разговариваете. Зайдите на следующей неделе.
Я, конечно, приходила. А куда мне было идти? На работу без прописки не брали. Из Союза журналистов «отчислили» за неуплату взносов, которые не принимали без прописки. Я предлагала оплатить задолжность прямо у них в кассе (Никитский бульвар, 12), но какие-то правила запрещали принимать взносы от журналистов из бывших союзных республик.
Я должна была платить в своём Союзе журналистов, на своей работе. Где меня не было!
Очереди, коридоры, замученные разноплеменные народы, приехавшие в Москву за счастьем и, как говорили на всех углах, делать бизнес.
- Что? – привычно интересовался начальник паспортного стола. – По какому вопросу?
И я, наконец, удивилась:
– Вы, правда, меня не узнаете?
– Знаете, сколько таких в Москву хотят. А она – не резиновая.
– Я уже в десятый раз прихожу
– Но это же вам нужно...
Логично! Я зависела от него. Ему было на меня наплевать.
– Покажите свидетельство о браке.
Рассматривая и, долго читая (на двух языках – русском и узбекском), он вдруг спросил:
– Ваш муж состоит в браке тридцать два года года? И вы 32 года?
Нет. Я 64! Знаете, когда год за два! –ответила я, собираясь гордиться собственным остроумием в милиции.
Но он меня опередил: – Он что, ненормальный?
– Подраться что ли? – пришла в голову любимая мысль.
Но, скрипя зубами, нежно улыбнулась: – Как остроумно вы шутите. Вы очень видный мужчина. Статный! Сильный! Очень умный! Женщины, наверное, с ума сходят! Я прямо дрожь чувствую!
– Правда Ваша, сходят! – согласился он. И выдал мне справку, что я прописана по адресу проживания мужа.
Меня направили на Петровку, 19, в ОВИР, где всего за 30 дней лишили узбекского гражданства и дали российское. И еще через 40 дней мне выдали молоткастый, серпастый, знакомый до боли в сердце документ – с единственным, правда, отличием. Вместо слова прописан: «зарегистрирован».
Я «зарегистрирована» по месту своей прописки.
Ура!!!...
И я решила это отметить. Поехала, наконец, в Москву! В Третьяковскую галерею!
Post scriptum
И я пришла...
«С 1986 по 1995 год Третьяковская галерея в Лаврушинском переулке в связи с проведением капитальной реконструкции закрыта для посетителей.» Я постояла рядом. Подумала, что уже была Третьяковке, когда жила еще в Ташкенте. И поплелась домой, на Шелепиху – тоже музей… индустриального пространства с жёлтыми тяжёлыми облаками мучной пыли...