Нисим Бессмертный
«Меня утешает лишь одно: то, о чём я написал, дурак читать не будет, а умный и подавно.
И ты не смей читать».
Из неотправленного письма П.Я. Чаадаева брату Михаилу
(Спецархив города Сараевска)
Кака
Сколько лет Нисиму, в Горемычном толком никто сказать не может. Впрочем, как и сам Нисим. Потому как он не помнит…
Аккурат на праздник Песах в местечко Горемычное (в 23-м переименовано в Счастливку) чёрный «Ситроен» доставил Председателя ГубЧК товарища Жухарова и остановился возле синагоги. Жухаров вылез из машины и по крыльцу взбежал в молельный дом.
За всю историю местечка чекист стал первым гоем, своим приходом осквернившим синагогу.
Войдя в молельный дом, Жухаров сдвинул в сторону раввина, руководившего богослужением, и по-хозяйски занял его место.
– Товарищи евреи! Решением уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов отныне ваша синагога будет называться «Красным Антирелигиозным Клубом Атеистов». Сокращённо – «КАКА». Вопросы будут?
Вопросов не было.
– Тогда, кто «за», поднять всем руки! – приказал Жухаров.
Прихожане посмотрели на раввина. Тот за кончики подёргал пейсы, снял кипу, вытер лысину платком и робко поднял руку. Прошептал на идише: «Всевышний, прости нас грешных» …
Прихожане проголосовали. Все, кроме одного.
Жухаров вздёрнул брови.
– Ваше имя, гражданин?
– Нисим.
– А ну-ка встать, когда перед тобой стоит начальник ВЧК! – закричал чекист.
Непроголосовавший иудей продолжал сидеть.
– Он не может, – объяснил раввин. – Он увечный. У него сломана нога и руки перебиты.
– Чем?
– Косой.
– На сенокосе? Какой в апреле сенокос?!
– Я вам позже объясню, товарищ гражданин начальник...
– Хорошо, потом доложишь. А сейчас приступим к лекции.
– Этот гой будет нас учить!.. – проворчали прихожане.
– Итак, для начала задаю вопрос: кому принадлежат слова «Религия для народа – опиум»? И для евреев тоже, – добавил от себя чекист. Выждав паузу, ответил: – Ленину! Ребе, – обратился он к раввину: вы согласны с Лениным?
– Конечно, я согласен! – Подтвердил раввин и произнёс на идише молитву, якобы, обращённую к вождю. (К счастью для раввина Жухаров идиша не знал). «Прости, Отец наш, ибо мы грешны перед тобой. Помилуй, нас, Владыка наш, ибо преступны мы. Ведь Ты — добрый Бог. Благословен Ты, Господь милосердный и всепрощающий».
Прихожане вторили раввину.
– Верно! – заявил чекист, сделав вид, что понимает идиш. – Кстати, знаете ли вы, что все свои статьи на эту тему товарищ Ленин написал исключительно на идише?
– Знаем, товарищ гражданин начальник. Мы их по шабатам в синагоге обсуждаем.
– Ну, то-то же! – похвалил Жухаров.
Но тут лекция неожиданно прервалась. К синагоге на взмыленном коне подлетел красноармеец в пыльном шлеме, соскочил с седла и ворвался в синагогу.
– Товарищ председатель ГубЧКа! Велено сказать, что в вашем кабинете вас дожидается Феликс Эдмундович Дзержинский.
– Дзержинский?!
– Так точно! Он.
– А ты не перепутал часом?
– Никак нет! Вот вам крест, не перепутал. Невысокого росточка, пышные усы, как у товарища Будённого, в очках и с тросточкой. Хромает. Вылитый Дзержинский. Я как раз в сортир бежал по коридору, ну и напоролся на него. «Куда торопишься, солдат?». Я растерялся: как сказать Дзержинскому, что бегу в сортир? Говорю, что направляюсь в Красный уголок на политчас. Занятие ведёт Жухаров? – спросил Дзержинский. Никак нет, отвечаю. Он в синагоге на молитве. Евреев агитирует за коммунизм.
– А по какому делу он приехал, Дзержинский не сказал? – Спросил Жухаров.
– Он мне не докладался.
– Опять, небось, с инспекцией … – Чекист с досады сплюнул на пол синагоги.
– Товарищи красные евреи! Лекцию придётся закруглить. В городе меня Дзержинский дожидается… Вот только как до города добраться? – Жухаров почесал затылок. – У меня в машине колесо спустило.
– А вы возьмите моего коня! – Предложил красноармеец.
– А как же ты?
– Пёхом пошагаю. Вчера товарища Орлова за доблестную службу сапогами наградили. А они не лезут на него. А завтра ему нужно ехать в Харьков на съезд отличников чекистов. Вот он и приказал мне сапоги его до завтрева разнашивать.
– Только гляди, не перестарайся. Ты вот что, – Жухаров почесал затылок. – В город ты нескоро возвернёшься, пёхом сорок вёрст – не шутка. Как только в город доберёшься, ко мне зайди. Я тебе за это время успею Грамоту оформить.
– Служу трудовому народу! – Прогорланил вестовой.
– Каков орёл! – Жухаров вскочил в седло.
На крыльцо вышел раввин. Протянул чекисту свёрток.
– Товарищ гражданин начальник, в честь праздника могу я попросить вас передать товарищу Дзержинскому пасхальную мацу? Пусть не побрезгует. Она кошерная.
– Надеюсь, кровь младенцев в мацу не намешали, инородцы? – Гоготнул чекист и натянул поводья. – Ты, раввин, не обижайся. Пошутил я. Так и быть, давай твою мацу, передам товарищу Дзержинскому.
Жухаров принял от раввина свёрток и, огрев коня кнутом, исчез за поворотом.
Рыба еврейской национальности
Теперь, почему Нисим не смог голосовать за КАКУ.
Начнём с истории пятилетней давности.
Приближался Песах. Накануне праздника Нисим выловил в речке Горемычке огромную породистую щуку и зафаршировал её к пасхальному столу. Нисим был убеждён, что настоящую еврейскую гефилте фиш можно приготовить исключительно из щуки.
В те времена в речке Горемычке щук было вдоволь. Руками загребай. Это потом, назло евреям, черносотенная банда местных «ихтиологов» истребила щук как чуждый православным рыбий класс, оставив в речке только пескарей и костистых карпов. Именно к такому выводу впоследствии пришёл Нисим.
А тогда, как и сейчас, Нисим, отмечал пасхальный Седер. Стол уставил яствами во главе с графинчиком кошерной водки. Дождался темноты и, как только зажглась на небе первая звезда, приступил к чтению пасхальной Агады.
Седер, как всегда, отмечал в полном одиночестве. Много лет назад он схоронил жену Ахаву. Завести детей молодая пара не успела. Жениться вновь Нисим не захотел. С тех пор жил холостяком.
Завёл традицию: как только прочитает Агаду, подходил к окну, выглядывал одиноких путников и приглашал к пасхальному столу.
Вот тут-то в дверь и постучали. На пороге стояла незнакомая старуха в чёрном балахоне, на голову, по самые глаза, нахлобучен капюшон.
– Я к тебе, Нисим, – сказала гостья. – Пустишь?
– Конечно, заходи и садись за стол! Только сними свой чёрный балахон. Ты ведь не хоронить меня пришла, а веселиться.
– Погоди, Нисим, не суетись, – прервала его старуха. – Сейчас не время веселиться. Я и вправду хоронить тебя пришла.
– Ты кто?! – вскричал Нисим.
– А ты еще не понял? Я смерть твоя с косой.
– Но я не звал тебя!
– А это мне решать, за кем прийти.
– Ну что ж, – сказал Нисим, – Перед смертью выпить не грешно.
Оприходовал рюмашку, крякнул, закусил форшмаком. Налил старухе:
– Выпей за компанию…
Старуха оттолкнула рюмку:
– На работе я не пью.
– Тогда вместо тебя я выпью.
Пока он допивал вторую рюмку, старуха подняла косу и замахнулась на Нисима. Но тот был начеку и резко опрокинул стол. Со стола слетела щука и шмякнулась на пол с такой невероятной силой, что у неё отлетела голова. Зашевелились жабры и вспучились глаза. Из брюха вылез фарш.
Вслед за щукой в обнимку с форшмаком стремительно полетела вниз старуха. Нисим выхватил у неё косу. Распластавшись по соседству с рыбой, старуха обхватила сапоги Нисима, и жалобно взмолилась:
– Не губи! – И поползла к двери.
– Забери косу, старая тетеря! И чтобы больше я никогда тебя не видел. Когда нужно будет, сам вызову тебя. – И с силой пнул её в костлявый зад.
Старуха кое-как переползла через порог и сгинула в ночи…
…Спустя два года Смерть снова объявилась.
Разгневанный Нисим рванулся к печке, взял кочергу, согнул её в петлю, надел железный ошейник на шею обезумевшей старухи и туго затянул узлом. Старуха захрипела, выпучив глаза как фаршированная щука. Нисим выволок её на улицу и поволок к реке. Горемычное с ума сошло. Такого на селе отродясь никто еще не видывал, чтобы старуху Смерть, как ослицу, тащили на ошейнике. Жители со страху захлопывали ставни, детишек заталкивали в хаты, скотину загоняли в хлев. Собаки, поджав хвосты, метались по местечку и визгливо заливались лаем. Православный люд яростно крестился, евреи воздымали руки к небесам, мусульмане валились на колени и бились головой о землю, моля Аллаха о спасении. И даже большевик Козлов, от греха подальше, схоронился в подполе.
Костлявая, вконец выбившись из сил, рухнула в придорожную канаву. Нисим взвалил её на плечи и потащил к высокому обрыву над рекой. Отыскал тяжёлый камень, привязал к старухе и столкнул её с обрыва. Но старуха благополучно приводнилась. Напоследок крикнула Нисиму:
– Накось, выкуси! – И поплыла на супротивный берег.
Теперь вернёмся к эпизоду, с которого начали рассказ. Накануне вечером, в пасхальный Cедер, настырная старуха в третий раз пришла к Нисиму.
– Ты?! – взревел Нисим. – Да когда ж ты сдохнешь, наконец?!
– Сегодня сдохнешь ты, – ответила старуха. – Видано ли, чтобы Смерть трижды к клиенту приходила?! Тоже мне Иван Царевич! Но уж сегодня ты от меня не улизнёшь! Аид, владыка царства мёртвых, приказал живьём тебя к нему доставить. Хочет лично на тебя взглянуть, какой ты из себя герой. А уж потом на глазах Аида я тебя прикончу. Живо собирайся, путь неблизкий!
Нисим был жаден до острых приключений. Когда еще живьём он побывает в Царстве мёртвых и лично познакомится с Аидом? А там будь что будет… Двум смертям не бывать, а одной не миновать…
– А знаешь, старая, – сказал Нисим, – пожалуй, я готов отправиться к Аиду.
– А куды ж ты денешься? Для храбрости выпей на дорожку. У Аида выпить не придётся. Он на дух не переносит алкогольные напитки.
Нисим последовал совету. Направились к реке.
На берегу сушилась лодка.
– Твоя? – спросила Смерть.
– Моя.
Старуха фыркнула:
– Корыто, а не лодка. Того гляди, перевернёмся.
– Перевернёмся, выплывешь. Ты живучая. Других лишаешь жизни, а самой-то жить охота.
– У меня профессия такая.
Старуха вынула из балахона крест и перекрестилась. «Господи, прости меня» …
Нисим сел за вёсла, старуха уселась впереди. Чтобы путь показывать.
– Ну что, поплыли? – Спросил Нисим.
– С богом! – Ответила старуха. – Только не балуй, гляди! На воде баловать опасно.
– Будешь ты меня учить!
– А ты поогрызайся у меня!
Плыли долго. Примерно часа через четыре старуха приказала:
– Видишь речку справа? Сворачивай в неё!
– Что еще за речка?
– Мухоморка.
– Впервые слышу о такой.
Старуха возмутилась:
– Стыдно, коль не знаешь родного региона!
– Я в этих краях сроду не бывал. У меня и в Горемычном дел по горло.
– По горло, говоришь? Ну-ну… – Осклабилась Старуха, поплевала на лезвие косы и подолом балахона тщательно её протёрла. На лезвии заплясали лунные блики.
Царство мёртвых не место для живых
Плыли молча. Каждый думал о своём. Мухоморка петляла меж полей и перелесков.
Нисим вконец выбился из сил, с трудом ворочал вёслами.
– Тоже мне, мужик… Вёслами работать – это тебе не щуку фаршем набивать. Давай местами поменяемся. Ты не гляди на мой преклонный возраст. Я с вёслами справляюсь шибче твоего.
Проплывали мимо какого-то селения.
– Видал, как тут живут?! В грядках бабы с тяпками, задницами кверху, а мужики зады свои на лавках греют. Горилку хлещут и цигарками дымят.
– Знакомое тебе село? – Спросил Нисим.
– Кобылово-то? Глаза б мои его не видели! Уж сколько я тут мужиков перекосила, не сосчитать…
– Мужиков косила, а баб не трогала?
– Которые блюли себя, не трогала. Только мужиков.
– Это почему же?
– Потому как мужики здесь – блядуны сплошные. Перещупали всех баб в селе. За одним, Хомой, весь год охотилась, а застукать не могла. Хитрый оказался лис. Ночью к нему в хату проберусь (днём Аид работать запретил) – спит себе, котяра, хоть бы хны, с женой в обнимку. Тогда я в тайне от Аида днём в село прокралась. Застукала! За огородами в овраге. Гляжу, он, боров, девку месит, точно тесто дрожжевое. Ну, тут я его и прихватила. Да так, что он с девахи не успел сползти. Охнуть не успел.
Нисим, на что не робкого десятка, и тот поёжился.
На пригорке обозначилось новое село. Старуха сообщила:
– Село Удавка. На двадцать три двора кобелей всего-то было пятеро. Троих я прибрала, двоих дюжих жеребцов оставила. Для приплоду. Без них какая жизнь для баб? Им размножаться надобно…
– А я гляжу, не такая ты и дура. Разбираешься в селекции.
– А вот скажи мне: Бог велел всем размножаться, а про любовь ни слова не сказал. Почему, как думаешь? – затеяла дискуссию старуха.
– Одно дело любить, другое дело размножаться, – рассудил Нисим. – Одной любовью приплода не получишь. В этом деле секс необходим.
– А ты, гляжу, тоже не дурак, – подвела черту старуха.
Поплыли дальше.
– А ну причаль! – приказала старуха.
– Зачем?
– Говорю, причаль. Здесь я распоряжаюсь.
Нисим причалил к берегу.
– Заночуем здесь, в Кощеевом лесу.
Нашли поляну для ночной стоянки.
Нисим расположился под кустом крапивы, Старуха – поодаль, под сухой корягой. Предупредила:
– Вздумаешь бежать, без башки оставлю. Коса моя, как бритва. Прошлым летом я этой косой комара яиц лишила. Теперь евнухом летает, – хихикнула старуха. – Ладно, спи, давай…
Но Нисиму не спалось. Он смотрел на звёзды и о чём-то размышлял.
Позвал старуху.
– Не спишь? Вот ты скажи мне, старая карга, на кой тебе живых людей мертвецами делать? Давно ты этим промышляешь?
Старуха помолчала, а потом ответила. (Нисим был первым из её клиентов, кто спросил об этом. И это ей польстило).
– Давно. Когда на графьев Потоцких – Вацлава и Войцеха – батрачила. А было мне тогда шестнадцать. Не девка, а наливное яблочко. Зигрфид, сын старшего Потоцкого, пялил на меня глаза, точно бык на тёлку, проходу не давал. Особенно в покосную пору. Любил смотреть, как ловко я косою управляюсь. Сначала налюбуется, а потом затащит в стог, завалит на спину и давай насильничать. А вволю надругавшись, штаны свои с лампасами натянет и улыбается, кобель: «Спасибо, ублажила, милая». И на бакенбардах кудряшки подбивает. Ну, не гад ползучий! Вот тогда-то мой терпёж и лопнул. Уж не помню, как решилась: замахнулась косой, и головы, как не было. Снесла, вместе с бакенбардами. Корчится, визжит, как резаный кабан.
На крик сбежались косари, и давай за мной гоняться. Откуда ни возьмись, прибежали Вацлав с Войцехом. Догнали в роще, придавили к дереву, и давай душить. Вот тут-то коса, моя помощница, опять меня спасла. Опомнилась, а поздно. Что я, дура, сотворила?! Головы в траве валяются, друг на дружку пялятся, языки из них повылезали. А обратно их на место не приставишь. Прихватила я косу, обтёрла сарафаном и бегом в соседнее село, к крёстной бабке Антонине. Она меня в коровнике запрятала.
Ночью то ли во сне привиделось, то ли наяву, пришёл ко мне Аид, повелитель преисподней. Вручает мне косу из дамасской стали и униформу с капюшоном. «Собирайся, Марфа. Сил и ловкости в тебе немеряно, с косой умеешь управляться. Определил тебе я Лиходеевский уезд. Регион вконец запущенный, в санации нуждается. Найди местечко Горемычное, обоснуйся в нем и заступай на вахту. Наводи порядок. У тебя получится. Вон как ты Потоцких порешила. Любо-дорого глядеть. Так что в нашем деле опыта тебе не занимать. А власти все равно тебя достанут, от них не спрячешься. Никакая бабка Антонина не поможет. Засудят, как серийную убивицу, и на пожизненную каторгу сошлют. В кандалы обуют. Там ты и сгниёшь».
Вот такая вот история... А что прикажешь делать? С тех пор и промышляю в Горемычном. Сегодня за тобой пришла. Подумала, засиделся в стариках, пожил достаточно, не надоело? Пора и на покой. Думала, спасибо скажешь. А ты на моё добро вон как отвечаешь…
– Пути Господни неисповедимы, – философски заключил Нисим.
Путешествие к Аиду было долгим. Старуха и Нисим менялись вахтами на вёслах. Нисим Старуху люто ненавидел. И эта лютость все прибавлялась.
Наконец, береговой пейзаж резко изменился. Леса и рощи сменились уродцами-деревьями, похожими на карликов. Поля превратились в серо бурые пространства. Почернела синева небес.
Старуха объявила:
– Приготовься, вступаем в Царство мёртвых. Плывём по Ахерону. Впереди две реки остались: Стикс и Лета.
Нисим со страхом огляделся. Встречным курсом к ним приближалась утлая лодчонка. На вёслах восседал беззубый сгорбленный старик. Это был Харон, перевозчик теней умерших.
Харон притормозил.
– Здравствуй, старая! Давно тебя не видел. Всё в Горемычном трудишься?
– Тружусь, будь оно неладно, это Горемычное…
– Да уж слыхал. Аид за профнепригодность грозится рассчитать тебя. Какого-то Нисима третий год скрутить не можешь.
– Да вот он, в лодке. Аид надумал показательный турнир устроить. Кто кого – я Нисима или он меня.
Харон зыркнул на Нисима.
– Ишь, каков налим! Ну-ну, ни пуха, ни пера тебе, старуха.
– К черту. А сам ты как? Всё на перевозках?
– На перевозках…. Работы нынче много. Вот в Брюхатино плыву, за новой партией теней.
На том и разминулись.
По обоим берегам пустоши сменились скалами. Высоченными, до самых туч. Скалы вдоль и поперёк были расписаны туристами:
«Микола из Нахаловки», «Здесь были Ося с Кисой», «Настюха, я тебя люблю. Валерий»; «Привет от полтавских альпинистов!» … «И почему люди не летают? Раскинула бы руки и взмыла ввысь! Катерина из города Калинова».
Но чем ближе подплывали к резиденции Аида, тем заметнее менялась тематика автографов.
«Всех нас не перебьёте, ироды!», «Мы из Кронштадта!», «Галина, береги детей!», «Самое дорогое у человека — это жизнь». «Нет, весь я не умру!», и, наконец, большими буквами: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны! С приветом, Фучик» …
Наконец, вступили в Лету. В кромешной тьме на верху скалы угадывался замок.
Старуха прошептала:
– Вот мы и у цели. Причаливай, да только тихо. Здесь не любят шума.
– Лучше подскажи, где лодку привязать? Чтобы нашёл, когда стану возвращаться.
– Она тебе уже не пригодится. Ты здесь останешься, навечно. Превратишься в тень. Уж в этот раз я тебя прикончу. Клянусь богами. Я докажу Аиду, что рано списывать меня.
По крутой скале, на ощупь, полезли наверх. Старуха впереди (ей был знаком здесь каждый выступ), Нисим – за ней.
Железные врата дворца были широко распахнуты. Здесь уже их ждали. У ворот дежурил Цербер, трёхголовый пёс. Оскалился, шерсть дыбом встала, с клыков жёлтая слюна ручьём стекает.
– Свои! – Приструнила пса Старуха.
Цербер проворчал, но пропустил их.
Старуха и Нисим осторожно вошли в хоромы грозного Аида. В полумраке просторной залы с высоких сводов свисала паутина. Паук, размером с морскую черепаху, плёл из неё висельные петли для повешенных.
Пролетел грифон. Спикировал на плечо Старухи и, уткнувшись клювом в ухо, начал что-то ей нашёптывать. Та шутливо отмахнулась: «Да ну тебя, охальник! Вспомнил, тоже… Стара я стала для таких утех»!
Под сводами Дворца заметались вспугнутые тени. Нисим услышал слабый шелест голоса жены Ахавы: «Это я, родной. Уходи немедленно. Здесь не место для живых» …
На высоком троне восседал Аид, повелитель Преисподней. Облачённый в такой же балахон, как и на старухе, только расшитый жемчугом. В одной руке Аид держал монарший скипетр в виде золотой косы, в другой – булаву, увенчанную черепом. У ног Аида растянулся Цербер, грызущий человеческую кость. Рядом с Повелителем расположились три Эринии – богини, исполнительницы казней, приговорённых к смерти. Чуть ниже, на каменных трибунах теснились существа, чьи пёсьи головы были покрыты капюшонами.
Наконец, вывели Старуху в рабочем камуфляже, следом – по пояс голого Нисима. Трибуны встретили Нисима свистом и нецензурной бранью.
– Старуха! – вопили пёсьи головы, – Отсеки жиду качан, а заодно и бейцы!
– Цыц, антисемиты! – Приказал Аид. – Запомните, здесь перед нами все равны – и горбоносые евреи, и косоглазые китайцы, и шалавые блудницы, и девы непорочные, и большевики с наганами, и еретики, и попы брюхатые с крестами …
Аид дал команду начинать корриду. Старуха исполняла роль тореадора, а роль быка играл Нисим
Прозвучал гонг.
Трибуны, естественно, болели за Старуху.
По условиям корриды ничья была исключена. Или – или. Победит старуха, останется на службе у Аида. Победит Нисим – навсегда освобождается от смерти и становится Бессмертным.
Схватка началась.
Старуха применила свой излюбленный приём: ловкая подножка, враг валится на спину, коса направлена на кисти рук противника, чтобы их отсечь и, лишив врага возможности защиты, окончательно его прикончить.
Нисим упал на спину, изловчился и пнул ногой чёрный балахон. Нога хряснула и переломилась. Он ухватился за косовище и с силой притянул его к себе. Старуха от страха взвыла, вспомнив кочергу, которую когда-то Нисим скрутил в ошейник.
Финал получился стремительным. Нисим, заливаясь кровью из пораненных ладоней, лезвие косы скрутил в бараний рог и морским узлом затянул его на горле Смерти. Старуха захрипела. Её тело, как шагреневая кожа, стало быстро уменьшаться, в конечном счёте, превратившись в маленький комочек плоти, шевелящейся под балахоном. Наконец, и он исчез, растёкшись смрадной липкой лужицей.
– Харон, оформи новенькую, – мрачно произнёс Аид. – А тебе, Нисим, как победителю, дарую пожизненную жизнь. Отныне ты становишься Бессмертным. Харон, доставь его в местечко. Сам он с вёслами не справится.
Перевязав Нисиму раны, Харон взвалил его на плечи и уложил в свой чёлн. Впервые в своей практике он перевозил не тень умершего, а живого человека.
…Аккурат на праздник Песах в местечко Горемычное чёрный «Ситроен» доставил Председателя ГубЧКа товарища Жухарова и остановился возле синагоги. Жухаров вылез из машины и по крыльцу взбежал в молельный дом, сдвинул в сторону раввина, руководившего богослужением, и по-хозяйски занял его место.
– Товарищи евреи! Решением уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов отныне ваша синагога будет называться «Красным Антирелигиозным Клубом Атеистов». Сокращённо – «КАКА». Вопросы будут?
Вопросов не было.
– Тогда, кто «за», поднять всем руки! – приказал Жухаров.
Прихожане посмотрели на раввина. Тот за кончики подёргал свои пейсы, снял кипу, вытер лысину платком и робко поднял руку. Прошептал на идише: «Всевышний, прости нас грешных» …
Прихожане дружно проголосовали. Все, кроме одного.
Жухаров вздёрнул брови.
– Ваше имя, гражданин?
– Нисим.
– А ну-ка встать, когда перед тобой стоит начальник ВЧК! – закричал чекист.
Непроголосовавший продолжал сидеть.
– Он не может, – объяснил раввин. – Он увечный. У него сломана нога и руки перебиты.
Рисунки Михаила Реймана
