Архивное интервью с историком Омеляном Прицаком
Знаменитый историк Омелян Прицак (1919-2006) рассказывает о востоковедении, украинской Степи, разнице между Востоком и Западом, а также о своем учителе Агатангеле Крымском.
Как сказал один из сотрудников Института востоковедения им. А. Крымского: «Об Емельяне Иосифовиче можно книжку писать...» Уверена, так когда-то и будет, ведь каждая страница биографии этого человека — целый роман, местами — просто детективный...
Факты из детских и юношеских лет одаренного паренька, который родился в Самборе Львовской области и, пройдя все круги ада, со временем стал востоковедом мирового уровня, дважды доктором наук, профессором нескольких университетов, действительным членом Американской, Финской, Турецкой академий наук, первым академиком Национальной академии наук Украины среди ученых диаспоры? Или драматические годы Великой войны, что, в прямом смысле слова, перевернули всю его жизнь и были отмечены и горечью отступления, и плена, и несколькими побегами? Или период утверждения себя как ученого, как человека, как сознательного украинца в ведущих вузах Германии, Америки и, наконец, — во всемирно известном Гарварде, где его усилиями был создан Институт украинских исследований, проводилась постоянная работа по развитию и сохранению национальной литературы, истории, культуры?
Все это интересные, насыщенные периоды его жизни. Но, наверное, самым значительным фактом на сегодня есть создание, или, точнее, воссоздание при Национальной академии наук Украины Института востоковедения, возглавить который пригласили академика Омеляна Прицака, и он с радостью принял приглашение.
— Это — выдающийся факт не только для науки, но и для международного значения нашего государства. Я просто счастлив, что дожил до этих дней, потому что не может считаться цивилизованной держава, отгородившаяся от общечеловеческой культуры. Востоковедение в Украине имеет определенные традиции, и их следует развивать.
Конечно, дел впереди еще очень много. Самой первой задачей считаем восстановление научной работы — тут, в институте, а также на кафедре историософии в Киевском государственном университете им. Т. Шевченко, чем я сейчас занимаюсь. Подготовить специалистов-востоковедов классического направления — значит, создать базу для изучения современных проблем: и политических, и экономических, и культурных.
В то же время, молодое государство должно налаживать сотрудничество с многочисленными странами Востока — и далекого, и близкого. И в этом наш институт тоже играет определенную роль. Славные традиции ученых-ориенталистов Украины, уверен, достойно поддержит молодежь, в то же время наша задача — вернуть науке имена тех, кто создавал в свое время славу Украины и ее научной мысли — например, автора работ по истории Греции и популяризатора античной истории, довольно известного востоковеда Владислава Бузескула, или профессора-индолога Харьковского университета Павла Риттера, или эстонца, который сделал для Украины довольно много, Яна Ряппо, или неустанного исследователя истории арабской культуры и арабских источников по истории Восточной Европы Андрея Коваливского и многих других.
— Омелян Иосифович, не кажется ли вам, что ныне чувствуется какая-то всеобщая заинтересованность Востоком, что напоминает скорее модное веяние. Все больший интерес приобретает медицина, религия, философия...
— И это небезосновательно. Ведь Восток — это не материк, а айсберг, значительная часть которого — в глубине веков и имеет удивительное магнетическое притяжение своей историей, культурой, традицией. Я даже сказал бы так: Запад — это своеобразный интеллектуальный полюс человеческой цивилизации, а Восток — духовный, с еще не до конца осознанным потенциалом. Культурным человек может быть лишь при условии гармонического овладения обоими полюсами.
Кроме того, Украина — это особенный регион, намного плотнее завязанный с культурой Востока, чем нам кажется. Надо глубже знать собственную историю, историю других народов, чтобы лучше понять и душу, и менталитет Украины, а значит, лучше представить пути ее будущего развития...
Особенно внимательного научного взгляда требует та часть Украины, которая называется — Степь. Исторически — это царство кочевых империй, которые тесно связаны с остальным кочевым миром, доходящее до Центральной и Восточной Азии. Между тем в работах украинских историков о Степи сказано очень поверхностно. Но, обратите внимание, даже беглого взгляда достаточно, чтобы констатировать глубинную общность корневой системы многих цивилизаций. Так, скажем, даже названия наших великих рек «Днестр», «Днепр», «Дон» — иранского происхождения. Немало слов, которые считаются украинскими, имеют тюркское происхождение — например, кошевой, отаман, осаул, бунчук, сурма и многое другое.
— И все же интересно, откуда у вас, человека, казалось бы не степного, такой интерес к истории Степи, Востока?
— Для этого есть несколько причин. Самая первая — личная, так сказать, семейная. «Великое перемещение народов» в первой мировой войне мы, как говорится, ощутили на себе — какие только языки не звучали в Самборе! Моя мать в первый год войны выучила от турецких офицеров, которые, как союзники Австрии, побывали на Самборщине, турецкий. Поэтому я с детства слышал колыбельные на турецком языке... А когда уже стал подрастать, интересоваться историей, то понял, что и взгляды историков преимущественно направлены на запад. Но ведь восточный регион, все те хозары, печенеги, половцы — то такой неисследованный материк, такое белое пятно для серьезной работы. А я всегда любил все неизвестное и неоткрытое. Да и на людей мне всегда везло. Во Львовском университете, где я учился, работал известный монголист и алтаист В.Котвич, чудесный ученый, занимавшийся тем «варварским» миром, который пленил меня...
— А не думали ли вы над тем, что это своеобразный «зов прошлого»? Ведь, по восточным философиям, прежние воплощения в большой степени определяют наши интересы, симпатии, антипатии. А ваше знание больше чем полсотни языков, среди которых немало восточных, и необычайная результативность сделанного — не является ли подтверждением этого?
— Возможно, возможно... Вообще к этой теории отношусь скорее нейтрально. Хотя, конечно, не раз убеждался, что Высшие Силы и помогали мне, и охраняли. Особенно во время войны и многочисленных путешествий по миру...
— Вы коснулись темы особенно болезненной — война. Знаю, что были и плен, и побег оттуда, и снова — принудительные работы в Германии. Но вы — не сдавались, искали выход, находили нужных людей. И главное — они находились!.. А сейчас только и слышно — невозможно работать, все мешают, такие трудные времена...
— А когда в истории бывали легкие времена? Мы просто неправильно понимаем назначение жизни. Кто сказал, что жизнь нужно пролежать на диване или просидеть в кафе за чашечкой кофе и сигареткой? Главное назначение всего живого — творить. Ведь и сам мир — это результат творения, творческого импульса Демиурга, или, как мы еще говорим — Творца. И человек, поскольку он создан по образу и подобию Божьему, тоже призван быть творцом — и безразлично, что творить: или костюмы шить, или дом строить, или стихи писать. Но творить. Преодолевать препятствия, какими бы они ни были...
— Как сказано в одной восточной мудрости: «Благословенны препятствия, ими растем»?
— Именно так. Когда я оглядываюсь в прожитые годы, то иногда даже не верится, что все это удалось пережить. Вы думаете, меня везде встречали с хлебом-солью или розами? Ничего подобного. Начиная с детских лет, когда пришлось пойти против «памяти» отца в своих увлечениях историей (он погиб в польском плену, когда мне было пять лет), или когда формировалось мировоззрение в польской школе, что, конечно, вызывало внутреннее сопротивление, поскольку меня привлекала историческая правда Грушевского... Везде — преодоление препятствий. А дороги войны?.. Осенью сорокового года, несмотря на протесты академика Крымского, меня призвали в армию. В то время Ворошилова сменил Тимошенко, он изо всех сил старался «выслужиться» хоть каким-нибудь нововведением. Поэтому придумал создать училище для призывников... с высшим образованием! Правда, аспиранты оказались «между графой», и что с ними делать — никто не знал. Тогда и начались мои «скитания».
В Белой Церкви меня застала война. Был ранен и попал в плен. Но я не из тех, кто опускает руки. Побег. Поймали. Снова побег... Снова концлагерь... Смерть, как говорится, ходила по пятам, но схватить не смогла. Может быть потому, что я мечтал многое сделать и совсем не собирался умирать вдали от дома...
Скажу лишь, что довоенное увлечение восточными языками очень пригодилось после войны, и в конце концов стало спасением. Однажды даже пришлось придумать легенду о матери-египтянке... И главное — поверили, потому что умел «по-ихнему» писать и говорить...
Препятствия тех лет (а мне пришлось даже несколько раз переходить границу) убедили в одном — когда знаешь, чего хочешь, когда умеешь преодолеть страх, тогда обязательно встретятся и «случайные» люди, и ситуации, которые содействуют тебе.
— Наверное, тяжело вам после определенного ритма западного мира приспособиться работать в родной отчизне. В свое время известный востоковед Юрий Рерих после возвращения в 1957 году в Москву оставил такую запись: «Все так тяжко... нет устроенности, нет дисциплины. Уйма времени уходит, потому что нет организованности».
— Как по мне, это и вопрос, и ответ одновременно. Мы не сможем навести порядок вокруг, пока не будет наведен порядок, организованность в себе. Спрашивать с себя, требовать с себя, лучшим делать себя, тогда и всем вокруг будет лучше...
— И все же, господин профессор, хоть в научном мире вы известны прежде всего как ориенталист, но для нас, украинцев, ваше имя тесно связано с Институтом украинских исследований, созданным вами при Гарвардском университете, и многолетней деятельностью по развитию украиноведения за границей...
— Далеко от родины еще острее чувствуешь ее боли и радости. Мой отец в 1919 году погиб за Украину, я же поклялся жить и трудиться для нее. Поэтому всеми силами и где только мог старался служить ей.
— Это было, вероятно, не так легко сделать. Как вспоминает в своих мемуарах Дмитрий Чижевский, в 1949 году в библиотеке Гарвардского университета было только единственное издание «Кобзаря» и то... в переводе на русский язык...
— Но это были уже шестидесятые годы, кроме того, в восточной части Америки сосредоточен интеллектуальный центр украинской диаспоры. И в то время, когда Украина попала, с одной стороны, в хрущевскую оттепель, что позволило вспыхнуть интеллектуальной творческой мысли «шестидесятников», а с другой, — под пресс репрессий 70-х, вопрос спасения языка, литературы, истории встал со всей остротой. И мы поняли, что это следует делать здесь. Я был уверен, что Гарвард с его высокой международной репутацией, лучшее место для такой деятельности. Были открыты три кафедры — украинской истории им. Грушевского, украинского языка им. Потебни, украинской литературы им. Чижевского. Мне самому пришлось читать историю, заниматься многочисленными организационными вопросами.
— Уверена, что роль этого института, особенно в тяжелые времена тоталитаризма, трудно переоценить. Это был не только интеллектуальный центр, но и единственная возможность заявлять об Украине и украинцах с такой высокой трибуны...
— Наверное, так это и было. Ведь в то время иностранные граждане знали только «единый советский народ». Огромное историческое, культурное наследие украинского народа хранилось за семью печатями...
— И все же, такие люди, как вы, помогали разбивать эти печати... Вспоминается, как самоотверженно боролись вы за присуждение Нобелевской премии Мыколе Бажану, что само по себе было неслыханно...
— Просто я старался честно отстаивать свои убеждения, несмотря ни на чьи политические амбиции...
— Или вспомнить вашу инициативу воплощения в жизнь так называемого «Гарвардского проекта тысячелетия»...
— Идея этого проекта возникла как своеобразный протест во время подготовки и празднования тысячелетия крещения Руси. Ведь «московский» привкус праздника чувствовался во всем. Потому и возникла идея собрать и издать древнеукраинские литературные произведения, летописи, исторические разработки, которые подтверждают глубинное корневище нашей народности, духовности, культуры.
— Среди многочисленных ваших начинаний особое место занимает и увлечение журналистикой. Вы были редактором нескольких научных журналов в Германии и Соединенных Штатах Америки, сейчас вы — главный редактор журнала «Схiдний Свiт»...
— Наука требует постоянного обмена информацией, это как дыхание. Нельзя сидеть «на печи» и делать науку, когда не знаешь, что уже сделано в ней другими, какие новые процессы происходят, какие свежие ветры веют... Вообще-то жизнь — это постоянное движение...
— Но для этого нужны силы, не говоря уже о времени...
— Все великие подвижники были великими тружениками. Вспомним хотя бы, как много трудились Михаил Драгоманов, Иван Франко, Леся Украинка. Агатангел Крымский тоже работал по восемнадцать часов в сутки...
— Вы оставили прекрасные воспоминания о вашем учителе. И все же, хоть несколько слов об этом легендарном человеке для наших читателей.
— Вспоминаю нашу первую встречу. В сороковом году ученый приехал во Львов и остановился в «Народной гостинице». Я тогда учился в университете, мы встретились и пошли львовскими улочками искать для сестры академика дефицитные иголки и нитки. Переходим от магазинчика к магазинчику, а Крымский цитирует всякие тексты — на арабском, туркменском, персидском языках и просит меня переводить и называть авторов. Я, естественно, стараюсь... И только позже узнаю, что таким образом я сдал свой первый экзамен академику Крымскому как будущий аспирант. И получил — «отлично»...
Или еще такое. Мы много говорим сегодня о тяжелых условиях жизни и труда, как, мол, заниматься наукой, творить что-то, когда столько неурядиц... А вот какие свидетельства о становлении Национальной академии наук в двадцатые годы оставила профессор Наталья Полонская-Василенко: «Материальное положение Академии было ужасно. Ни одна из властей не обеспечила ее не только возможностью нормальной работы, но даже «жизненным минимумом». Чтобы не умереть с голоду. Крымский время от времени получал разные «натуральные ценности» — то что-то из одежды, то картошку, то паек. В помещении... не отапливалось, чернила замерзали и их приходилось отогревать дыханием. Но тут, в промерзлых комнатах, собирались голодные энтузиасты украинской науки, в потертых плащах, с отмороженными руками, согретые любовью к Украине, они создавали планы возрождения украинской науки»...
— Не хочется проводить параллели, но, как мне кажется, если наша сегодняшняя власть не изменит своего отношения к науке, культуре, интеллектуальному цвету страны, ситуация может повториться... Единственное, во что хочется верить, что при каких бы то ни было обстоятельствах неугасимой останется в сердцах настоящих ученых эта всепобеждающая любовь к Украине...
— Я тоже верю в это. Особенно в нашу молодежь. А «пена», которая ныне так активно бурлит, уверен, отойдет. Главное — действительно начать делать хоть что-то, каждому, со всей любовью и ответственностью.
Через несколько месяцев после публикации этого интервью Омелян Иосифович вернулся в США из-за болезни жены, и с тех пор посещал родину лишь несколько раз. Западные коллеги позже рассказывали, что период работы в НАН стал для него большим разочарованием. Тем не менее, украинское детище профессора, Институт Востоковедения им. Агатангела Крымского, работает до сих пор.
Омелян Прицак умер в 2006 году. Его огромную коллекцию старых книг, архивных документов и предметов искусства (всего около 50 тысяч артефактов) передали в НаУКМА, где организовали специальный кабинет-библиотеку.
Елена Матушек
«Зеркало недели» за 11 августа 1995 года.
