ДЕКАБРЬ В САДУ
* * *
Когда для нас опять наступит детство,
я поселюсь с тобою по соседству,
и мы настроим замков из песка,
и станем жить, как боги над мирами,
и станем пить голодными глотками
все то, что не истрачено пока.
Что я, что ты, ну как же бестолково
все то, чем жили мы с тобой, лишь слово
уберегая в сжатом кулаке.
Теперь оно одно во мне осталось,
и я спешу (какая эта малость –
идти к тебе в рифмованной строке)
искать тебя. А ты все это время,
должно быть, где-то жил, и поселенье
твоё – как ты хотел, у моря? Кто
подумать мог, загадывая в космос,
что ничего на свете не вернётся
вот так, как было, здесь уже никто
не вспоминает о твоём беспечном.
И только я в попытке бесконечной
бегу к тебе. Ты только приходи
встречать меня. Обнимемся (как долго
не виделись!). И лучшею дорогой
отправимся по новому пути –
туда, где вновь для нас наступит детство,
и поселившись рядом, по соседству
у моря, в Лукоморье, и вдвоём
мы заживём, как прежде не случилось,
и что бы время ни переменило,
мы больше не умрём.
сент. 2024
* * *
А если всматриваться слишком близко
друг в друга, то окажется, что мы
не так уж и божественно красивы,
умны, талантливы, не так уж безупречны.
Как быстротечно время лица плавит,
за годом год притворствуя, но правя
знакомые и милые черты.
И у черты, которая заставит
принять и то, что слишком скоротечно
растрачивалось, то, что берегли
и любовались прежним совершенством,
останется остыть и просто жить,
не всматриваясь пристально друг в друга.
Какая ж это мука – просто быть!
Ведь нить, связавшая нас временем, отпустит
однажды каждого, и важно – не забыть,
что, всматриваясь слишком, слишком близко
друг в друга, мы совсем не узнаем
чего-то ускользающего в буднях.
Как это трудно – вовремя успеть
бесплотное, прекрасное, такое
неброское, простое
разглядеть.
сент. 2024
* * *
Они-то знают (мы ж не знали, да?)
что завтра ждёт. Но вот она, беда –
ползёт, ползёт, как новый шарф колючий
по детской шее. Став звездой падучей,
она им всем зашила ниткой рты –
затем, чтоб были немы или кратки.
А помнишь, в детстве мы играли в прятки,
удачу разыграв у темноты.
Я думаю: кто там теперь герой,
кто так и не услышит бабий вой
и канонаду в память об ушедших?
А в той игре нас так и не нашедший
по новой должен был водить. Он звал
нас, затаившихся в своих углах кротовых,
счастливых от игры, и снова, снова проигрывал. Беду почуяв, знал,
что канет сам. Мы все немного те,
кто ждет беды, кто сам беда отчасти.
И это, знаешь, вовсе не о счастье
всех тех, кто не был найден в темноте.
Сент. 2024
* * *
Декабрь в саду. Окна глухая рама.
Деревьев ветви – черный шрифт на белом.
Сын говорит мне: "Посмотри, все прямо
цветёт зимой". А мне в зиме бестелой
лишь видится бесцветность снегопада
в минорном бело-черном постоянстве.
Так смерть, должно быть, смотрит из засады
на жизнь и притворяется пространством.
Мне видится, как смыслы утекают
сквозь решето написанного слова,
пока в окне ребёнка восхищает
метаморфоза снежного покрова.
Быть может, правда – в детском восхищенье,
наивности, не знающей запрета
ни в чем еще. А я – лишь отраженье
календарем растраченного лета.
Но время, тот пейзаж переживая,
неумолимо движется по кругу.
И я смотрю на сына, понимая,
что дни, не поделившие друг с другом
за их пределом сгинувшее лето –
ещё теплы, но так уже не будет
у нас в саду. Но знает ли об этом
ребенок, так мечтающий о чуде?
сент. 2024
* * *
Время – оно как война. Все забирает.
Все – надежды, людей и память.
Но главное, оно забирает места.
Вроде бы жил себе как-то, где-то,
а потом вдруг зачем-то поехал туда,
где ты рос, где что-то в себе постигал –
в разбежавшейся в разные стороны улице,
парке, где кто-то тебя целовал
в летних сумерках, на скамейке
чей-то зонтик забытый лежал,
и в больнице, откуда трудно по стеночке вышел
или жизнь другому такому же дал,
и в углах тараканьих, съёмных хатах, домах свиданий
и местах терпения, страдания, жажды,
слез и радости. И вот так, однажды
вдруг затащит тебя в это прошлое невозможное.
А ты думал, что этого давно уже нет?
Но смотри! Ты же видишь, остались дома, конторы,
твой детсад, остановка маршрутки и школа,
стены в пожелтевших обоях и вид из окна,
у которого ты полуночным ребёнком
все оплакал и зачем-то запомнил его навсегда.
Но что слезы? Они, как и время – вода.
А места, из которых ты выпал –
дома, парки, улицы, целые города –
что-то выпотрошилось из них, что-то выцвело
и не отражает уже ничего –
ни тебя, настоящего, ни того,
возвратившись, которого ты привёл за собой.
Стой же, стой! Это ж как детские волосы на солнцепеке
к осени линяют всегда до цвета соломы,
а из цветочного, сочного остаются только глаза.
Ну а время отнимает и их,
оставляя взамен водянистые, растерянные зрачки,
в которых все выцветает и все линяет,
пока не исчезнет совсем. А взамен?
Что останется тебе самому взамен?
Что останется, если все на свете состарится.
Время мается, мается,
но зачем-то толкает туда,
где исчезло безжалостно палое прошлое –
то, что уже безнадёжно прожито,
но тебе еще кажется, что оно – живое, хорошее.
И обманутый памятью, едешь туда,
где ты рос, где что-то в себе постигал –
в разбежавшейся улице, парке, где кто-то тебя целовал
в летних сумерках, зонтик на скамейке забытый лежал…
Кто тебе рассказал,
кто солгал тебе, зная, что не будет уже ничего,
кроме нелепого, как болезнь, повторения?
Но и в нем нет спасенья. В повторении вообще смысла нет.
Ты стоишь, мнёшь в кармане обратный билет.
Но и он – повторение,
не вернёт ничего, никогда,
как состарившаяся амальгама, неживая вода.
Только ты почему-то по-прежнему
все несёшься опять в никуда
и не веришь мне, за тобою бежавшей,
давно уже проигравшей,
уставшей, калечной,
мне на этой войне бесконечной.
сент. 2024
