Картины
Сонет с вариантами
Памяти художника Виктора Зарубина
I
В растресканном багете золотом,
Как будто бы во сне – и сами в спячке –
Вдруг возникают старые рыбачки,
Цветочницы и море за мостом,
Баркасы, и на берегу крутом
В чепцах чухонки, сгорбленные прачки,
Бельё везут на деревянной тачке,
И, как сосна, белеет в соснах дом.
Там дамы. Музыка. Мужи во фраках.
Крокет в саду. И англичанин в крагах –
Их тени сохранил фотоальбом.
Все без могил уйдут, сгниют в бараках –
Ты, гимназисточка, ты, прапор в баках, –
Тень близкой смерти на лице любом.
II
В растресканном багете золотом –
С зонтами барышни, в платках простачки,
Наездники, закончившие скачки,
Цветастый, словно клумба, ипподром.
Фонарщик влез на столб. Внизу гуртом
К вечере шествуют и, точно квочки,
Судачат маменьки, болтают дочки,
И море плещет в сумраке густом.
А на Москве, лишь за угол сверну,
В гулянии народном, пенье, пьянстве
Вдруг слышу звук рисованной волны,
Стою, как вкопанный, – ни тпру, ни ну! –
Посредь столицы в «праздничном убранстве»
Ввиду труда, единства и весны.
III
В растресканном багете золотом
Бриз, мачты яхт – и вразнобой, и в качке;
Две дамы на мостках и их собачки –
Бесхвостая, а слева – та с хвостом.
Жасмин в цвету. И за его кустом
В любовной и томительной горячке
Хлюст в канотье и кипенной сорочке
К девице движется с открытым ртом.
Картин тех нет, да и самой стены –
Эпоха провалилась за обои,
Но почему-то не даёт покоя
В быту печально заспанной страны
Тот живописный бег и звук волны,
Белевший круглым гребешком прибоя.
* * *
История – труд странный скарабея,
Катается, растёт дерьма кусок,
И в потном классе слышится звонок –
Конец урока и Помпея Гнея.
И кесарь в вестибюле, бронзовея
От маршальской звезды и до сапог,
Конечно, лучше выдумать не мог,
Когда сыграл в витрину мавзолея.
Но года три ещё до той поры,
Как чердаки и задние дворы
Откроют путь любителям ко гробу.
И трупы школяров и детворы –
Послушные народные дары –
Набьют и мёртвую его утробу.
* * *
Взять саквояж – и двинуть из Руси,
Допустим, в Рим, а, может быть, и в Ниццу,
По зимнику унылому трусить,
Морозным утром пересечь границу,
Дремать и грезить – купола Петра
И говор италийского базара,
Спросонья что-то накропать в тетрадь,
Испить глинтвейн на берегах Изара.
Здесь жизнь весьма удобна и легка –
Масс* пенится, и медхены воркуют...
– Ну как там? – спросишь, встретив земляка.
– Воруют, – он ответствует, – воруют.
А что до «Мёртвых душ» – остатний том
Не ладится – своя едва живая! –
Оставим встречу с Музой на потом,
А там... А там пусть вывезет кривая!
Как говорит один учёный муж,
Лоза Господня на Руси дичает –
За умерщвленье, за растленье душ
Никто в Руси и Русь не отвечает.
Ну не даёт ответа, хоть сказись,
И тройка мчится вдаль угрюмо,
И слышу я родимое «Катись!...»
И дале мат – то ль пристава, то ль кума.
*Масс – литровая пивная кружка
На Вrusendorfer музыка играет
Прекрасная немецкая нога, и вряд
Три пары стройных женских ног в России целой
Отыщется и посейчас... А сей снаряд,
Симвóл Германии технически умелой,
Парит над улицей в красе своей дебелой,
Над подоконником, магнитофоном над –
Хозяйка на игле, и что ей децибелы
И техномузыки кромешный ад.
Как говорится, я объят
Открывшимся... И паруса кипят.
До кнайпы не дойдя, стою балдея.
Берлинский медленный закат
Слепит и увлажняет взгляд...
Ах, здравствуй, Мурка! То бишь, Лорелея.
* * *
Такой сухой невзрачный старичок,
Ещё очки прилаживал он странно,
Ловил руками снег и видел – манна,
Дар избранным, её даритель – Бог.
До умопомрачения скачок!
Но критика его полотен бранна,
Хотя столп света в Лондоне тумана
Даст барбизонцам цветовой толчок.
А позже – Арль и красный виноград,
Сосна Прованса посредине лета –
Всё это и провидел старикан
Тому два века, почитай, назад.
И он всегда, пока скрипит планета,
На каждый праздник света будет зван.
Гибралтар
Тане
Бессонница. Гомер. Аптека.
Тугой кусок холстины грубой –
Белеет парус голубой…
Живи ещё хоть четверть века –
Всё слижет вафельный прибой.
Но прежде нам дано с тобой,
Когда рейх рухнул в одночасье,
Непозволительное счастье,
Тот привкус вольности особый
В запретной прихоти любой.
Дан белый град Бенальмаденa –
Засвеченный на солнце кадр –
И мачты яхт, жары угар…
Явь обреталась постепенно –
Прохладой привечал бульвар.
Ну разве не Господень дар –
Помола местного коврижка,
Вина бутыль – так где же кружка? –
Помянем коммунальный тартар,
И третьим будет – Гибралтар.
Что же касается прибоя,
Который волны нам печёт,
То вафля – чёт, то вафля – нéчет,
Объяты синей синевою,
Им и векам теряем счёт.
