«Он был батальонный разведчик»
легенды прошлого
О ГРАФЕ ТОЛСТОМ – МУЖИКЕ НЕПРОСТОМ
Жил-был великий писатель
Лев Николаич Толстой,
Не ел он ни рыбы, ни мяса,
Ходил по аллеям босой.
Жена его - Софья Толстая,
Напротив, любила поесть,
Она не ходила босая,
Спасая фамильную честь.
Из этого в ихнем семействе
Был вечный и тяжкий разлад:
Его упрекали в злодействе –
Он не был ни в чём виноват.
Имел он с правительством тренья,
И был он народу кумир
За рОман свой «Анна Каренина»,
За рОман «Война да и мир».
Как спомню его сочиненья,
По коже дирает мороз,
А рОман его «Воскресенье»
Читать невозможно без слёз.
В деревне той, Ясной Поляне,
Ужасно любили гостей.
К нему приезжали славяне
И негры различных мастей.
Так разлагалось дворянство,
Так распадалась семья;
В результате такого разложенья
На свет появился и я.
Однажды покойная мама
К нему в сеновал забрела.
Случилась ужасная драма,
И мама меня родила.
В деревне той Ясной Поляне
Теперь не живёт никого…
Подайте ж, подайте, граждане,
Я сын незаконный его…
БАТАЛЬОННЫЙ РАЗВЕДЧИК
Я был батальонный разведчик,
А он – писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моею женой...
Ох, Клава, родимая Клава,
Ужели судьбой суждено,
Чтоб ты променяла, шалава,
Орла на такое говно?!
Забыла красавца-мужчину,
Позорила нашу кровать!..
А мне от Москвы до Берлина
Всё время по трупам шагать...
Шагал, а порой в лазарете
В обнимку со смертью лежал,
И плакали сёстры, как дети,
Ланцет у хирурга дрожал.
Дрожал, - а сосед мой, рубака,
Полковник и дважды Герой, -
Он плакал, закрывшись рубахой,
Тяжёлой слезой фронтовой.
Гвардейской слезой фронтовою
Стрелковый рыдал батальон,
Когда я Геройской звездою
От маршала был награждён.
А вскоре вручили протёзы
И тотчас отправили в тыл...
Красивые крупные слёзы
Кондуктор на литер пролил.
Пролил, прослезился, собака, -
А всё же сорвал четвертак!
Не выдержал сам я, заплакал:
Ну, думаю, мать вашу так!
Грабители, сволочи тыла!
Как терпит вас наша земля?
Я понял, что многим могила
Придёт от мово костыля.
Домой я, как пуля, ворвался
И бросился Клаву лобзать,
Я телом жены наслаждался,
Протез положил под кровать...
Болит мой осколок железа
И режет пузырь мочевой.
Полез под кровать за протезом -
А там писаришка штабной!..
Штабного я бил в белы груди,
Сшибая с грудей ордена...
Ой, люди, ой, русские люди,
Родная моя сторона!..
Жену-то я, братцы, так сильно любил -
Протез на неё не поднялся...
Её костылём я маненько побил
И с нею навек распрощался.
С тех пор предо мною всё время она,
Красивые карие очи...
Налейте, налейте стакан мне вина -
Рассказывать нет дальше мочи.
Налейте, налейте скорей мне вина -
Тоска меня смертная гложет.
Копейкой своёй поддержите меня -
Подайте, друзья, кто сколь может...
Копейкой своёй поддержите меня -
Подайте, друзья, кто сколь может...
ГАМЛЕТ
Ходит ГамлЕт с пистолетом,
Хочет когой-то убить.
Он недоволен белым светом,
Он думает: быть или не быть?
Евонная мать согрешила
И за другого пошла,
А сапогов ещё не износила,
В каких она за гробом мужа шла.
Офелия, Гамлетова девчонка,
Спятила, товарищи, с ума,
Потому что датская сторонка
Для народа хуже, чем тюрьма.
Спятила, в воду сиганула,
Даже не сняла с себя наряд,
И тут на кровь Гамлета потянуло,
И стал он их калечить всех подряд.
И по расписанию Шекспира
Вынимал тут Гамлет-молодец
С ножен комсоставскую рапиру,
Наступал Полонию конец.
И тогда король, трясясь от гнева,
В Лондон повелел его сослать,
Стакнулася с ним и королева,
Разве ж это мать? Такая мать...
Был Гамлет упрям и непослушен,
За себя двух корешей послал,
Вскоре был один из них задушен,
А другой – так без вести пропал.
Со зла Гамлет задумал постановку,
Чтобы свои сомненья разрешить,
Во дворце устроить потасовку
И в общей свалке кой-кого убить.
Решил разоблачить он королеву,
А главное – прихлопнуть короля,
Самому отдать концы налево,
А Данию оставить без руля...
Весь двор смотреть собрался на пиесу,
Которой Гамлет автор-режиссёр.
Король не проявлял к ней интересу,
Но под конец до смысла он допёр.
На сцене королева-потаскуха
Синильной мужа травит кислотой,
Льёт из пипетки, лярва, прямо в ухо,
Душевною блистая красотой.
Король смекнул да улыбнулся глупо,
И тут Гамлет давай их всех кромсать!..
Наутро там нашли четыре трупа,
И то их невозможно опознать.
Шекспир – в машину и на поле боя,
Он моментально трупы опознал
И, несмотря на приступ геморроя,
За сутки свою пьесу накатал.
Больной Шекспир работал с увлечением,
Он делал деньги, затянув ремень,
И получили люди развлечение,
А автор – белый хлеб на чёрный день!
МИХАЙЛА ЛОМОНОСОВ
(Баллада о Петре Великом и улице Петровке-38,
а также о Екатерине II,
В. Тредьяковском и моём тёзке.)
Михайло Ломоносов
Наметил круг вопросов
И многое успешно разрешил,
А Васька Тредьяковский
Был вовсе не таковский –
С московскими девчонками грешил.
Ещё на школьной парте
В апреле или в марте
Он посещал известные дома,
А Ломоносов Мишка
Искал всё что-то в книжках,
Дошёл, как говорится, до ума.
Амурные картины
Под вкус Екатерины
Он не писал, российский наш Невтон,
И всё ж царица мило
К нему благоволила,
А он уж ей попасть старался в тон.
Лихое было время!
Ещё звенело стремя
Великого и грозного Петра,
А вот при нём бояре
Все, знай, сидели в баре,
Плели интриги с самого утра.
Не пили и не ели –
Преследовали цели,
Хотели завладеть Россией всей!
А с ними были турки,
Попы и полудурки,
И тёзка мой, царевич Алексей!..
Царь дал им по мордасам,
Чтобы потрафить массам,
Обрил, одел на западный манер.
Пётр не был фарисеем,
И с тёзкой Алексеем
Он круто поступил, другим в пример.
Всерьёз, не для проформы
Пётр проводил реформы,
Окно в Европу смело прорубил.
Навеки под Полтавой
Покрыл державу славой
И уйму супостатов погубил.
С "Мин херцем" он на пару
Любил пригубить чару
И за друзей, и за аминь врагов,
Вполне демократичный,
На редкость энергичный,
Построил Петербург и Петергоф.
В различных самых планах,
В заботах неустанных
Царь Пётр осуществлял своих чудес!..
Недаром на Петровке
В шикарной обстановке
Мы разместили МУР-БХСС!!!
МУЦИЙ СЦЕВОЛА
В окрестностях древнего Рима
Жил Сцевола Муций один,
Избегнул тюрьмы и Нарыма –
Сознательный был гражданин.
Он был от природы левшою,
Являя собою пример,
С большой и открытой душою,
Сторонник решительных мер.
Врагами Сцевола был схвачен,
Они разложили костёр,
Но не был он тем озадачен,
Над пламенем руку простёр.
Врагам преподал он науку,
Поскольку был мудр и хитёр –
Не левую – правую руку
Над пламенем храбро простёр.
Печально рука догорала,
Гетеры рыдали вокруг...
Тогда медицина не знала
Протезов для ног и для рук.
Хвативши с утра валидола,
Я спел вам, была не была,
Какая большая сцевола
В окрестностях Рима жила!
Какая большая, большая сцевола
В окрестностях Рима жила!
НАРЫМСКИЙ РАССКАЗ
о Шекспире,
коварстве, любви и
московской квартире
Стихи Владимира Шрейберга
Алексея Охрименко,
Сергея Кристи
Музыка Владимира Шрейберга
Благодаря Шекспиру
Я потерял квартиру,
Квартирочку с раздельным санузлом.
Хозяйка той квартире
Свихнулась на Шекспире,
Переплелось навек добро со злом.
По вечерам, бывало,
Она меня таскала
В ЦПКО на танцы и в кино,
Вдруг предложила Ира:
Пойдём-ка на Шекспира!
Куда, какая пьеса – всё равно.
Скажу я вам без звона:
Она – что Дездемона,
Красива, как Офелия в гробу,
А я, хоть парень бравый,
Смышлёный, кучерявый,
Но вот насчёт Шекспира – ни бум-бум.
И так она пристала,
Что и житья не стало,
А тут ещё мамаша портит кровь!
Горела моя смета,
Купил я три билета
На – как её? – "Коварство и любовь".
Не ожидал погара я в ложе бенуара,
Но стала Ира слёзы проливать –
Влюбилась в офицера
Фердинанда Вольтера,
Да чтоб мне век свободы не видать!
Но я смотрел ту пьесу
Не ради интересу –
Вольтера номер отмочил я вновь.
В стакане лимонада
Я дал мамаше яда –
Устроил ей коварство и любовь!
Тут Ира подскочила,
Меня разоблачила,
А я и оправданий не искал.
Схватил её кумира,
Пудовый том Шекспира,
В последний раз подругу приласкал...
Шикарную квартиру
Благодаря Шекспиру
Я на нарымский прииск променял,
И там мне объяснили,
Что зря меня судили,
Что эту пьесу Шиллер написал!!!
ОТЕЛЛО
Отелло, мавр венецианский
Один домишко посещал,
Шекспир узнал про это дело
И водевильчик написал.
Девчонку звали Дездемона,
Лицом, что полная луна,
На генеральские погоны
Да соблазнилася она.
Отелло вёл с ней разговоры,
От страсти он сходил с ума,
Он ей сулил златые горы
И реки, полные вина!
Она ж ответила стыдливо,
Что, впрочем, было ей к лицу:
"Hе упрекай несправедливо,
Скажи всю правду ты отцу..."
Папаша - дож венецианский
Большой любитель был пожрать,
Любил папаша сыр голландский
Московской водкой запивать.
Ещё любил он хор цыганский -
Свой, компанейский парень был,
Но этот дож венецианский
Ужасно мавров не любил.
А не любил он их за дело -
Ведь мавр на чёрта так похож,
И предложение Отелло
Ему как в спину финский нож!
Был у Отелло подчинённый
По кличке Яго-лейтенант,
На горе бедной Дездемоны
Ужасно вредный интригант.
И вот в семье случилась драма:
Пропал платок! А вроде был...
Отелло слыл ревнивым мавром
И Дездемону придушил.
Ой, девки, девки, примечайте,
Следите дальше слов моих
И никому не доверяйте
Своих платочков носовых!
ПЬЕР БЕРАНЖЕ
Пьер Беранже, он на парижской жил мансарде,
Он буржуа-франсе не уважал,
Он не играл ни на бегах, ни на бильярде,
Он современность в песнях отражал.
Ах, Беранже, ах, Беранже,
Нуждался в деньгах, не нуждался в протеже!
Писал он песни в обстановке нерабочей –
Он пил запоем, нечего скрывать,
Он до паризьских девок был охочий,
Ломал не раз дубовую кровать.
Ах, Беранже, ах, Беранже,
Творил порой, обняв красотку неглиже.
Он не искал ни славы, ни богатства,
Он поклонялся чистой красоте
И воспевал свободу, равенство и братство,
О, либерте, эгалите, фратерните!
Ах, Беранже, ах, Беранже,
Умом велик, душою чист – а-ля "Верже"!
Враги в тюрьму поэта заточили,
Но Беранже ошибок не учёл,
Когда ж попы его от церкви отлучили,
Сам Папа в первый раз стихи его прочёл...
Ах, Беранже, ах, Беранже,
На букву "Бэ", но не на букву "Же"!!!
ЛАРОШФУКО
Был Ларошфуко не воин,
Был он дипломат – орёл,
Либерально был настроен,
В бардаках всю жизнь провёл.
В бардаках бывал он утром,
Ночью, вечером и днём.
Как о ёбаре премудром
Слава ширилась о нём.
В бардаках встречал он Женни,
Бетти, Китти и Нинон,
Сексуальные движенья
Выполнял свободно он.
И девчонки эти тоже
Выполняли их легко.
Дурака загнать под кожу
Обожал Ларошфуко.
Под конец он стал известен,
Весь Париж держал в руке,
И погиб как рыцарь чести
С переёба, в бардаке.
Волга-Волга! Мать родная!
Волга, русская река!
Ты течёшь, забот не зная,
А уж нет Ларошфука!
Лафайет был патриотом,
И придворным блядям он
Повелел нести с почётом
Прах героя в Пантеон.
И воскликнул он в азарте:
– Эй, коня мне поскорей!
Выводи, Буонапарте,
Двадцать конных батарей!
Преклонив знамёна ниже,
Той печальной честью горд,
Бонапарт ведёт Парижем
Пышный траурный эскорт.
Но король Наполеону,
Видя это, молвил так:
– Разгони свою колонну,
А ЕГО верни в бардак!
Стыдно НАМ наполеонов
Поучать как дураков:
Ведь не хватит Пантеонов
Для подобных мудаков!!!
На Монмартре бляди плачут,
Лафайет идёт в слезах.
Три унылых дохлых клячи
Ларошфукин тащут прах.
Что ж вы, бляди, приуныли?
Эй, ты, ФИЛЬКА, чёрт, пляши!
Вот как раньше баре жили
На народные гроши!
Лев АЛАБИН
Вспомним Алексея Петровича Охрименко. Автора песен «Батальонный разведчик», «Про графа Толстого»… И сейчас я их послушал бы. В моём детстве перевранные, восполняемые поэтическими вставками, они составляли неофициальную часть культуры.
Мои сверстники учились играть на гитарах, чтобы петь именно их. Слов никто толком не знал, но даже отрывки вызывали восторг.
Эти песни не встречались на магнитофонах. Впоследствии всё легко объяснилось. Их автор, а вернее авторы, писали ещё в домагнитофонную эпоху и концертную деятельность никогда не вели.
Затем на многие годы я совсем забыл и о графе Толстом с его супругой, и о Гамлете, который орудовал «комсоставской рапирой» и ходил с пистолетом в руках.
Но забытая мальчишеская мечта сбылась: я не только стал обладателем всех текстов песен, не только оказался первым, кто держал в руках и вычитывал гранки с их текстами, но даже познакомился с самим автором и успел записать с его слов историю их создания.
Первой напечатала тексты песен газета «Литературные новости» (1992, № 11), где я был ответственным секретарём. Мне поручили отвезти полосу с материалом автору домой.
К вёрстке Алексей Петрович Охрименко (так звали автора песен) отнёсся как-то слишком спокойно. Подписал, и все дела. Оказалось, мы с Охрименко уже и раньше встречались на Лито Э. Иодковского. Я только не знал, кто этот сухонький старичок в дешёвых очочках с тремя седыми волосинками на голове. В редакции тоже видел его. Но никак серенькая внешность этого пожилого человека, его самое тишайшее поведение не могли ассоциироваться с автором шедевров.
Он жил на далёкой Тарусской улице, у метро «Ясенево». Звоню в дверь. Час дня. Пришёл точно, вовремя… Мне открыла женщина. Подумал – супруга, оказалось – дочь. Открыла и ушла. Двухкомнатная бедно обставленная квартирка. Помню журнальный столик. Много разного народа ходит.
На войне ему перебило левую руку в кисти, пальцы плохо слушались. На гитаре удавалось играть, но плохо. «Бедный аккомпанемент», – как он говорил. На всю жизнь у него сохранилась привычка разрабатывать левую руку.
Впервые тогда услышал «Сосудик». Охрименко пел как бы для себя, не просил установить тишину. Кто хотел, слушал, но разговоры, хождения не прекращались.
В мозгу сосудик разорвался. – Ах…
Бедняга в морге оказался, ах…
Этот припев повторялся много раз. Мне слова показались несколько циничными. Он тут же отреагировал на меня, резко отреагировал. Сделал несколько переборов и в совершенно другом настроении спел продолжение:
Но есть в этом доме женщина одна,
Может, любовница, а может, жена,
Дело не в этом, а главное в том –
Она его любила и думает о нём:
«Как же так случилось, что скончался он,
Что со мною даже не прощался он,
А теперь вот надо хоронить его,
Жить одной мне без него…
Продолжение было неожиданное… и давало песни огромную глубину… Припев, который специально повторялся много раз, стало быть, на такую, какую я выдал, реакцию и был рассчитан. Тот человечек, тот бедняга в морге, запомнился, стал близок, потому что в городе есть какая-то женщина, которой он мог быть дорог.
Когда пение кончилось, я спросил, кто эту песню написал. Охрименко сказал, что поёт только свои песни. «Певцы поют чужие песни, – говорил он, – авторы не поют чужих».
Был он одет в старенький костюм, галстук (потом он в этом же повседневном костюме будет выступать со сцены). Удивляло отсутствие всякой богемности в его облике. И сама «двушка» была вполне обывательская, без всяких претензий, даже книжная полочка состояла всего из двух секций. Вообще ничего интересного в квартире не было. Не было даже письменного стола. Писатель без стола. Но он ничего не писал. Он пел:
Я был батальонный разведчик,
А он писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моею женой.
Все замирали. Песня неслась из самых глубин человеческой жизни, судьбы. Потом лирический «Беранже» и, наконец, издевательские, любимые подворотнями «Отелло», «Про графа Толстого». Но всегда повторялась одна и та же история. Только он начинал петь, как все возвращались к своим делам, продолжались разговоры, хождения. Никто не слушал. Да и пел он тихо.
Все допытывались: «Как было написано?» «Вот в такой компании и написали», – отвечал он. Самому Охрименко доставалось в любой компании очень скромное место. Он не был лидером и не стремился стать центром внимания. Хотел остаться незаметным, вот и не заметили. Да, он никогда не был центром, но, несомненно, был душой. Без него всякая компания теряла смысл.
Неохотно, скупо рассказывал о прошлом. Но всё же удалось многое выпытать у батальонного разведчика, каким он и на самом деле был во время войны.
Алексей Петрович Охрименко родился в Рождественский сочельник 1923 года в Москве. В школе скрестились судьбы будущей тройки авторов – Алексея Охрименко, Сергея Кристи и Владимира Шрейберга. До войны вместе с Кристи успел поработать актёром в Театре Советской Армии. В 1942 году ушёл на фронт, в 1943-м на госпитальной койке в Шуе приступил к сочинению своей первой песни «Донна Лаура». После выписки снова воевал, снова был ранен, затем переброшен с германского фронта на японский.
Вернувшись с войны, три друга стали собираться на Арбате в Чистом переулке, где они все и жили. И однажды Сергей Кристи принёс на встречу начало песни и предложил вместе написать продолжение. Это была песня о незаконнорождённом сыне Льва Толстого. Но после короткого спора решили написать о самом Льве Толстом, но в таком же юмористическом духе «вагонной песни». Так и началось это творческое содружество. В доме у Шрейберга были пианино и аккордеон, Охрименко приходил с гитарой. Так что музыкальное сопровождение получалось довольно богатое. Они сочинили потом и сами о себе песню:
Есть в Москве переулочек Чистый,
домик десять, квартирочка два,
кордеончик там есть голосистый,
пианино и радива.
Несмотря на мольбы и протесты,
собирались там трое друзей,
имена их должны быть известны:
се Владимир, Сергей, Алексей.
Дом 10 – это адрес, по всей видимости, Шрейберга. Охрименко живёт рядом – дом 6. Лев Аннинский раскопал: «Отец журналиста, Фёдор Охрименко, в 1919 году был принят в «Правду» на роль поэта-переводчика и получил «одежду, квартиру и продовольствие» по личной записке товарища Ленина… «большую, в тридцать метров, комнату с балконом в доме 6 по Чистому переулку».
Вскоре компания разрослась. Среди завсегдатаев был, например, Эрнст Неизвестный, тогда студент МГУ (ему, кстати, посвящена одна песня), журналист Аркадий Разгон. Появились слушатели, жаждавшие всё новых весёлых песен. Окрылённые успехом, стали сочинять дальше.
Втроём написали пять песен: «Толстой», «Отелло», «Гамлет», «Батальонный разведчик», «Коварство и любовь». Потом, когда компания распалась, Охрименко продолжал писать уже один: «Михайло Ломоносов», «Муций Сцевола», «Беранже», «Сосудик», «Реквием», многие другие.
Хотели по аналогии с Козьмой Прутковым взять один общий псевдоним, чтобы уже навсегда дать ответ на вопрос: «Кто автор?» Как-то увидели вывеску «Ремонт тростей, зонтов, чемоданов» и решили назваться Тростей Зонтов. Однако подписываться было негде, смешно было и думать, что произведения, так подписанные, можно опубликовать. Потом с удивлением узнали, что песни подхватили. И они навеки остались не только без псевдонима, но и вовсе безымянными.
Евгений Евтушенко в стихотворении «Мои университеты» пишет:
Больше, чем у Толстого,
учился я с детства толково
у слепцов, по вагонам хрипевших
про графа Толстого…
Часто можно видеть автором музыки этих песен фамилию – Владимир Шрейберг. Это действительно так. Он подбирал мелодию по стихотворному размеру, иногда компилировал, и в песнях слышались мелодии хорошо известных песен. Например, в «Батальонном разведчике»: «С тех пор предо мною все время она, красивые карие очи» – как говорил мне Алексей Петрович, – перифраз строк песни «Когда я на почте служил ямщиком». В музыкальных аранжировках иногда помогал Виталий Гевиксман, ставший позднее профессиональным композитором. Владимир Фёдорович Шрейберг (1924–1975) по окончании ВГИКа работал сценаристом научно-популярного кино.
Исполнять песни было поручено Охрименко: «А в качестве исполнителя обычно приходилось выступать мне, поскольку мои скромные вокальные данные были чуть выше, чем у моих друзей, которые могли ограничиться лишь речитативом».
Творческое содружество трёх авторов продолжалось недолго, примерно с 1947 по 1953 год, то есть до отъезда С. Кристи.
С 1953 года Сергей Михайлович Кристи (1921–1986) жил в подмосковном Воскресенске. Почти до конца жизни проработал в районной газете «Коммунист». Любителям краеведения известен как автор объёмного очерка по истории Воскресенского края. За публикации, посвящённые судьбам соратников Мусы Джалиля, удостоен премии Союза журналистов СССР (1970).
Кристи происходил из известного и влиятельного в России аристократического рода. Однако отец его был видным революционером, находившимся в политэмиграции вместе с А.В. Луначарским, а затем в 1928–1937 годах руководил Третьяковской галереей.
Алексей Петрович успел написать о песнях, объяснить некоторые приёмы и мотивы творчества: «Кстати, об иронии. Иные буквалисты спрашивают, почему в этих песнях порой смещаются исторические понятия. Это получилось сначала интуитивно – просто мы искали средства юмора, иронии. Вот из песенки о Муции Сцеволе: «Избегнул тюрьмы и Нарыма» – или в «Отелло»: «Любил папаша сыр голландский московским пивом запивать».
Алексей Петрович много лет работал в газете «Воздушный транспорт». А до этого – в журнале для заключённых… «Пристроился в печати, как говорил Чапек» – его слова.
До сих пор недоумеваю. Автор многих «народных» песен всю жизнь проработал в пыльной безвоздушной газетёнке. Не испытывал тоски и не хотел всё послать куда подальше. Когда я начал ему сочувствовать да переживать, как же его никто не знает, он сказал, что надоели песни уже. Все их поют. И сказал, что всё уже опубликовано. И ещё собираются публиковать. Это о каких-то тоненьких, малюсеньких журнальчиках районного масштаба. Он этим был вполне удовлетворён. Главное, он хотел объяснить, что песни написал не он, а они втроём писали. Три друга.
В 1993 году пришлось Охрименко петь свои песни в ЦДЛ. В зале было меньше половины. Охрименко вышел на сцену. Пристроившись где-то сбоку на стульчике, стал потренькивать своими перебитыми пальцами. Зал вежливо помолчал, а когда наконец уяснилось, что именно поёт со сцены старичок, по рядам пробежала какая-то нервная дрожь. Стали спрашивать: «Так это вы написали?», «А «Беранже» – тоже вы?», «Отелло» – тоже вы?»
Охрименко попел, попел тихонько (он как-то всё мимо микрофона пел с непривычки) и ушёл. Кто-то другой стал выступать. Сменилось ещё несколько выступающих. Зал молчал. Потом послышалось:
– Давайте слушать Охрименко!
Послали за ним. Наконец из-за кулис опять показался автор и стал ещё что-то петь. Нервозная обстановка стала всё больше усиливаться. Никто не слушал, в зале стоял шум. Люди всё выясняли друг у друга: он ли написал?
А ведь выступление и началось с того, что Охрименко всё объяснил. Зрители никак не идентифицировали Алексея Петровича с автором песен. Эта ситуация такой и осталась до конца жизни.
Правда, два последних года жизни он стал востребованным человеком. Неофициальная популярность нарастала. Быть знакомым с ним становилось престижным! Его звали на концерты авторской песни. Пел в Киеве, Минске, других городах. Существуют фонограммы этих концертов – ныне основные источники текстов. Но это были небольшие выступления, две-три песни… Авторский концерт состоялся лишь однажды, в Центре авторской песни. Недавно издан диск этого концерта.
Умер Алексей Петрович в 70 лет, 17 июля 1993 года.
Мне всегда хотелось, взяв текст в руки, доказать, что «Батальонный разведчик» – шедевр. К счастью, эту работу проделал Лев Аннинский. Вот, например, что он пишет: «…и пели в компаниях эту летучую, могучую, никем не победимую балладу, лирический герой которой сделался как бы собирательным народным типом, встав в тот ряд, где уже обретались уныло напевающий ямщик, бродяга, переехавший Байкал, и молодец, сулящий девице златые горы. Теперь вровень с ними оказался словно изваянный самим народом солдат недавней войны».
Материалы сайта предоставлены авторами (или их представителями) либо найдены в свободном доступе Интернета.
