Анатолий Иванов. Красная графиня

Красная графиня

Графиню Марион Дёнхофф считают одной из самых ярких представительниц политической публицистики в послевоенной Германии. Долгое время она была главным редактором и издателем популярного в Германии еженедельника Die Zeit.

Графиня Марион Дёнхофф (полное имя — Марион Хедда Ильзе Дёнхофф) (Marion Dönhoff) выросла в родовом замке Фридрихштайн в Восточной Пруссии. Ее отец граф Август Дёнхофф (August Dönhoff) был известным дипломатом и депутатом рейхстага, а мать Мария Дёнхофф (Maria Dönhoff), урождённая фон Лепель, состояла придворной дамой при последней германской императрице Августе Виктории (Augustе Viktoria).

В 15-летнем возрасте Марион отдали в Берлинский пансион для девочек. Она тут же взбунтовалась против царивших там строгих правил. Вскоре ей в виде исключения было разрешено поступить в Потсдамскую гимназию для мальчиков, где она была единственной девочкой. По получении аттестата зрелости в 1929 году Марион Дёнхофф какое-то время училась в Швейцарии, затем совершила поездку по США. После этого она уехала в Африку к своему брату, жившему неподалёку от Найроби.

В 1931 году Марион Дёнхофф начала изучать экономику в университете во Франкфурте-на-Майне, где за свои левые взгляды она получила прозвище «красная графиня». В то время Дёнхофф активно участвовала в мероприятиях коммунистов и в распространении листовок. После прихода нацистов к власти в 1933 году Дёнхофф покинула Германию и уехала в Базель, где закончила учёбу в местном университете.

Участие в движении сопротивления

Дёнхофф, по ее собственным словам, косвенно участвовала в подготовке путча против Гитлера. Подробные планы операции ей известны не были, но несколько раз она ездила в качестве курьера в Швейцарию. После провала покушения на Гитлера Дёнхофф вызвали на допрос в гестапо, но затем, за отсутствием доказательств причастности к операции ее освободили.

В январе 1945 года, спасаясь от приближавшейся советской армии, Дёнхофф верхом на коне за семь недель преодолела более 1200 километров и добралась до имения графа фон Меттерниха (von Metternich) в Вестфалии. Там она, видимо, в соавторстве с Готтфридом фон Краммом (Gottfried von Cramm) — известным немецким теннисистом, подвергшимся преследованиям национал-социалистов, — составила меморандум с перечислением мер, которые следовало бы осуществить западным союзникам. Позже на Нюрнбергском процессе Дёнхофф, присутствовавшая на судебном разбирательстве вместе с известным в будущем немецким политиком Рихардом фон Вайцзекером (Richard von Weizsäcker), предложила осудить также преступления нацистов против собственного народа.

Публицист и издатель

С 1946 года журналистка начала писать для еженедельника die Zeit. В 1952 году Дёнхофф (в это время она уже возглавляла политический раздел еженедельника) из-за расхождений во мнениях с одним из основателей Die Zeit, опубликовавшим статью бывшего нацистского правоведа, уехала в Лондон и стала сотрудником газеты Observer. Через три года она вернулась в Die Zeit на свой прежний пост. С 1968 по 1972 годы «графиня», как ее называли в издательстве, заняла должность главного редактора, а после этого стала издателем еженедельника Die Zeit, ставшего к тому времени одним из самых авторитетных периодических изданий в ФРГ. В 1971 году Дёнхофф за журналистскую и публицистическую деятельность была присуждена Премия мира Союза немецкой книготорговли.

В сентябре 1955 году Дёнхофф в качестве журналистки сопровождала канцлера Германии Конрада Аденауэра (Konrad Adenauer) в его поездке в Москву. Результатами переговоров она была крайне недовольна и упрекала канцлера в уступках. И это несмотря на то, что в ходе трудного диалога была достигнута договорённость об обмене послами и об освобождении последних 10 тысяч немецких военнопленных, находившихся в советских лагерях.

В 1970 году канцлер Германии Вилли Брандт (Willy Brandt) пригласил Дёнхофф вместе Гюнтером Грассом (Günter Grass) и Зигфридом Ленцом (Siegfried Lenz) сопровождать его в поездке в Варшаву для подписания двустороннего договора. За день до отъезда Дёнхофф отказалась от предложения, объяснив это тем, что ей слишком тяжело поднимать бокал на торжествах, окончательно фиксирующих утрату ее родины, Восточной Пруссии. Тем не менее, Дёнхофф активно выступала за нормализацию политических и культурных отношений с Польшей и другими странами Восточной Европы.

На родине в Восточной Пруссии

В 1989 году Дёнхофф впервые за послевоенное время посетила Фридрихштайн (ныне Каменка в Калининградской области). Правда, своего родового замка она там не обнаружила — он был до основания разрушен. Во второй раз она побывала в Калининграде (бывшем Кёнигсберге) в 1992 году, где она присутствовала на открытии памятника немецкому философу Иммануилу Канту (Immanuel Kant).

Умерла Марион Дёнхофф 11 марта 2002 года в возрасте 92 лет. По случаю 100-летия со дня рождения Марион Дёнхофф правительство Германии отчеканило памятную серебряную монету достоинством в 10 евро с изображением профиля «красной графини».

КОНТЕКСТ

Марион Дёнхофф
Ответственность в политике

Многие считают, что если история осуществилась так, как она осуществилась, то иначе и быть не могло. Они даже не допускают того, что другие актёры на политической сцене, возможно, приняли бы другие решения и тем самым придали бы развитию событий совсем другое направление.
Как все пошло бы, спрашивают себя другие, если бы Гитлер был убит еще в 1916 году на Западном фронте? Германия наверняка не развилась бы в тоталитарное государство. Возможно, сложилась бы авторитарная система, как в Испании, Италии или Польше, но мир не знал бы никакого «гитлеризма», а потому и никакой второй мировой войны. На соседей бы Германия не нападала, Германию и Европу не разделили бы.
То есть встаёт извечный вопрос: порождает ли история действующих лиц или действующие : лица делают историю? Или старая проблема; детерминирована ли история? Быть может, мы действуем совсем не по собственной инициативе, а лишь в соответствии с теми грандиозными планами, которые незримо начертал мировой дух?
Толстой, который в своём монументальном произведении «Война и мир» много размышлял над ходом истории, говорит: «Вождь есть по сути дела раб истории».
Так ли это? Надлежит ли истории развиваться так, как она развивалась, или все могло бы произойти совсем по-другому? Действительно ли воля тех или иных актёров значения не имеет, и мировой ли это дух избирает себе именно тех актёров, которые осуществляют его план?
Если это все же мировой дух, будучи гениальным режиссёром, всякий раз подбирает себе новых актёров для следующего акта, то дух этот весьма коварен — именно коварство заставило его остановиться на Горбачёве как актёре последнего акта XX столетия.
Почему коварство? И что значит: «именно на Горбачёве»? Потому что Горбачёв вырос в мире, философия и система которого базируется на идее детерминированного развития общества к социализму; ибо для Маркса история — это как бы физический процесс. Вот и кажется парадоксальным, что глава империи, отличающейся детерминизмом, самопроизвольно и энергично принимается за изменение мира по собственному разумению.
Ведь новое мышление Горбачёва означает ни больше ни меньше, чем попытку взглянуть на мир по-новому — то есть без догм, без предубеждений, попытку получить новые ответы. Этот смелый поступок, эта попытка вырваться из детерминированного мышления на свободу затронули за живое миллионы людей. Подспудное брожение охватило все восточное пространство: ничто больше там не останется таким, каким было до сих пор.
Не бомбы, и не ракеты, и не ядерные боеголовки — на которые Америка ежегодно расходовала 300 миллионов долларов, — сотрясают другую половину мира, — это духовные импульсы: свобода, демократия и права человека. Вопрос остаётся — актёры ли они, все эти знаменитые люди, вызывающие и совершающие переворот в истории, — или это обстоятельства времени, некая неизбежность физического или материального толка? Конечно, в истории постоянно действуют обе причины. И часто они обусловливают друг друга.
Гитлер мог прийти к власти лишь потому, что таковы были обстоятельства. Существовал целый клубок наисерьезнейших причин, которыми он воспользовался. Определенную роль здесь сыграли «позорный Версальский мир» (так это звучало в ту пору) и репарации, продолжавшие разорять хозяйство, пока не перестала дымиться последняя труба, и тезис об «ударе ножом в спину», и катастрофа, неожиданно разразившаяся в стране самонадеянного народа, которому так долго говорили о победе и чести. Но огонь войны разжёг бессовестный демагог Гитлер, предлагавший себя в качестве спасителя беспомощным и сбитым с толку людям.
Люди из нашей деревни в Восточной Пруссии часто писали Гитлеру письма с просьбами. Иногда мне доводилось читать эти письма, потому что они пересылались обратно бургомистру для дальнейших распоряжений, Читая их, я понимала, как много надежд связывалось с этим псевдорелигиозным спасителем, так как все письма были написаны в библейском духе, — к фюреру всегда обращались на «Ты» — как к Господу Богу. Не только простые люди, но и часть буржуазии, для которой политика в силу традиции была «гнусной песней» — иные ведь даже хвастались тем, что аполитичны, — не могли осознать, что Гитлер не спаситель, а разрушитель Германии.
Прозорливый Конрад Гейден сказал однажды, — это было еще до захвата власти, — что у немцев странная склонность к абсурду; он охарактеризовал национал- социализм незабываемыми словами: «...марш без цели, угар без хмеля, вера без бога...».
Я очень хорошо помню догитлеровское время, особенно год 1929-й, потому что в ту пору заканчивала школу. Я училась в Потсдаме. В моем классе — я там была единственной девочкой — учились два следопыта, великолепных парня, два ревностных поклонника Гитлера, которые просто бредили сборищами у костра и все стремились крепить ряды партии. Они прямо-таки атаковали меня, чтобы в партию вступила и я.
Их аргументы были очевидны, да и у меня самой было такое чувство, что комбинация социализма с национализмом могла быть именно тем, что требовалось сейчас; все другие партии, это было совершенно ясно, не видели никакого выхода из становившегося все более безутешным экономического и социального положения. Слишком часто в Восточной Пруссии, когда доводилось приезжать в Кёнигсберг, я видела длинные очереди серых, изнурённых людей, часами выстаивавших на холоде, чтобы получить свои несчастные восемнадцать с половиной марок на целую неделю для семьи из четырёх человек. А так жили шесть миллионов безработных — с семьями это, пожалуй, была четверть всего населения. Совершенно обеднела и буржуазия, этот в обычное время гарант стабильности.
Инфляция была остановлена лишь при соотношении 4,2 миллиона марок за один доллар. Тут потеряешь любые сбережения.
Я еще никогда Гитлера не видела, мне хотелось быть во всем уверенной, прежде чем принять какое-либо решение. Вот я и отправилась однажды из Потсдама в Берлин, потому что «фюрер» должен был там произнести речь в каком-то доме местного самоуправления. Во время выступления он неистовствовал, брызгал слюной и нёс, как мне показалось, сплошную чушь. Домой я вернулась в отвратительном настроении и друзьям своим заявила: «Без меня» — и: «С этим — никогда!»
В ту пору, в 1929 году, партия имела всего 12 мандатов, на сентябрьских выборах 1930 года неожиданно 107, а спустя два года 230 нацистов вошли в парламент. Чем дольше длилось бедственное положение, тем больший вес приобретали национал-социалисты и коммунисты, тогда как «середина» постепенно себя истощала. Что ни день, между нацистами и коммунистами происходили побоища, на улицах и задних дворах текла кровь, а очереди перед благотворительными кухнями становились все длиннее.
В подобные времена требуется не только спаситель, но и враг, на которого можно свалить любую вину. Врагом Гитлера, который должен был послужить этой цели, были евреи, марксисты и все, как он это называл, «надгосударственные власти». Мне бы хотелось немного задержаться на роли, которую играют подобные образы врага, потому что их значение в мире велико с самых давних пор и возрастает прежде всего там, где ими можно беспрепятственно пользоваться в пропагандистских целях.
Из соображений целесообразности, а точнее из инстинкта самосохранения в ГДР, к примеру, из Федеративной Республики сварганили образ врага, не имевший ничего общего с реальностью. «Программа учебной и воспитательной работы в детском саду», которая была вручена в 1985 году в качестве руководства к действию воспитателям тринадцати тысяч детских садов, предполагает вдалбливание схемы «Друг — враг» самым юным гражданам страны. В программе, разработанной СЕПГ, говорится: «Дети должны узнать, что есть люди, которые являются нашими врагами, против которых нам надлежит бороться, потому что они хотят войны».
Воспитателям рекомендуют направлять интерес детей на игрушки, с помощью которых стимулировалось бы стремление «играть в Народную армию». И это для четырёхлеток. У детей старших групп ненависть разжигается еще более явно. Стереотип врага насаждается и в армии ГДР. В инструкциях говорится, что солдат «необходимо постоянно знакомить с реальным врагом».
Образы врага — своего рода универсальное оружие: они объединяют, освобождают от необходимости думать самому, они придают юридическую силу предрассудкам, санкционируют любой произвол. На всех «не таких» ничтоже сумняшеся навешиваются ярлыки: гомосексуал листы, коммунисты, евреи, интеллигенты, иностранцы. Враг всегда чужак, аутсайдер, на него направляются все отрицательные эмоции.
В основе такой позиции лежит представление о соотношении «друг — враг». Враг — это всегда зло, сам же ты — носитель только добра. И в нравственном отношении Ты всегда на более высокой ступени, другой же относится к «realm of evil»1. Все это было действенно для примитивного строя, где соседский род изображали как опасного и злого врага, чтобы сплотить собственный клан. Но это оказалось действенно и в эпоху высочайших технологий для соперничающих супердержав.
Советский Союз и Америка годами пользовались одинаковой аргументацией. Оружие противника всегда предназначено для агрессии, собственное же — исключительно для оборонительных действий. Свои партизаны — само собой, борцы за свободу, партизаны противника, кто же в этом усомнится, — террористы.
Израсходованы были тысячи миллиардов. Каждый локальный конфликт в Азии, Африке и Южной Америке становился неотъемлемой частью спора между Востоком и Западом, воевали годами, и оплакивать приходится множество жертв. Сейчас же, когда наступила разрядка, выясняется, что якобы смертельные противоречия между соперниками явно искусственно обострялись, потому что, стоило двум великим державам признать, что в этом вселенском споре нет ни победителей, ни побеждённых, да к тому же разоряешь собственную страну, как тут же с конфронтацией было покончено и повсеместно установился мир. И за стол переговоров сели стороны, которые годами клялись, что именно этого они никогда не сделают: Вашингтон и Москва, Южная Африка и Ангола, Намибия и Свапо, в Польше коммунисты и Солидарность, в ГДР СЕПГ и оппозиция, и в ЧССР та же картина.
Изобретатели расточительной политики гонки вооружений утверждают, конечно, что именно эта «политика силы» принудила русских стать податливыми. Но доказать этого они не могут. Я думаю, что новое мышление Горбачёва было важнее, чем ракеты и танки; если бы Генеральным секретарём оставался Брежнев, то о переменах, вероятно, не могло бы быть и речи.
Следовательно, в данном конкретном случае инициатором перемен стал один-единственный человек, глава одной из двух сверхдержав, без которого перемены не состоялись бы. Разумеется, и время для перемен созрело, в полный упадок пришла экономика марксистского режима: отчаяние, негодование и ненависть населения достигли точки кипения. Но без гласности, без призыва Горбачёва к открытости, диалогу, критике все и далее продолжало бы находиться в прежнем оцепенении. Только когда люди избавились от страха, который глубоко в них сидел после стольких лет террора, они осознали обман, который дважды над ними совершала сверхдержава: «Народ — это мы» — таков был гневный протест массовых демонстраций в Лейпциге.
Видный историк Якоб Буркхардт, много размышлявший о переменах в мировой истории, более ста лет тому назад писал: «Когда час пробил, истина распространяется с быстротой эпидемии через сотни миль среди разных народов, едва ли знающих что-либо друг о друге. Весть передаётся по воздуху, и в том единственном, чего она касается, люди сразу начинают понимать друг друга, будь это даже весьма невнятное: «Пришло время перемен».
Он приводит два примера; Первый крестовый поход, который, как он говорит, заставил массы людей отправиться в путь буквально через считанные дни после проповеди, и Крестьянская война, где «в сотнях маленьких областей крестьяне одновременно сошлись во мнении...».
Ответственность в истории: тот, кто следит за ходом истории, должен констатировать, что решающими в истории являются не факты, а мнения людей об этих фактах. Но если это так, это означает, что субъективные взгляды могут становиться объективными фактами, а это, в свою очередь, выявляет, сколь невероятно тяжела ответственность, которая лежит на руководстве страны. Ибо все то, что оно допускает как образ врага (или даже само таковой создаёт), все те ожидания, которые оно пробуждает, а затем часто в них разочаровывает, все те традиции, которые на деле оказались вредными и от которых оно не отказалось, определяют судьбу народов.
Эрнст Ройтер, первый бургомистр Берлина, столетие со дня рождения которого мы недавно отмечали, блестяще суммировал то, что послужило причиной гибели Германии и среди многого другого привело также ко второй мировой войне: «Деполитизация ранее исключительно свободолюбивой буржуазии, гибельное наследие Бисмарка, отделение университетов, институт резервистов, кастовость среди чиновников, обращение буржуазии к чистому зарабатыванию денег, а интеллигенции к неполитическому решению проблем, — тысячи каналов питали это трагическое поведение среднего сословия, оно делало его предрасположенным к аполитичности и брожению, оно способствовало победе фашизма охватывая все без исключения массы избирателей».
Мировую войну сегодня едва ли можно себе представить, но экономические кризисы и их дестабилизирующие общественную жизнь последствия нам еще несомненно предстоят. Но не только в таких случаях, а и в нормальные времена — и об этом мы никогда не должны забывать — ответственность несут не только те, кто за политику отвечает, но и рядовые граждане, ибо их субъективные мнения становятся объективными фактами.