---

Гертруда СТАЙН

"АВТОБИОГРАФИЯ АЛИСЫ Б. ТОКЛАС"

При публикации книги «Автобиография "Алисы Б. Токлас" в переводе с английского Ирины Ниновой журнал «Нева» исключил главу «Война» (шестую в книге) из журнального варианта по недостатку места (см.: «Нева», 1993, № 10, 11, 12). В память о молодом сотруднике редакции «Всемирное слово», его постоянном авторе и помощнике, а также учитывая актуальность настоящего свидетельства о Первой мировой воине 1914 – 1918 гг., потрясшей европейскую цивилизацию, журнал напечатал полный перевод этой главы с последними поправками по тексту, сделанными И. Ниновой летом 1994 года). Ирина Александровна Нинова скончалось 17 сентября 1994 года. Авторская пунктуация в этой и других книгах Гертруды Стайн резко отличается от общепринятой, и основные особенности её стиля, языка и пунктуации сохранены в русском переводе.

Война

Американцы перед войной жившие в Европе на самом деле никогда не верили что будет война. Гертруда Стайн всегда рассказывает как сынишка дворника играя во дворе регулярно каждые два года убеждал её что папа идёт на войну. Однажды какие-то её родственники, они жили в Париже, держали в прислугах девушку из деревни. Тогда шла русско-японская война и они все обсуждали последние известия. В ужасе она уронила блюдо и закричала, что на пороге немцы.

Отец Уильяма Кука был из Айовы и летом девятьсот четырнадцатого в свои семьдесят лет он впервые путешествовал по Европе. Когда их настигла война он отказывался этому верить и говорил что ссоры между домочадцами, короче говоря гражданская война, это он ещё понимает, но чтобы настоящая война со своими соседями нет.

В 1913 и 1914 Гертруда Стайн с большим интересом читала газеты. Она редко читала французские газеты, она никогда не читала по-французски, а всегда читала Геральд. Той зимой она читала и Дэйли Мэйл. Она любила читать о суфражистках и кампании лорда Робертса за введение обязательной воинской повинности в Англии. Лорд Робертс был любимый герой её молодости. Она часто перечитывала книгу лорда Робертса Сорок один год в Индии и видела его самого когда на студенческих каникулах они с братом наблюдали коронационную процессию Эдуарда Седьмого. Она читала Дэйли Мэйл хотя, как она говорила, Ирландия её не интересовала

Это все что я отчетливо помню о том воскресном июльском дне. Когда мы собрались уезжать, Джон Лейн сказал Гертруде Стайн что его неделю не будет в городе и назначил ей рандеву в редакции на конец июля чтобы подписать договор на Три жизни. При нынешнем положении дел, сказал он, по-моему лучше начать с этой книги чем с чего-то ещё более нового. Я в этой книге уверен. Миссис Лейн в большом восторге и читатели тоже.Мы поехали в Англию пятого июля и как и намечалось воскресным днём поехали за город к Джону Аейну. Там были разные люди и говорили о многом но были разговоры о войне. Один человек, кто-то сказал мне что он сотрудник одной из крупных лондонских ежедневных газет, сокрушался что он не сможет как у него было заведено есть в августе фиги в Провансе. Почему, спросили его. Потому что будет война, ответил он. Кто-то ещё, Уолпоп или кажется его брат, сказал что нет никакой надежды победить Германию потому что у неё очень отлаженная система, все железнодорожные пути пронумерованы в соответствии с паровозами и стрелками. Но, сказал любитель фиг, все это прекрасно пока пути со своими трассами и стрелками идут по Германии, но в наступательной войне они выйдут за немецкие границы и тогда, я вам обещаю, будет большая путаница с номерами.

В нашем распоряжении было ещё десять дней и мы решили воспользоваться приглашением миссис Мерлиз, матери Хоуп, съездить на несколько дней в Кембридж. Съездили мы совершенно замечательно. Гостям в этом доме было очень удобно. Гертруде Стайн там нравилось, она могла сколько угодно сидеть в своей комнате или в саду и почти не слышать разговоров. Кормили отменно, шотландскими блюдами, вкусной и свежей пищей, и было очень забавно знакомиться со всеми кембриджскими светилами. Нас водили по всем садам и часто приглашали во многие дома Погода стояла прекрасная, кругом розы, народные танцы в исполнении студентов и девушек и вообще восхитительно. Нас пригласили на ленч в Ньюнэм, мисс Джейн Харрисон, преподавательница обожаемая Хоуп Мерлиз, очень хотела познакомиться с Гертрудой Стайн. Мы сидели на скамьях со всей профессурой и благоговели. Беседа впрочем завязалась не особенно увлекательная. Мисс Харрисон и Гертруда Стайн не особенно заинтересовались друг другом.

Мы были много наслышаны о докторе Уайтхеде и миссис Уайтхед. Они больше не жили в Кембридже. Год назад доктор Уайтхед уехал из Кембриджа потому что стал преподавать в Лондонском университете. Они должны были вскоре приехать в Кембридж и прийти на ужин к Мерлизам. Они пришли и я встретила своего третьего гения.

Был очень приятный ужин. Я сидела рядом с Хаусманом, кембриджским поэтом, и мы говорили о рыбах и Дэвиде Старре Джордане но все это время мне было гораздо интереснее наблюдать за доктором Уайтхедом. Потом мы вышли в сад и он пришел и сел рядом со мной и мы говорили о небе в Кембридже.

Гертруда Стайн, доктор Уайтхед и миссис Уайтхед все очень заинтересовались друг другом. Миссис Уайтхед пригласила нас отужинать у них в Лондоне и потом поехать с ними на субботу и воскресенье, последние субботу и воскресенье в июле, в их загородный дом в Локридже, недалеко от равнины Солсбери. Мы с удовольствием согласились.

Мы вернулись в Лондон и там чудесно провели время. Мы заказывали удобные стулья и удобную кушетку с ситцевой обивкой взамен той итальянской мебели которую увез с собой брат Гертруды Стайн. Это заняло страшно много времени. Мы должны были примериваться к стульям и к кушетке и выбрать такой ситец который подходил бы к картинам и со всем этим успешно справились. Эти самые стулья и эту кушетку, а они такие удобные, несмотря на войну доставили нам домой на рю де Флерюс одним январским днем девятьсот пятнадцатого года и мы их встретили восторженными приветствиями. Тогда нужны были такие удобства и утешения для тела и для души. Мы отужинали у Уайтхедов которые ещё больше нас очаровали и мы очаровали их ещё больше и они были настолько любезны что нам об этом сказали. У Гертруды Стайн состоялась назначенная встреча с Джоном Лейном в Бодли Хэд. Они очень долго беседовали, на этот раз так долго что я исчерпала все возможности по части изучения витрин на довольно большом расстоянии вокруг, но в конце концов Гертруда Стайн вышла с договором. Это была обнадеживающая кульминация.

Потом мы сели в поезд и поехали в Локридж к Уайтхедам на субботу и воскресенье. Мы путешествовали с саквояжем для воскресных прогулок, мы очень гордились нашим саквояжем для воскресных прогулок, мы пользовались им во время нашей первой поездки и теперь активно пользовались им опять. Как мне потом сказала одна приятельница, вас приглашали на субботу и воскресенье а вы остались на полтора месяца. Так оно и было.

Мы застали у них полный дом гостей, кто-то из Кембриджа, какие-то молодые люди, младший сын Уайтхедов Эрик, пятнадцатилетний но очень высокий и похожий на цветок, и только что вернувшаяся из Ньюнэма дочь Джесси. Едва ли кто-то всерьез думал о войне потому что все обсуждали предстоящую Джесси Уайтхед поездку в Финляндию. Джесси всегда заводила друзей из неожиданных стран, у неё была страсть к географии и страсть к славе Британской империи. У неё была приятельница-финка, которая пригласила её на лето к своим родным в Финляндию и пообещала Джесси возможное восстание против России. Миссис Уайтхед раздумывала но уже почти согласилась. Ещё был старший сын Норт которого тогда не было.

Потом, насколько я помню, вдруг начались совещания по предотвращению войны, лорд Грей и русский министр иностранных дел. А потом не успели все опомниться ультиматум Франции. Мы с Гертрудой Стайн были совершенно подавлены и Эвелина Уайтхед тоже, в ней была французская кровь, она воспитывалась во Франции и испытывала к Франции большие симпатии. Потом наступило время вторжения в Бельгию и я так и слышу как доктор Уайтхед ровным голосом читает газеты а потом все говорят о разрушении Лувена и о том что они должны помочь маленькой славной Бельгии. А где Лувен, спросила меня безнадёжно несчастная Гертруда Стайн. Вы разве не знаете, спросила я. Не знаю и знать не хочу, ответила она, но где он.

Наши суббота-воскресенье кончились и мы сказали миссис Уайтхед что нам надо ехать. Но ведь сейчас нельзя вернуться в Париж, сказала она. В Париж нельзя, ответили мы, но мы можем пожить в Лондоне. Ну нет, сказала она, до тех пор пока вы не сможете вернуться в Париж вы должны остаться у нас. Она была очень добра а мы были очень несчастны, они нравились нам а мы нравились им и мы согласились. И затем к нашему бесконечному облегчению Англия вступила в войну.

Нам нужно было съездить в Лондон забрать наши чемоданы, дать телеграммы в Америку и снять деньги в банке, а миссис Уайтхед хотела съездить в Лондон чтобы узнать могут ли они с дочерью как-то помочь бельгийцам. Я очень хорошо помню эту поездку. Хотя поезд не был переполнен многолюдье бросалось в глаза и все станции даже сельские полустанки кишели людьми и не то чтобы встревоженными просто их было слишком много. На станции где мы пересаживались мы встретили леди Эстли, приятельницу Миры Эджерли с которой мы познакомились в Париже. Как ваши дела, спросила она громким радостным голосом, я еду в Лондон прощаться с сыном. Он уезжает, вежливо спросили мы. Да да, ответила она, он же в гвардии и вечером он уезжает во Францию.

В Лондоне все было сложно. У Гертруды Стайн был аккредитив во французском банке а у меня к счастью на очень небольшую сумму в калифорнийском. Я говорю к счастью на небольшую потому что банки большие суммы не выдавали но мой аккредитив был на такую маленькую сумму и настолько уже почти выбранную что мне безо всяких колебаний выдали весь остаток.

Гертруда Стайн телеграфировала двоюродному брату в Балтимор чтобы он прислал ей денег, мы забрали наши чемоданы, встретились с Эвелиной Уайтхед в поезде и вместе с нею уехали обратно в Локридж. Мы облегчённо вздохнули когда вернулись. Мы оценили её любезность потому что жить в гостинице в Лондоне в такое время было бы совершенно ужасно.

Потом дни шли один за другим и трудно вспомнить что же происходило. Норт Уайтхед был в отъезде и миссис Уайтхед страшно волновалась что он очертя голову запишется в добровольцы. Она должна была с ним увидеться. Ему телеграфировали чтобы он немедленно приезжал. Он приехал. Она оказалась совершенно права. Он сразу же пошёл в ближайший призывной пункт записываться добровольцем но к счастью перед ним стояла такая большая очередь что он не успел пройти и пункт закрылся. Она сразу же поехала в Лондон чтобы встретиться с Китченером. Брат доктора Уайтхеда был епископом в Индии и в молодости был очень близко знаком с Китченером. Миссис Уайтхед заручилась его рекомендацией и Норту присвоили офицерский чин. Она вернулась домой успокоенная. Норт отправлялся на фронт через три дня но за это время он должен был научиться водить машину. Три дня прошли очень быстро и Норт уехал. Он уехал прямо во Францию и почти безо всякой амуниции. А потом наступило время ожидания.

Эвелина Уайтхед была очень занята потому что организовывала работу для фронта и всем помогала а я по возможности помогала ей. Гертруда Стайн и доктор Уайтхед без конца гуляли по окрестностям Они говорили о философии и истории, и именно тогда Гертруда Стайн поняла до какой степени это доктору Уайтхеду а не Расселу принадлежат все идеи их великой книги. Добрейший и просто самый щедрый из людей, доктор Уайтхед никогда ни на что не претендовал и бесконечно восхищался всяким блестящим человеком а Рассел несомненно был блестящим человеком.

Гертруда Стайн возвращалась и рассказывала мне об этих прогулках и о том что край с далеко видными до сих пор зелеными тропами древних британцев и тройными радугами этого странного лета все такой же как во времена Чосера. Они, доктор Уайтхед и Гертруда Стайн, вели долгие разговоры с лесничим и кротоловом. Кротолов сказал, сэр, но ведь из всех войн которые вела Англия она выходила только победительницей. Доктор Уайтхед оглянулся на Гертруду Стайн с мягкой улыбкой. По-моему мы можем так говорить, сказал он. Когда лесничему показалось что доктор Уайтхед пал духом, он сказал ему, доктор Уайтхед, но ведь Англия великая держава, не так ли. Надеюсь что да, я надеюсь что да, тихо ответил он.

Немцы подходили все ближе и ближе к Парижу. Однажды доктор Уайтхед спросил у Гертруды Стайн, они как раз шли небольшим заросшим лесом и он ей помогал, у вас с собой экземпляры ваших сочинений или они все в Париже. Все в Париже, сказала она. Мне не хотелось спрашивать, сказал доктор Уайтхед, но я беспокоюсь.

Немцы подходили все ближе и ближе к Парижу и в последний день Гертруда Стайн не могла выйти из своей комнаты, она сидела и скорбела. Она любила Париж, она не думала ни о рукописях ни о картинах, она думала только о Париже и она была безутешна. Я поднялась к ней в комнату, все хорошо, крикнула я, Париж спасён, немцы отступают. Она отвернулась и сказала, только не надо так со мной говорить. Но это правда, сказала я, это правда. А потом мы плакали вместе.

Первое описание битвы на Марне из полученных кем бы то ни было среди наших знакомых в Англии пришло в письме Гертруде Стайн от Милдред Олдрич. Это было в сущности первое письмо её книги На взгорье у Марны. Мы были ужасно рады его получить и узнать что Милдред ничего не грозит и как все это было. Оно ходило по рукам и его прочли все в округе. Потом когда мы вернулись в Париж мы услышали два других описания битвы на Марне. Моя давняя школьная подруга по Калифорнии Нелли Джэкот жила в Булонь-на-Сене и я очень о ней беспокоилась. Я ей телеграфировала и она телеграфировала мне в ответ в своем духе, Nullement en danger ne t'inquiete pas, опасности нет, не беспокойся. Это Нелли когда-то называла Пикассо красавцем-сапожником и говорила о Фернанде, она ничего себе но я не понимаю что ты так ради неё себя утруждаешь. И это Нелли вогнала Матисса в краску устроив ему перекрёстный допрос о разных способах восприятия мадам Матисс, какой она видится ему как жена и какой она видится ему когда он пишет с неё картину и как он переключается с одного на другое. И это Нелли рассказала историю которую любила вспоминать Гертруда Стайн, о том как молодой человек ей однажды сказал, я люблю вас Нелли, вас ведь Нелли зовут, не так ли. И это Нелли, когда мы вернулись из Англии и сказали что все были очень любезны, сказала, знаю я эту любезность.

Нелли описала нам битву на Марне. Знаете, сказала она, раз в неделю я всегда езжу в город за покупками и всегда беру с собой служанку. Туда мы едем на трамвае потому что в Булонь такси трудно взять а обратно едем на такси. Ну мы приехали как обычно и ничего не заметили а потом уже сделав покупки и выпив чаю встали на углу ловить такси. Мы остановили несколько машин и услышав куда нам надо они ехали дальше. Я знаю что иногда таксисты не любят ездить в Булонь, поэтому я сказала Мари, скажите что если они поедут мы дадим хорошие чаевые. Ну и она остановила ещё одно такси с пожилым водителем и я ему сказала, я вам дам очень хорошие чаевые если вы отвезёте нас в Булонь. О, ответил он приложив палец к носу, к моему великому сожалению, мадам, это невозможно, ни одно такси сегодня не может выезжать за пределы города. Почему, спросила я. Он в ответ подмигнул и уехал. Нам пришлось ехать обратно в Булонь на трамвае. Конечно, потом, когда мы узнали о Гальени и такси мы поняли, сказала Нелли и прибавила, что это и была битва на Марне.

Ещё одно описание битвы на Марне мы услышали от Элфи Моурера когда мы только-только вернулись в Париж. Я сидел, сказал Элфи, в кафе и Париж был бледный, вы знаете какой, сказал Элфи, он был как бледный абсент. Ну я сидел и потом я увидел как много лошадей везут много больших платформ и они медленно ехали мимо и там ещё сидели солдаты а на ящиках было написано Banque de France[1]. Это вот так просто, сказал Элфи, увозили золото перед битвой на Марне.

За эти тягостные дни ожидания в Англии конечно многое произошло. У Уайтхедов все время толпилось очень много народу и конечно у них постоянно что-нибудь обсуждали. Сначала был Литтон Стрэтчи. Он жил в маленьком домике неподалёку от Локриджа.

Однажды вечером он пришёл к миссис Уайтхед. Это был худой желтолицый человек с шелковистой бородой и слабым высоким голосом. Мы познакомились с ним годом раньше когда нас пригласили на встречу с Джорджем Муром к мисс Этель Сэндс. Гертруда Стайн и Джордж Мур, который был похож на очень благополучного младенца с коробки Мэллонз Фуд, не заинтересовали друг друга. Литтон Стрэтчи и я говорили о Пикассо и русском балете.

В тот вечер он пришёл и они с миссис Уайтхед обсуждали возможности спасения сестры Литтона Стрэтчи которая без вести пропала в Германии. Она предложила ему обратиться к одному человеку который мог ему помочь. Но, слабым голосом сказал Литтон Стрэтчи, я же с ним не знаком. Да, сказала миссис Уайтхед, но вы можете ему написать и попросить о встрече. Не могу, слабым голосом ответил Литтон Стрэтчи, раз я с ним не знаком.

Ещё на той неделе был Бертран Рассел. Он приехал в Локридж в тот самый день когда Норт Уайтхед ушёл на фронт. Он был пацифист и спорщик и хотя они с Уайтхедами были очень старыми друзьями доктор Уайтхед и миссис Уайтхед не считали для себя возможным слушать о его убеждениях именно в этот день. Он пришёл, и чтобы все отвлеклись от животрепещущего вопроса войны и мира, Гертруда Стайн затронула тему образования. Рассел увлёкся и объяснил в чем заключаются все недостатки американской системы образования, особенно в пренебрежении греческим. Гертруда Стайн возразила что конечно Англии потому что это остров нужна Греция которая была или может быть была островом. В любом случае греческая культура в сущности была островной, тогда как Америке в сущности нужна культура континента а это неизбежно римская культура. От таких доводов господин Рассел засуетился, он стал очень красноречив. Тогда Гертруда Стайн сделалась очень серьёзной и произнесла длинную речь о том что для англичан греческий представляет ценность не только потому что это остров, а для американцев греческая культура не представляет ценности так как психология американцев отлична от психологии англичан. Она очень красноречиво говорила об отвлечённости и абстрактности американского характера приводя в пример автомобили вперемешку с Эмерсоном, и все это действительно подтверждало что им не нужен греческий, а Рассел суетился все больше и больше и всем было чем заняться пока все не легли спать.

Тогда постоянно что-нибудь обсуждали. Епископ, брат доктора Уайтхеда с семейством пришли на обед. Они все непрерывно говорили о том как Англия вступила в войну чтобы спасти Бельгию.

Наконец мои нервы не выдержали и я выпалила, почему вы так говорите, почему вы не скажете что сражаетесь за Англию, я не считаю постыдным сражаться за свою страну.

Миссис Бишоп, жена епископа, в тот раз вела себя очень странно. Она серьёзным тоном сказала Гертруде Стайн, мисс Стайн насколько я понимаю вы влиятельный человек в Париже. Полагаю что было бы очень уместно если бы такое нейтральное лицо как вы обратилось к французскому правительству с предложением отдать нам Пондишери Нам оно очень бы пригодилось. Гертруда Стайн вежливо ответила что к её величайшему сожалению то влияние которое она имеет она имеет среди художников и писателей но не среди политиков. Но это, сказала миссис Бишоп, совершенно неважно. По-моему вам нужно предложить французскому правительству отдать нам Пондишери. После обеда Гертруда Стайн вполголоса спросила меня, где это чёртово Пондишери.

Гертруда Стайн всегда ужасно злилась когда англичане говорили о немецкой организованности. Она всегда утверждала что у немцев нет организованности, у них есть методичность но не организованность. Неужели вы не понимаете этой разницы, сердито говорила она, любые два американца любые двадцать американцев любые миллионы американцев могут организоваться и что-то сделать а немцы не могут организоваться и что-то сделать, они могут сформулировать метод и подчиниться этому методу но это же не организованность. Немцы, утверждала она, несовременны, это отсталый народ который сделал методом то что мы понимаем под организованностью, разве вы не видите. Значит они не могут победить в этой войне потому что они несовременны.

Ещё нас безумно раздражали заявления англичан о том что американские немцы настроят Америку против союзников. Не выдумывайте глупостей, говорила Гертруда Стайн всем и каждому, если вы не понимаете что симпатии Америки отданы в первую очередь Франции и Англии и никогда не могли бы быть отданы такой средневековой стране как Германия, значит вы не понимаете Америку. Мы республиканцы, с нажимом говорила она, полностью совершенно и до конца республика а республика может быть во всем схожа с Францией и очень во многом схожа с Англией но не может иметь ничего общего с Германией какова бы там ни была форма правления. Как часто и тогда и потом я слышала как она объясняет что американцы это республиканцы живущие в республике которая настолько республика что ничем иным она бы и быть не могла.

Тянулось долгое лето. Места были дивные и была дивная погода и доктор Уайтхед и Гертруда Стайн без конца бродили по окрестностям и обо всем разговаривали.

Время от времени мы ездили в Лондон. Мы регулярно заходили в приёмную Кукса чтобы узнать когда мы сможем вернуться в Париж и нам постоянно отвечали пока нет. Гертруда Стайн встретилась с Джоном Лейном. Он был ужасно удручён. Он был страстный патриот. Он сказал что сейчас он конечно только и делает что издаёт мобилизационные предписания но скоро очень скоро все будет по-другому или может быть война кончится.

Двоюродный брат Гертруды Стайн и мой отец послали нам деньги американским крейсером Теннесси. Мы пошли их получать. Нас обеих взвесили и измерили рост а потом нам выдали деньги. Откуда же, спрашивали мы друг друга, двоюродный брат который не видел вас десять лет и отец который не видел меня шесть лет могли знать наш рост и наш вес. Это оставалось загадкой. Четыре; года спустя двоюродный брат Гертруды Стайн приехал в Париж и первое о чем она ею спросила это, Джулиан, как ты узнал мой рост и вес когда посылал мне деньги с Теннесси. А я знал, спросил он. Ну, сказала она, во всяком случае у них было записано что ты знаешь. Я конечно не помню, сказал он, но если бы я занимался этим сейчас то я бы естественно запросил в Вашингтоне копии ваших паспортов и вероятно то же самое сделал тогда И таким образом тайна раскрылась.

Чтобы вернуться в Париж нам пришлось получить временные паспорта в американском посольстве. Документов у нас не было, тогда ни у кого не было документов. У Гертруды Стайн вообще-то был как это называли в Париже рарiег dе matriculation[2] в котором было указано что она американка и живёт во Франции.

В посольстве толпилось очень много граждан не очень американского вида в ожидании своей очереди. Наконец нас принял очень усталый с виду молодой американец. Гертруда Стайн что-то сказала о количестве ожидавших граждан не очень американского вида. Молодой американец вздохнул. С ними проще, сказал он, потому что у них есть документы, только у урождённого американца нет документов. Ну а что же вы с ними делаете, спросила Гертруда Стайн. Мы делаем предположения, ответил он, и надеюсь что правильные. А теперь, сказал он, присягните пожалуйста О Господи, сказал он, я так часто произношу присягу что я её забыл.

К пятнадцатому октября Кукс сказал что можно вернуться в Париж. Миссис Уайтхед собиралась поехать с нами. Норт, её сын, отправился на фронт без шинели, она раздобыла шинель и боялась что он получит её очень нескоро если её послать обычным путём. Она договорилась что съездит в Париж и или сама передаст ему шинель или найдёт какого-нибудь человека, который отвезёт её прямо сыну. Она получила документы из Министерства обороны и от Китченера и мы отправились в путь.

Я почти не помню наш отъезд из Лондона, я даже не помню было ли светло но наверное было потому что было светло когда мы плыли на пароме. Паром был переполнен. Было очень много бельгийских солдат и офицеров бежавших из Антверпена, у них у всех были усталые глаза Тогда мы впервые увидели эти усталые но настороженные глаза солдат. В конце концов мы нашли место для миссис Уайтхед которой накануне нездоровилось и вскоре были уже во Франции. У миссис Уайтхед были такие всесильные документы что задержек нигде не было и скоро мы уже сели в поезд а около десяти вечера были уже в Париже. Мы взяли такси и проехали по нетронутому и прекрасному Парижу на рю де Флерюс. Мы снова были дома.

Все кто казалось были так далеко пришли повидаться. Элфи Моурер рассказывал как он был в своей любимой деревне на Марне, он всегда ловил рыбу на Марне, и вот идёт мобилизационный поезд и вот идут немцы и он очень перепугался и стал пытаться как-то уехать и в конце концов после невероятных усилий ему это удалось и он вернулся в Париж. Когда он уходил Гертруда Стайн проводила его до дверей и пришла улыбаясь. Миссис Уайтхед с некоторым смущением сказала, Гертруда, вы всегда так тепло отзывались об Элфи Моурере но как вам может нравиться человек который проявляет не только эгоизм но и трусость да ещё в такое время. Он думал только о собственном спасении а он же в конце концов лицо нейтральное. Гертруда Стайн расхохоталась. Глупая вы женщина, сказала она, неужели вы не поняли, конечно Элфи был с девушкой и он до смерти перепугался что она попадёт в руки к немцам.

Как раз тогда в Париже было не очень много народу и нам это нравилось и мы бродили по Парижу и нам было так хорошо; удивительно хорошо. Вскоре миссис Уайтхед нашла способ передать сыну шинель и уехала обратно в Англию а мы стали готовиться к зиме.

Гертруда Стайн отослала свои рукописи на хранение друзьям в Нью-Йорк. Мы надеялись что опасность миновала но все-таки казалось что благоразумнее это сделать и впереди ещё были цеппелины. В Лондоне перед нашим отъездом ночью устраивалось полное затемнение. В Париже как обычно улицы освещались до января.

Как это получилось я совершенно не помню но как-то через Карла Ван Ветхена и какое-то отношение к этому имели Нортоны, но во всяком случае пришло письмо от Дональда Эванса с предложением издать три вещи небольшой книгой и не подумает ли Гертруда Стайн над заглавием. Две из этих трёх вещей были написаны во время нашей первой поездки в Испанию а Еда, комнаты и так далее сразу по возвращении. С них, как говорила Гертруда Стайн, началось смешение внутреннего с внешним. Прежде её увлекало серьёзное и внутреннее, в этих этюдах она стала описывать внутреннее каким оно видится извне. Она ужасно обрадовалась что будут издавать эти три вещи и она сразу же согласилась и придумала заглавие Нежные пуговицы. Дональд Эванс назвал свою фирму Клер Мари и он прислал договор который ничем не отличался от любого другого договора. Мы были совершенно уверены что есть какая-то Клер Мари но её очевидно не было. Издание вышло тиражом не помню в семьсот пятьдесят или в тысячу экземпляров но так или иначе получилась совершенно очаровательная небольшая книжечка и Гертруде Стайн это было безумно приятно, а книга, как всем известно, оказала огромное влияние на всех молодых писателей и побудила фельетонистов-газетчиков всей страны начать долгую кампанию осмеяния. Должна сказать что когда фельетонисты действительно пишут смешно, а они довольно часто именно так и пишут, Гертруда Стайн усмехается и читает мне вслух.

Между тем продолжалась мрачная зима четырнадцатого-пятнадцатого года. Однажды вечером, думаю что наверное был конец января, я легла спать по своему тогдашнему и теперешнему обыкновению очень рано а Гертруда Стайн по своему обыкновению работала внизу в мастерской. Вдруг я услышала что она тихо меня зовёт. Что такое, спросила я. Ничего, ответила она, но может быть вы наденете что-нибудь тёплое и спуститесь вниз, так мне кажется наверное будет лучше. Что такое, спросила я, революция. Все консьержи и жены консьержей всегда говорили о революции. Французы так привыкли к революциям, революций у них было так много что чуть что первым делом они думают и говорят, революция. Гертруда Стайн однажды довольно раздражённо ответила каким-то молодым солдатам когда те что-то сказали про революцию, глупые, у вас была одна превосходная революция и несколько революций похуже; умному народу по-моему глупо все время желать повторения. Они очень смутились и сказали, bien sure, mademoiselle, иными словами, конечно вы правы.

Ну и я когда она меня разбудила тоже спросила, что, революция и пришли солдаты. Нет, ответила она, не совсем. А что такое, раздражённо спросила я. Не знаю, сказала она, но только была тревога. Все-таки лучше спуститесь. Я стала включать свет. Нет, сказала она, лучше не надо. Дайте руку и я помогу вам спуститься и можете спать внизу на кушетке. Я спустилась. Было очень темно. Я села на кушетку а потом я сказала, совершенно не понимаю что со мной но у меня дрожат колени. Гертруда Стайн рассмеялась, подождите минуту, я вам принесу одеяло, сказала она Не уходите, сказала я. Она все-таки нашла чем меня укрыть а потом раздался громкий залп а потом ещё несколько. Послышался негромкий шум а потом завыла сирена на улице и тогда мы поняли что тревога кончилась. Мы зажгли свет и легли спать.

Должна сказать что я бы не поверила что колени как пишут в стихах и прозе могут правда колотиться если бы этого не случилось со мной. Когда была следующая воздушная тревога а она была вскоре после первой, у нас ужинали Ева и Пикассо. Тогда мы уже поняли что двухэтажное здание ателье защищает не больше чем маленький флигель под крышей которого мы спали и консьержка предложила нам пойти в её комнату где по крайней мере над нами будет ещё шесть этажей. Еве тогда нездоровилось и она боялась и мы все пошли в комнату консьержки. Пошла даже Жанна Пуль прислуга-бретонка которая сменила Элен. Жанне быстро надоело соблюдать предосторожности и несмотря на все увещевания она вернулась в кухню, против всех правил зажгла свет и стала мыть посуду. Нам тоже быстро надоело в закутке консьержки и мы вернулись в ателье. Мы поставили свечу под стол чтобы свет был не такой яркий, мы с Евой пытались спать а Пикассо и Гертруда Стайн проговорили до двух ночи пока не раздался отбой тревоги и они не пошли домой.

Пикассо и Ева в то время жили на рю Шелшер в довольно роскошной однокомнатной квартире с окнами на кладбище. Жизнь от этого не делалась веселей. Разнообразие вносили только письма от Гийома который пытался стать артиллеристом и постоянно сваливался с лошади. Близко дружили они в то время только ещё с одним русским которого они прозвали г. Апостроф и его сестрой-баронессой. Они скупили всего Руссо который был в ателье Руссо когда он умер. Они жили на бульваре Распай, над деревом Виктора Гюго и они были небезынтересны. С их помощью Пикассо выучил русские буквы и стал иногда изображать их на своих картинах.

Той зимой было мало весёлого. Появлялись и исчезали старые и новые знакомые. Приехала Эллен Ламотт, она вела себя очень героически но боялась выстрелов. Она хотела поехать в Сербию и Эмили Чадбурн хотела отправиться с ней но они не поехали.

Гертруда Стайн написала об этом событии небольшую новеллу. Эллен Ламотт собирала военные сувениры для своего родственника Дюпона де Немура. Истории откуда они взялись были забавные. Тогда все приносили сувениры, стальные наконечники которые пробивали лошадиные головы, обломки снарядов, чернильницы сделанные из обломков снарядов, каски, кто-то даже предложил нам обломок цеппелина или аэроплана, чего именно я не помню, но мы отказались. Это была странная зима и происходило все и ничего. Как раз тогда, если я правильно помню, кто-то, по-моему Аполлинер в увольнении, устроил концерт и чтение стихов Блэза Сандрара. Это тогда я впервые услышала имя и впервые услышала музыку Эрика Сати. Помню что все это происходило в чьей-то мастерской и собиралось очень много народу. И тогда же началась дружба между Гертрудой Стайн и Хуаном Грисом. Он жил на рю де Равиньян в той самой мастерской где заперли Сальмона когда он изжевал мое желтое фантази.

Мы там бывали довольно часто. Дела у Хуана шли плохо, картины не покупали а французские художники не бедствовали потому что они были на фронте а их жены или любовницы если они сколько-то лет прожили вместе получали пособия. Был один неудачный случай, Эрбен, симпатичный маленький человечек но такой коротышка что его не взяли в армию. Он жалобно говорил что ранец который ему полагалось носить весил столько же сколько он сам, но это было ему не под силу, он не мог. Его вернули домой признав негодным к службе и он приехал полумёртвый от истощения. Не знаю кто нам о нем рассказал, он был одним из первых простых честных кубистов. К счастью Гертруде Стайн удалось заинтересовать Роджера Фрая. Роджер Фрай вывез его самого и его живопись в Англию где у него появилось и думаю что ещё осталось громкое имя.

С Хуаном Грисом было сложнее. Хуан в то время был личностью издёрганной и не вызывающей к себе особых симпатий. Он был очень подавленным и очень несдержанным и неизменно проницательным и умным. В то время он писал почти только черным и белым и очень мрачные картины. Канвейлера который его опекал выслали в Швейцарию, сестра Хуана в Испании лишь немногим могла ему помочь. Он был в безвыходном положении.

Как раз в это время тот самый коллекционер который позднее будучи экспертом на распродаже картин Канвейлера говорил что собирается убить кубизм, решил спасти кубизм и заключил контракты со всеми кубистами которые были свободны для творчества. Среди них был и Хуан Грис и пока что он был спасён.

Вернувшись в Париж мы сразу же поехали навестить Милдред Олдрич. Она жила в зоне военных действий и мы подумали что для поездки к ней нам понадобится специальный пропуск. Мы пошли в полицейский участок нашего квартала и спросили что мы должны делать. Полицейский спросил а какие у вас есть документы. У нас американские паспорта, французский вид на жительство, ответила Гертруда Стайн доставая ворох бумаг из кармана. Он посмотрел на все это и спросил про ещё одну жёлтую бумажку, это что. Это, сказала Гертруда Стайн, банковская квитанция потому что я только что положила на счёт деньги. Я думаю, серьёзно сказал он, её тоже стоит взять с собой. Я думаю, прибавил он, раз у вас есть все эти документы все будет в порядке.

На самом деле нам вообще не пришлось предъявлять никаких документов. Мы провели у Милдред несколько дней.

Той зимой она держалась гораздо бодрее чем все остальные наши знакомые. Она пережила битву на Марне, в лесу с возвышенности она видела уланов, она смотрела как под её домом идёт сражение и она стала частью пейзажа Мы её дразнили и говорили что она становится похожей на французскую крестьянку и она, уроженка и жительница Новой Англии, была как это ни смешно, действительно на неё похожа Всегда поражало что внутри её маленький французский крестьянский домишко обставленный французской мебелью, покрашенный французской краской, с французской прислугой и даже с французским пуделем, выглядел внутри совершенно по-американски. Мы навещали её несколько раз той зимой.

Наконец наступила весна и мы собрались куда-нибудь ненадолго уехать. Наш друг Уильям Кук поработав медбратом в американском госпитале для французских раненых опять поехал на Пальма де Майорка. Куку который всегда зарабатывал живописью приходилось туго и он удалился на Пальму где в то время испанские деньги шли по очень низкому курсу и можно было прекрасно жить на несколько франков в день. -

Мы решили тоже поехать на Пальму и ненадолго забыть о войне. У нас были только временные паспорта которые нам выдали в Лондоне и мы пошли в посольство получать постоянные с которыми можно было ехать в Испанию. Сначала с нами беседовал добрый пожилой господин который явно не состоял на дипломатической службе. Нельзя, сказал он, зачем, сказал он, вот я, я живу в Париже сорок лет и в роду у меня много поколений американцев а паспорта нет. Нет, сказал он, можно или получить паспорт чтобы поехать в Америку или жить во Франции без паспорта Гертруда Стайн настояла чтобы нас принял кто-нибудь из секретарей посольства. Нас принял румяный и рыжий. Он сказал нам в точности то же самое. Гертруда Стайн спокойно его выслушала. Затем она сказала, а вот такой-то, он точно в таком же положении что и я, урождённый американец, прожил столько же лет в Европе, писатель и не собирается в ближайшее время возвращаться в Америку, и он только что получил постоянный паспорт в вашем отделе. Я думаю, сказал молодой человек, разрумянившсь ещё больше, здесь вероятно произошла какая-то ошибка. Это, ответила Гертруда Стайн, можно очень легко проверить посмотрев его дело в ваших документах. Он исчез а потом появился и сказал, вы совершенно правы но видите ли это был совершенно особый случай. Не существует, сурово сказала Гертруда Стайн, привилегии предоставляемой одному американскому гражданину которая при сходных обстоятельствах не распространялась бы на другого американского гражданина. Он снова исчез и вернулся обратно и сказал, да да, а теперь позвольте я вам задам необходимые вопросы. Затем он объяснил что у них было распоряжение выдавать как можно меньше паспортов но если человек действительно хочет поехать, в чем же дело конечно можно. Паспорта мы получили в рекордно короткое время.

И мы поехали на Пальму думая что едем только на две-три недели а провели там всю зиму. Сначала мы поехали в Барселону. Было очень странно видеть столько мужчин на улицах. Я не думала что на свете осталось так много мужчин. Глаза так привыкли к улицам без мужчин, а те немногие мужчины которых можно было увидеть были в форме и поэтому были не мужчины а солдаты, что при виде толп мужчин гулявших по Рамблас охватывало изумление. Я рано ложилась и рано вставала а Гертруда Стайн поздно ложилась и поздно вставала так что мы отчасти пересекались но не было такого момента когда взад и вперед по Рамблас не ходили бы толпы мужчин.

Мы снова приехали на Пальму и Кук нас встретил и все нам устроил. На Уильяма Кука всегда можно было положиться. Тогда Уильям Кук был бедный но потом когда он получил наследство и разбогател а у Милдред Олдрич дела пошли очень плохо и Гертруда Стайн больше не могла ей помогать, он дал незаполненный банковский чек и сказал, возьмите сколько надо для Милдред, знаете, моя мать с удовольствием читала её книги.

Уильям Кук часто исчезал и о нем ничего не было известно а в тот момент когда он зачем-то был нужен он был тут как тут. Позднее он воевал в американской армии а мы с Гертрудой Стайн в это же время работали в Американском фонде помощи французским раненым и мне часто приходилось очень рано её будить. Тогда они с Куком писали друг другу самые мрачные письма о том как неприятен внезапно встреченный рассвет. Рассвет, утверждали они, хорош тогда когда к нему медленно приближаешься со стороны предшествующей ночи, но когда резко с ним сталкиваешься утром то он ужасен. Именно Уильям Кук научил потом Гертруду Стайн водить машину обучая её на старом такси времён битвы на Марне. От безденежья Кук стал водителем такси в Париже, это было в шестнадцатом году а Гертруде Стайн нужно было водить машину по работе в Американском Фонде помощи французским раненым. Так что темными ночами выехав за линию укреплений Уильям Кук учил Гертруду Стайн водить машину и они оба важно восседали на водительском месте старенького предвоенного двухцилиндрового такси Рено. Это Уильям Кук вдохновил Гертруду Стайн на её единственный киносценарий который она написала по-английски. Я только что опубликовала его в сборнике Оперы и пьесы в простом издании. На второй и последний сценарий, тоже в Операх и пьесах, написанный много лет спустя и по-французски, её вдохновил её белый пудель по имени Баскет.

Но вернёмся к Пальма де Майорка. Мы там были два года назад и нам понравилось, и теперь нам понравилось. Сейчас там нравится многим американцам но тогда мы с Куком были единственными американцами на острове. Там было немного англичан, семьи три. Была некая миссис Пенфорд с мужем, пожилая дама с острым языком, принадлежавшая к роду одного из капитанов Нельсона. Это она сказала юному Марку Гилберту, шестнадцатилетнему английскому мальчику с пацифистскими настроениями который на чаепитии у неё в доме отказался от торта, Марк, вы или такой большой чтобы сражаться за свою страну, или такой маленький чтобы есть торт. Марк съел торт.

Там было несколько французских семейств, французский консул с очаровательной женой-итальянкой, вскоре мы с ней очень подружились. Это его очень позабавила история которую мы ему рассказали о Марокко. Он состоял при французском представительстве в Танжере когда французское правительство побуждало Мулея Хафида тогдашнего султана Марокко отречься от престола Тогда мы приехали в Танжер на десять дней, это было во время той самой первой поездки в Испанию когда произошло так много важного для Гертруды Стайн.

У нас появился гид Мохаммед а у Мохаммеда возникло расположение к нам. Он стал скорее приятным спутником чем гидом и мы совершали долгие совместные прогулки и он водил нас пить чай к своим родственникам в удивительно чистые арабские среднебуржуазные дома. Нам все это очень нравилось. Ещё он нам рассказывал о политике. Он воспитывался во дворце Мулея Хафида и был в курсе всех дворцовых интриг. Он сказал нам сколько денег возьмёт Мулей Хафид за своё отречение и когда он будет готов отречься. Нам нравились эти рассказы как нам нравилось и то что все рассказы Мохаммеда неизменно кончались словами, а когда вы снова приедете будут трамваи и не надо будет ходить пешком и как будет хорошо. Потом в Испании мы прочли в газетах что все произошло в точности так как говорил Мохаммед и мы уже не следили за тем что было дальше. Как-то раз когда зашла речь о нашей единственной поездке в Марокко мы рассказали месье Маршану эту историю. Он сказал, да это и есть дипломатия, вы двое вероятно были единственные не-арабы на свете которые знали то что так отчаянно хотело узнать французское правительство и вы узнали об этом совершенно случайно и для вас это не имело никакого значения.

Жить на Пальме было приятно так что мы решили этим летом больше не путешествовать а спокойно пожить на Пальме. Мы вызвали нашу французскую прислугу Жанну Пуль и с помощью почтальона нашли небольшой дом на калле де Дос де Майо ин Террено, на самой окраине Пальмы, и там и поселились. Мы были очень довольны. Мы провели там не только лето а задержались до следующей весны.

Уже некоторое время мы были записаны в библиотеку Мюди в Лондоне и куда бы мы ни ездили к нам в любое место приходили книги библиотеки Мюди. Это тогда Гертруда Стайн прочитала мне вслух все письма королевы Виктории а сама заинтересовалась письмами и дневниками миссионеров. В библиотеке Мюди их было очень много и она прочла все.

У нас была собака, майоркская гончая, из тех слегка полоумных гончих которые танцуют при луне, пятнистая, а не одноцветная как испанские гончие на континенте. Мы звали эту собаку Полиб потому что нам нравились статьи в Фигаро подписанные именем Полиб. По словам месье Маршана, Полиб был похож на араба, bon accueil a tout 1е monde еt fidele а personne[3]. У него была неискоренимая страсть пожирать отбросы и остановить его было невозможно. Мы надели на него намордник думая искоренить её таким образом но это так возмутило русскую прислугу английского консула что намордник пришлось снять. Затем он повадился дразнить овец. Из-за Полиба мы даже начали ссориться с Куком. У Кука был фокстерьер по имени Мари-Роз и мы были уверены что Мари-Роз вводила Полиба во грех а потом добродетельно устранялась и получалось что во всем виноват он. Кук был уверен что мы не умеем воспитывать Полиба. У Полиба была одна привлекательная черта. Он садился в кресло и осторожно нюхал большой букет роз который я всегда ставила в напольную вазу посередине комнаты. Он никогда не пытался их есть, а просто осторожно нюхал. Покинув Пальму мы оставили Полиба на попечении хранителей старой крепости Бельвер. Когда мы увидели его неделю спустя он не желал знать ни нас ни своего имени. Полиб есть во многих пьесах которые тогда писала Гертруда Стайн.

К войне на острове в то время относились очень двойственно. Больше всего их поражало то во сколько она обходится. Они могли часами обсуждать во сколько обходится год, месяц, неделя, день, час и даже минута войны. Летним вечером обычно до нас доносились пять милионов песет, миллион песет, два миллиона песет, спокойной ночи, спокойной ночи, и мы понимали что они поглощены бесконечными вычислениями стоимости войны. Поскольку большинство мужчин даже и в лучшей части среднего сословия с трудом умели читать, писать и считать а женщины были вовсе неграмотны, можно себе представить какой увлекательной и бесконечной темой была для них стоимость войны.

У одного из наших соседей была немецкая гувернантка и всякий раз когда немцы побеждали она вывешивала германский флаг. Мы по мере возможности отвечали тем же, но увы, как раз в то время союзники побеждали не так часто. Низшие сословия решительно поддерживали союзников. Официант в гостинице все время с нетерпением ожидал когда же в войну на стороне союзников вступит Испания. Он был убеждён что испанская армия станет для них неоценимым подкреплением потому что она может маршировать дольше при меньшем довольствии чем любая другая армия в мире. Горничная в гостинице очень интересовалась моим вязанием для солдат. Она сказала, конечно мадам вяжет очень медленно, благородные все так вяжут. Но если, спросила я с надеждой, я буду вязать много лет разве я не научусь вязать быстро, не так быстро как вы но быстро. Нет, твёрдо ответила она, благородные вяжут медленно. На самом деле я научилась вязать очень быстро и даже могла одновременно читать и быстро вязать.

Мы вели приятную жизнь, мы много гуляли и необычайно вкусно ели, и нас очень забавляла наша служанка-бретонка.

Она была патриотка и всегда носила вокруг шляпы трёхцветную ленту. Однажды она пришла домой очень взволнованная. Она только что виделась с другой французской служанкой и сказала, представляете, Мари только что узнала что её брат утонул и ему устроили гражданскую панихиду. Как это получилось, спросила я тоже очень взволнованно. Очень просто, сказала Жанна, его ещё не призвали в армию. Иметь брата которому во время войны устроили гражданскую панихиду было очень почётно. Во всяком случае такое редко случалось. Жанна удовлетворялась испанскими газетами, она их легко читала, как она говорила, все важные слова были по-французски.

Жанна рассказывала бесконечные истории из жизни французской деревни и Гертруда Стайн могла долго их слушать а потом уже не могла.

Жить на Майорке было приятно пока не началось наступление на Верден. Тогда всем нам стало очень плохо. Мы попытались утешить друг друга но это было не просто. Один француз, гравёр разбитый параличом и несмотря на паралич каждые несколько месяцев добивавшийся у французского консула чтобы его взяли в армию, говорил что не надо переживать если возьмут Верден, это не ворота во Францию, это будет только моральная победа немцев. Но мы все были безнадёжно несчастны. Прежде я чувствовала себя так уверенно а теперь у меня было ужасное ощущение что война стала неуправляемой.

В порту Пальмы стояло немецкое судно Фапгтурм которое до и наверное после войны торговало булавками и иголками во всех средиземноморских портах, потому что это был очень большой пароход. Война застала его в Пальме и он так и не смог уйти. Большинство офицеров и матросов убыли в Барселону а огромный корабль остался в гавани. Он казался очень заброшенным и ржавым и стоял прямо у нас под окнами. Когда началось наступление на Верден Фангтурм вдруг стали красить. Вообразите наши чувства. Нам всем и так было очень плохо а тут наступило отчаяние. Мы рассказали французскому консулу а он сказал нам и это было ужасно.

День ото дня новости становились все хуже и хуже и Фангтурм уже полностью выкрасили с одной стороны а потом перестали красить. Они узнали раньше нас. Верден уже не возьмут. Верден вне опасности. Немцы оставили надежду его взять.

Когда все было позади никому больше не хотелось оставаться на Майорке, нам всем хотелось домой. Это в то время Кук и Гертруда Стайн проводили все свободное время за разговорами об автомобилях. Ни он ни она никогда не водили машину но им уж очень хотелось. Кук также задавался вопросом как зарабатывать на жизнь когда вернётся в Париж. Он думал сделаться кучером у Феликса Потена, лошадей, говорил он, в конце концов он любит больше чем автомобили. Как бы там ни было он вернулся в Париж а когда вернулись мы, мы ехали более долгим путём через Мадрид, он уже водил парижское такси. Потом он стал испытателем машин на заводах Рено и я помню как было интересно когда он рассказывал что ветер надувает ему щеки когда он делает восемьдесят километров в час. А потом он воевал в американской армии.

Мы поехали домой через Мадрид. Там произошёл любопытный случай. Мы пошли к американскому консулу получать визы. Консул был большой обрюзгший человек и у него был помощник филиппинец. Он посмотрел на наши паспорта, измерил их, взвесил, посмотрел на них вверх ногами и наконец сказал что по его мнению паспорта в порядке но вообще он не знает. Затем он спросил филиппинца что думает он. Филиппинец склонен был подтвердить что консул вообще не знает. Сделайте вот что, заискивающе сказал он, раз вы едете во Францию и живете в Париже пойдите к французскому консулу и если французский консул скажет что паспорта в порядке, ну что же, консул их подпишет. Консул глубокомысленно кивнул.

Мы разозлились. То что французский а не американский консул должен был решать в порядке ли американские паспорта ставило нас в неловкое положение. Но делать было нечего и мы отправились к французскому консулу.

Когда подошла наша очередь человек который нас принимал взял у нас паспорта, просмотрел их и спросил Гертруду Стайн, когда вы в последний раз были в Испании. Она задумалась, ей никогда ничего не вспомнить когда её спрашивают неожиданно, но ей кажется что это было тогда-то и тогда-то. Он ответил нет и назвал другой год. Она сказала очень может быть что он прав. Потом он стал дальше сыпать датами её различных поездок в Испанию и в конце концов назвал ту поездку когда она ещё училась и когда она была в Испании с братом сразу после испанской войны. Я стояла рядом и мне было довольно жутко но Гертруда Стайн и помощник консула были казалось полностью поглощены установлением дат. Наконец он сказал, дело в том что я много лет работал в отделе аккредитивов Лионского Кредитного банка в Мадриде а у меня очень хорошая память и я вас помню, конечно я прекрасно вас помню. Все мы были очень довольны. Он подписал наши паспорта и сказал чтобы мы шли обратно и предложили нашему консулу сделать то же самое.

Тогда мы разозлились на нашего консула но теперь я думаю не было ли между консульствами договорённости что американский консул не подпишет ни один паспорт для въезда во Францию прежде чем французский консул не решит является ли его владелец желательным или нежелательным лицом

Мы вернулись в совершенно другой Париж. Он был уже не мрачный. Он был уже не пустой. На этот раз мы не стали готовиться к зиме, мы решили попасть на фронт. Однажды мы шли по рю де Пирамид и увидели форд который ехал задним ходом а за рулём сидела молодая американка и на машине было написано Американский Фонд помощи французским раненым. Вот туда-то, сказала я Гертруде Стайн, мы и пойдём. По крайней мере, сказала я Гертруде Стайн, вы будете водить машину а я буду делать все остальное. Мы подошли к машине и поговорили с молодой американкой а потом встретились с миссис Латроп, возглавлявший Фонд. Она исполнилась воодушевлением, она всегда воодушевлялась и сказала, раздобудьте машину. Где, спросили мы. В Америке, ответила она Как, спросили мы. Попросите кого-нибудь, ответила она и Гертруда Стайн попросила, она попросила двоюродного брата и через несколько месяцев у нас появился форд. А пока Кук учил её водить своё такси.

Как я уже говорила Париж изменился. Изменилось все, и у всех было хорошее настроение.

За время нашего отсутствия умерла Ева и Пикассо теперь жил в маленькой квартирке в Монтруж. Мы поехали к нему. У него на кровати лежало изумительное розовое шёлковое покрывало. Откуда это Пабло, спросила Гертруда Стайн. Ah, ça[4] , с большим удовлетворением ответил Пикассо, это одна дама Покрывало ему подарила одна известная светская дама-чилийка. Покрывало было чудесное. У Пикассо было прекрасное настроение. Он все время заходил с Пакереттой милая была девушка или с Иреной совершенно прелестной женщиной которая приехала с гор и хотела быть свободной. Он привел Эрика Сати, принцессу де Полиньяк и Блэза Сандрара

Познакомиться с Эриком Сати было очень приятно. Он был родом из Нормандии и очень её любил. Из Нормандии была Мари Лорансен и Брак тоже. Как-то раз после войны Сати и Мари Лорансен обедали у нас и пришли в восторг друг от друга из-за того что оба были нормандцы. Эрик Сати. был любитель и большой знаток по части еды и вина. У нас тогда была очень хорошая еаu de vie[5] подаренная нам мужем служанки Милдред Олдрич и Эрик Сати, медленно и с наслаждением потягивая её из рюмки, рассказывал нормандские истории своей юности.

Только один раз из тех пяти раз когда Эрик Сати бывал у нас в доме он действительно говорил о музыке. Он сказал что он считал и рад что теперь это признается всеми, что современная французская музыка ничем не обязана современной Германии. Что после первенства в музыке Дебюсси французские музыканты или шли по его пути или искали собственный французский путь.

Он рассказывал прелестные истории, обычно о Нормандии, он шутил, игриво а иногда очень язвительно. Он был очаровательный гость. Много лет спустя Вирджил Томпсон сыграл нам всего Сократа когда мы только что познакомились с ним в его крошечной комнате у вокзала Сен-Лазар. Именно тогда Гертруда Стайн стала настоящей поклонницей Сати.

следующая страница

[1] Французский банк (фр.).

[2] Вид на жительство (фр.)

[3] Со всеми приветлив, но никому не верен (фр.).

[4] А, это (фр.)

[5] водка (фр.)

---