---

Эллен Ламотт и Эмили Чадбурн, так и не поехали в Сербию, они были ещё в Париже. Эллен Ламотт училась на сестру милосердия в университе Джона Хопкинса и хотела быть сестрой милосердия ближе к фронту. Она по-прежнему боялась выстрелов но все-таки хотела быть сестрой милосердия на фронте, и они познакомились с Мэри Борден-Тернер которая заведовала фронтовым госпиталем и Эллен Ламотт все-таки была несколько месяцев сестрой милосердия на фронте. После этого они с Эмили Чадбурн поехали в Китай а после этого возглавили кампанию против применения опиума.

Мэри Борден-Тернер была и всегда стремилась быть писательницей. Большая поклонница Гертруды Стайн она возила на фронт и с фронта имеющиеся у неё сочинения вместе с томами Флобера.

Она сняла дом возле Буа, он отапливался и той зимой когда мы все остались без угля и было очень приятно ходить к ней обедать и греться. Нам нравился Тернер. Он был капитаном британской армии и очень успешно служил в контрразведке. Он не верил в миллионеров хотя и был женат на Мэри Борден. Он настоял на том что устроит свою отдельную рождественскую елку для женщин и детей той деревни где стояла их часть и он всегда говорил что после войны будет собирать пошлину для англичан в Дюссельдорфе или уедет в Канаду и заживёт простой жизнью. В конце концов, говорил он жене, ты же не миллионерша, не настоящая миллионерша У него были английские представления о миллионерстве. В Мэри Борден было очень много чикагского. Гертруда Стайн всегда говорит что чикагцы тратят столько сил чтобы избавиться от Чикаго что часто трудно понять что они собой представляют. Им надо избавиться от чикагского голоса и чтобы это удалось чего они только не делают. Некоторые понижают голос, некоторые повышают, некоторые заводят английский акцент, некоторые даже заводят немецкий акцент, некоторые тянут слова, некоторые говорят очень высоким сдавленным голосом, а некоторые на манер китайцев или испанцев не шевелят губами. В Мэри Борден было очень много чикагского и она и Чикаго страшно интересовали Гертруду Стайн.

Все это время мы ждали наш форд который был в пути а потом мы ждали пока ему оборудуют кузов. Мы очень долго ждали. Это тогда Гертруда Стайн написала много коротких стихотворений о войне, некоторые опубликованы в сборнике Полезные знания в который вошли вещи только об Америке. Раззадоренные публикацией Нежных пуговиц многие газеты нашли себе забаву подражать Гертруде Стайн и её высмеивать. В Лайф появилась рубрика По мотивам. Гертруды Стайн.

Гертруда Стайн однажды взяла и написала письмо Мэнсону который тогда был редактором Лайф и сказала ему что как заметил Генри Мак Брайд настоящая Гертруда Стайн во всех отношениях смешнее подражаний не говоря о том что намного интереснее, и почему бы им не напечатать оригинал. К своему изумлению она получила от мистера Мэнсона очень милое письмо в котором он писал что с удовольствием её напечатает. И напечатал. Они напечатали две вещи которые она им послала, одну о Вильсоне а другую более длинную о работе по содействию фронту во Франции. Мистер Мэнсон оказался смелее многих.

В Париже той зимой было страшно холодно а угля не было. У нас в конце концов его не осталось вовсе. Мы закрыли большую комнату и переселились в маленькую но в конце концов уголь кончился. Правительство бесплатно выдавало уголь бедным но нам совесть не позволяла посылать нашу служанку стоять за ним в очереди. Как-то был страшно холодный день, мы вышли на улицу а на углу стоял полицейский и с ним сержант полиции. Гертруда Стайн подошла к ним. Послушайте, спросила она, что нам делать. Я живу во флигеле на рю де Флерюс и живу там уже много лет. Да да, сказали они кивая головами, конечно мадам мы вас прекрасно знаем И вот, сказала она, у меня нет угля, нет даже для того чтобы отапливать одну маленькую комнату. Я не хочу посылать служанку за бесплатным углём, по-моему это нечестно. А теперь, сказала она, вы мне скажите что мне делать. Полицейский посмотрел на своего сержанта и сержант кивнул. Хорошо, сказали они.

Мы пошли домой. Вечером полицейский одетый в штатское принёс два мешка угля. Мы с благодарностью их приняли и вопросов не задавали. Полицейский, дюжий бретонец, стал нашей надЕжой и опорой, он делал нам все, он убирал в доме, он чистил трубы, он нас прятал и он выводил нас обратно темными ночами во время тревоги и нам было спокойнее оттого что мы знали что он где-то там на улице.

Время от времени бывали воздушные тревоги но мы привыкли к ним так же как привыкли ко всему остальному. Когда они случались во время ужина мы продолжали есть а когда они случались ночью Гертруда Стайн меня не будила, она говорила что если я сплю мне уж лучше оставаться там где я есть потому что если я сплю меня не разбудит даже сирена которой тогда подавался сигнал тревоги.

Наш крошка форд был почти готов. Потом его назвали Тётушка в честь тёти Гертруды Стайн Полины которая безупречно себя вела в критических ситуациях и почти всегда достойно вела себя если ей умело льстили.

Однажды пришёл Пикассо а с ним и опираясь на его плечо элегантный стройный юноша Это Жан, объявил Пабло, Жан Кокто и мы уезжаем в Италию.

Пикассо очень загорелся когда ему предложили оформить русский балет, музыку должен был писать Сати, либретто Жан Кокто. Все воевали, на Монпарнасе было тоскливо, в Монтруж даже с верным слугой жилось скучно, ему тоже нужно было переменить обстановку. Он очень оживился когда ему предложили поехать в Рим. Мы все попрощались и все разъехались в разные стороны.

Крошка форд был готов. Гертруда Стайн научилась водить французскую машину и все говорили что это то же самое. Я никогда никаких машин не водила но это было явно не одно и то же. Когда он был готов мы поехали его забирать в пригород Парижа и Гертруда Стайн села за руль. Конечно для начала она застряла на рельсах между двумя трамваями. Все вышли и столкнули нас с рельсов. Когда на следующий день мы решили покататься ещё и доехали до самых Елисейских полей мы снова застряли. Толпа сдвинула нас к обочине а потом стали разбираться в чем дело. Гертруда Стайн провернула двигатель, вся толпа провернула двигатель, и ничего. Наконец один старый шофёр сказал, нет бензина. Мы гордо сказали, как раз есть, по меньшей мере галлон, но он настаивал чтобы ему дали посмотреть и конечно бензина не было. Потом толпа остановила целую колонну военных грузовиков которые ехали по Елисейским полям. Все они остановились а несколько человек принесли громадный бак бензина и попытались залить его в крошку форд. Эта попытка естественно не увенчалась успехом В конце концов я взяла такси и поехала в один магазин в нашем квартале где продавались метлы и бензин и где меня знали и вернулась с канистрой бензина и в конце концов мы добрались до Алькасар д'Этэ, где тогда был штаб Американского Фонда помощи французским раненым.

Миссис Латроп ждала чтобы какая-нибудь машина подвезла её на Монмартр. Я немедленно предложила ей воспользоваться нашей и пошла сказать об этом Гертруде Стайн. Гертруда Стайн процитировала мне Эдвина Доджа. Сын Мэйбл Додж однажды сказал что он хочет перелететь с террасы в нижний сад. Давай, сказала Мэйбл. Легко, сказал Эдвин Додж, быть матерью-спартанкой.

Но миссис Латроп села и - машина поехала. Должна признаться что я страшно нервничала пока они не вернулись обратно но они вернулись.

Мы получили распоряжения от миссис Латроп и она послала нас в Перпиньян, туда где было очень много госпиталей в которых ещё не работала ни одна американская организация. Мы отправились в путь. Мы никогда ещё не ездили на этой машине из Парижа дальше Фонтенбло и было ужасно интересно.

Мы добирались с приключениями, начался снегопад и я была уверена что мы поехали не по той дороге и хотела повернуть обратно. По той или не по той, сказала Гертруда Стайн, едем дальше. Ей не очень удавался задний ход и могу в самом деле сказать что даже сейчас когда она может водить какую угодно машину и где угодно, задний ход ей по-прежнему не очень хорошо удаётся. Вперёд она едет прекрасно, у неё хуже с ездой назад. Единственное из-за чего у нас в связи с её вождением возникали ожесточённые споры это задний ход.

В ту поездку на Юг мы подвезли нашего первого фронтового крестника. Тогда мы взяли себе за правило подсаживать всякого солдата на дороге и держались его всю войну. Мы ездили днём и мы ездили ночью и по очень глухим частям Франции и мы всегда останавливались и подвозили всякого солдата и ни разу не было так чтобы от этих солдат у нас не осталось самое приятное впечатление. А некоторые из них как потом иногда оказывалось были весьма опасными личностями. Гертруда Стайн однажды сказала солдату который что-то ей делал, они всегда ей что-нибудь делали, если где-нибудь был солдат или шофёр или любой другой мужчина, она никогда ничего не делала сама, нужно ли было сменить шину, провернуть двигатель или починить машину. Гертруда Стайн сказала этому солдату но вы лее tellement gentil, так милы и любезны. Мадам, бесхитростно ответил он, все солдаты милы и любезны.

Способность Гертруды Стайн устраивать так чтобы ей все всЕ делали озадачивала других водителей в организации. Миссис Латроп которая сама водила машину говорила что ей никто ничего такого не делает. И не только солдаты, шофёр частной машины на Пляс Вандом вставал со своего места и проворачивал двигатель её старого форда. Гертруда Стайн говорила что у других такой вид будто они все умеют, конечно никому не придёт в голову что-нибудь для них делать. Ну а что касается её то она ничего не умела, она была приветлива, она была демократична, все люди были для неё одинаково хороши, и она знала что ей нужно. Если так себя вести, говорит она, тебе все всЁ будут делать. Самое главное, утверждает она, чтобы у тебя глубоко внутри как самое глубинное чувство было заложено чувство равенства. Тогда тебе все всЁ будут делать.

Неподалёку от Солье мы подсадили нашего первого военного крестника. Это был мясник из маленькой деревушки неподалёку от Солье. То как мы его подсадили было хорошим примером демократичности французской армии. Их шло трое. Мы остановились и сказали что можем взять одного человека на подножку. Все трое шли на побывку домой и все шли по домам пешком из ближайшего большого города. Был один лейтенант, один сержант и один солдат. Они поблагодарили нас а потом лейтенант спросил каждого из них, тебе далеко идти. Каждый сказал ему сколько а потом они спросили, а вам, мой лейтенант, вам далеко идти. Он ответил. Потом они согласились что гораздо дальше чем всем остальным идти солдату поэтому будет справедливо если подвезут его. Он козырнул сержанту и офицеру и сел в машину.

Это как я уже сказала был наш первый фронтовой крестник. Потом их появилось очень много и отношения с ними всеми стали отдельным занятием. Обязанности военной крестной заключались в том чтобы отвечать на каждое письмо которое она получала и приблизительно раз в десять дней посылать посылки с какими-нибудь вещами или лакомствами. Им нравилось получать посылки но ещё больше им нравилось получать письма И они так быстро отвечали. Мне казалось что не успею я написать письмо как уже приходит ответ. И затем нужно было помнить все что они рассказывали о своих семьях и однажды я сделала ужасную вещь, я перепутала письма и написала солдату который рассказывал мне все о своей жене а мать у него умерла чтобы он передал привет матери, а тому у которого была мать чтобы он передал привет жене. Их ответные письма были очень грустные. Каждый объяснял что я ошиблась и было понятно что их глубоко задела моя ошибка

Нашим самым очаровательным крестником мы обзавелись в Ниме. Однажды мы пошли в город и я обронила кошелёк. Я заметила пропажу уже в гостинице и встревожилась потому что там было довольно много денег. Когда мы обедали официант сказал что кто-то нас спрашивает. Мы вышли и увидели человека который держит в руке кошелёк. Он сказал что подобрал его на улице и как только освободился после работы пошёл в гостиницу нам его вернуть. В кошельке лежала моя визитная карточка и он совершенно не сомневался что приезжие будут в гостинице, к тому же к этому времени нас уже хорошо знали в Ниме. Я естественно предложила ему солидное вознаграждение из содержимого кошелька но он сказал нет. Тем не менее сказал что хочет попросить об одном одолжении. Они были беженцы с Марны и его сын семнадцатилетний Абель только что ушёл добровольцем и сейчас служит в Нимском гарнизоне, не могла ли бы я стать его крестной. Я сказала могла бы и попросила передать сыну чтобы он зашёл как только у него будет свободный вечер. На следующий вечер пришёл самый юный, самый прелестный, самый маленький солдат какого только можно себе представить. Это был Абель.

Мы очень привязались к Абелю. До сих пор помню его первое письмо с фронта Оно начиналась с того что его на фронте ничего особенно не удивило, все оказалось точно таким как ему рассказывали и как он себе представлял, разве что за отсутствием столов приходится писать на коленях.

Когда мы в следующий раз видели Абеля он носил красную fourragfre[6] потому что весь его полк наградили орденом Почётного легиона и мы очень гордились нашим filleul[7]. Ещё позднее, когда мы поехали в Эльзас с французской армией, после перемирия Абель жил у нас несколько дней и как же мальчик гордился собой когда он поднялся на верхнюю площадку Страсбургского собора

Когда мы наконец вернулись в Париж Абель приехал и жил у нас неделю. Мы всюду его водили и вечером первого дня он торжественно произнёс, по-моему стоило за это сражаться. Но вечерний Париж его пугал и всегда приходилось кого-то просить пойти вместе с ним. На фронте не было страшно но в Париже вечером было. Ещё через какое-то время он написал что его семья переезжает в другой департамент и оставил свой новый адрес. По какой-то ошибке письма по этому адресу не доходили и мы его потеряли.

Наконец мы все-таки доехали до Перпиньяна и стали ходить по госпиталям и раздавать наши запасы и запрашивать штаб если нам казалось что того что у нас есть недостаточно и нужно ещё. Сначала было немного трудно но вскоре все что нам положено было делать мы делали уже очень хорошо. Кроме того нам выдали огромное количество сумок с подарками и раздача этих сумок превращалась в сплошной праздник, это было похоже на постоянное Рождество. Всегда у нас имелось разрешение заведующего госпиталем собственноручно самим раздавать их солдатам что само по себе было большим удовольствием но ещё и давало возможность сделать так чтобы солдаты сразу же писали благодарственные открытки а открытки мы пачками отсылали миссис Латроп которая отсылала их в Америку тем людям которые послали подарки. И таким образом все были довольны. Потом остро стоял вопрос о бензине. По приказу французского правительства Американский Фонд помощи французским раненым имел право покупать бензин в первую очередь. Но покупать было нечего. У французской армии было много бензина и они охотно давали бы его нам бесплатно но продавать его они не могли а мы имели право его покупать но не получать даром Нужно было переговорить с офицером который распоряжался хозяйственной частью.

Гертруда Стайн была вполне готова водить машину где угодно, вручную заводить двигатель всякий раз когда больше заводить его было некому, ремонтировать машину, а надо сказать что она её ремонтировала очень хорошо хотя она и не выразила готовности разобрать и собрать мотор для тренировки как мне сначала хотелось, она даже смирилась с утренними вставаниями, но она наотрез отказывалась ходить по каким бы то ни было приемным и вести переговоры с какими бы то ни было чиновниками. Официально я была представитель а она была водитель но идти говорить с майором пришлось мне.

Майор оказался очаровательный. Переговоры тянулись очень долго, он посылал меня туда и сюда но в конце концов все разрешилось. Конечно все это время он называл меня мисс Стайн потому что все предъявляемые ему документы были на имя Гертруды Стайн, водитель была она. Так вот, сказал он, мадемуазель Стайн, моя жена очень хочет с вами познакомиться и она просила меня пригласить вас на обед. Я очень смутилась. Я была в нерешительности. Но я не мадемуазель Стайн, сказала я. Он чуть не выпрыгнул из-за стола. Что, закричал он, не мадемуазель Стайн. Тогда кто вы. Не забывайте что время было военное а Перпиньян почти на испанской границе. Вообще, сказала я, поговорите с мадемуазель Стайн. Где мадемуазель Стайн, спросил он. Она внизу, пролепетала я, в автомобиле. Вообще что это все значит, спросил он. Вообще, сказала я, понимаете Гертруда Стайн водитель а я представитель и у мадемуазель Стайн не хватает терпения, она не хочет ходить по приёмным и ждать и собеседовать и объяснять, вот почему я это делаю а она сидит в автомобиле. Но, что бы вы делали строго спросил он, если бы я попросил вас что-нибудь подписать. Я бы вам сказала, сказала я, как я вам говорю сейчас. Да действительно, сказал он, пойдёмте вниз и поговорим с этой мадемуазель Стайн.

Мы спустились, Гертруда Стайн сидела в форде на водительском месте и он к ней подошел. Они сразу же подружились и он повторил приглашение и мы пошли на обед. Было хорошо. Мадам Дюбуа была из Бордо, области знаменитой своей едой и вином И какой едой и прежде всего супом. Он до сих пор остаётся для меня эталоном всех супов на свете. Бывают супы которые к нему приближаются, редкие достигли его но ещё ни один не превзошел.

Перпиньян расположен недалеко от Ривсота а Ривсот это родина Джоффра. Там был небольшой госпиталь и в честь папы Джоффра мы получили для него дополнительное довольствие. Ещё мы сфотографировались на маленькой улочке возле дома где родился Джоффр в нашей крошке форд с красным крестом и буквами АФПФР и напечатали фотографию и послали её миссис Латроп. Открытки посылались в Америку и доход от продажи шёл на нужды Фонда. Тем временем США вступили в войну и кто-то по нашей просьбе прислал нам много тесьмы с напечатаными на ней звездами и полосами и мы отрезали от неё по кусочку и дарили всем солдатам и они и мы были довольны.

В связи с этим вспоминается один французский крестьянин. Потом уже в Ниме к нам приставили американского парнишку с машиной скорой помощи и мы поехали за город. Парнишка решил посетить водопад, я пошла осматривать госпиталь а Гертруда Стайн отсталась в машине. Когда я вернулась она рассказала что к ней подошёл старый крестьянин и спросил что за форма на парне. Это, гордо ответила она, форма американской армии, вашего нового союзника. О, сказал крестьянин. И затем задумчиво je me demande, je me demande, qu'est que nous ferons emsemble[8]

Выполнив задание в Перпиньяне мы поехали обратно в Париж. По.дороге с машиной происходило все что только может случиться. Вероятно в Перпиньяне даже форду было слишком жарко. Перпиньян расположен около Средиземного моря ниже его уровня и там жарко. После Перпиньяна Гертруда Стайн которая прежде всегда хотела чтобы было жарко и ещё жарче теперь стала относиться к жаре без энтузиазма. Она говорила что чувствует себя блином, жарко сверху и жарко снизу да ещё машина которую заводишь вручную. Не знаю как часто ругалась и говорила, а пошло оно все, то есть пошло все что вокруг. Я подбадривала её и не соглашалась пока машина не заводилась опять.

Как раз из-за этого миссис Латроп подшутила над Гертрудой Стайн. После войны мы обе получили награды от французского правительства, нам дали Reconnaissance Française[9]. Когда выдают награду то всегда выдают выдержку из приказа где объясняется за что её выдают. Перечень заслуг у неё и у меня был совершенно одинаковый, только у меня говорилось за преданность sans гelâсhе, неотступную преданность а у неё слов sans гelâсhе не было.

По пути в Париж с машиной, как я уже говорила, происходило все что угодно но с помощью старого бродяги который тянул и толкал в критические моменты Гертруде Стайн удалось добраться до Невера где мы встретили первые американские части. Это были хозяйственная часть и морские пехотинцы, первый контингент войск который прибыл во Францию. Там мы впервые услышали, как говорит Гертруда Стайн, печальную песнь морских пехотинцев, о том что всем в американской армии так или иначе случалось бунтовать но только морским пехотинцам никогда.

Как только мы въехали в Невер мы увидели Тарна Мак Гру, калифорнийца и парижанина с которым мы были почти не знакомы но он был в форме и мы воззвали о помощи. Он откликнулся. Мы рассказали ему наши беды. Он сказал, хорошо, поставьте машину в гараж гостиницы а завтра кто-нибудь из солдат с ней разберётся. Мы так и поступили.

Тот вечер по просьбе мистера Мак Гру мы провели в УМСА и в первый раз за много много лет увидели американцев просто американцев, таких которые сами по себе никогда бы не приехали в Европу. Это было весьма любопытно. Гертруда Стайн конечно со всеми поговорила, у каждого выяснила из какого он штата и города, чем занимается, сколько ему лет и как ему здесь нравится. Она поговорила с французскими девушками которые были с американскими парнями и французские девушки сказали ей что они думают об американских парнях а американские парни сказали ей все что они думают о французских девушках.

Следующий день она провела в гараже с Калифорнией и Айовой, как она назвала двух солдат которых отрядили ремонтировать её машину. Ей нравилось что всякий раз когда где-нибудь раздавался ужасный рёв, они серьёзно говорили друг другу, просто это французский шофёр переключает передачу. Гертруда Стайн, Калифорния и Айова так увлеклись друг другом что когда мы выехали из Невера машина к сожалению протянула не очень долго, но до Парижа мы все-таки добрались.

В это время Гертруда Стайн задумала написать такую историю Соединённых Штатов где в одной главе говорилось бы об отличиях Айовы от Канзаса а в другой Канзаса от Небраски и так далее. Она написала несколько глав и они тоже были опубликованы в том самом сборнике Полезные знания.

Мы пробыли в Париже недолго. Как только починили машину мы уехали в Ним, нам поручили три департамента, Гар, Буш де Рон и Воклюз.

Мы приехали в Ним и очень удобно там устроились. Мы пошли представиться главному военному врачу города, доктору Фабру, и благодаря необыкновенной любезности и его самого и его жены очень быстро освоились в Ниме но пока мы не начали работать доктор Фабр попросил нас об одном одолжении. В Ниме не осталось машин скорой помощи. В военном госпитале лежал аптекарь, армейский капитан, который был тяжело болен, был при смерти, и хотел умереть дома. С ним была жена и сидеть с ним собиралась она а от нас требовалось только отвезти его домой. Конечно мы согласились и повезли.

Мы проделали долгий тяжёлый путь по горам и не успели вернуться до темноты. Нам ещё оставалось прилично ехать до Нима как вдруг мы увидели на дороге две фигуры. Фары старого форда плохо освещали дорогу и совсем не освещали обочину и мы толком не поняли кто это. Тем не менее мы остановились как останавливались всегда если кто-то голосовал на дороге. Один, по-видимому офицер, сказал, у меня сломалась машина а я должен вернуться в Ним Хорошо, сказали мы, залезайте оба в кузов, там есть матрац и все остальное, располагайтесь. Мы поехали дальше в Ним. Когда мы въехали в город я спросила через оконце, где вы хотите выйти, куда вам надо, и голос ответил, в отель Люксекмбург. Мы подъехали к отелю Люксембург и остановились. Здесь было очень светло. Мы услышали возню в кузове а потом перед нами появился невысокий, совершенно разъярённый человек в фуражке и с дубовыми листьями полного генерала и орденом Почётного легиона на шее. Он сказал, я хочу вас поблагодарить но сначала

должен узнать кто вы. Мы, радостно ответила я, представители Американского Фонда помощи французским раненым и сейчас приписаны к Ниму. А я, парировал он, генерал который здесь командует а ваша машина, насколько я вижу, имеет французский военный номер и вы должны были сразу же мне рапортовать. Правда, сказала я, я не знала, извините пожалуйста Пожалуйста, раздраженно ответил он, сообщайте о своих нуждах и желаниях.

Мы сообщили очень скоро потому что конечно стоял извечный вопрос бензина и он был сама любезность и все нам устроил.

Маленький генерал и его жена были с севера Франции и они остались без крова и называли себя беженцами. Потом когда по Парижу стали бить Большие Берты и один снаряд попал в Люксембургский сад совсем близко от рю де Флерюс, должна признаться, я расплакалась и сказала что не хочу быть несчастной беженкой. Многим беженцам мы помогали. Гертруда Стайн сказала, у генерала Фротьера вся семья беженцы и они не несчастные. Я не хочу быть такой же не несчастной, с горечью ответила я.

Вскоре в Ним пришла американская армия. Мадам Фабр встретив нас однажды сказала что её кухарка видела американских солдат. Она наверное перепутала их с английскими, сказали мы. Нет, что вы, сказала она, она большая патриотка Так или иначе пришли американские солдаты, пришёл полк Службы Снабжения SOS, я так хорошо помню как они говорили название ударяя на бы.

Вскоре мы со всеми познакомились а с некоторыми познакомились очень близко. Там был Дункан, паренёк с юга с таким сильным южным акцентом что когда он начинал что-то рассказывать к середине истории я уже совершенно терялась. Гертруда Стайн, у которой вся родня из Балтимора, затруднений не испытывала и они с ним покатывались со смеху, а я только и поняла что его прирезали как цыплёнка. Жители Нима были обескуражены не меньше моего. Многие дамы в Ниме очень хорошо говорили по-английски. В Ниме всегда были английские гувернантки и они, нимские дамы, всегда гордились своим знанием английского но, по их словам, не. только они не понимали этих американцев но и эти американцы когда они говорили по-английски не понимали их. Мне пришлось признаться что со мной происходит приблизительно то же самое.

Солдаты все были из Кентукки, Южной Каролины и так далее и понимать их было трудно.

Дункан был душка. Он был сержант интендантской службы и когда мы стали находить американских солдат то в одном то в другом французском госпитале мы всегда брали с собой Дункана чтобы он дал американскому солдату белого хлеба и что-нибудь из потерянного обмундирования. Бедный Дункан страдал что он не на фронте. Он записался в армию ещё во время экспедиции в Мексику и вот сидел глубоко в тылу без всякой надежды оттуда выбраться потому что он был один из тех немногих кто понимал сложную систему армейской бухгалтерии и офицеры не рекомендовали его для отправки на фронт. Я уеду, с отчаянием говорил он, пусть меня разжалуют если хотят я уеду. Но как мы ему объяснили сбежавших самовольно очень много, на юге их было полно, мы их постоянно встречали и они спрашивали, скажите, а военного патруля тут нет. Дункан не был создан для такой жизни. Бедный Дункан. За два дня до перемирия он зашёл к нам и он был пьян и зол. Вообще он не пил но было слишком ужасно возвращаться и смотреть в глаза родным так и не побывав на фронте. Он сидел с нами в маленькой гостиной а в соседней комнате были офицеры из его части и они ни в коем случае не должны были видеть в каком он состоянии а ему уже было пора возвращаться в часть. Он задремал уронив голову на стол. Дункан, резко сказала Гертруда Стайн, да, ответил он. Она сказала, послушай Дункан. Сейчас мисс Токлас встанет, ты тоже встанешь и будешь смотреть прямо ей в затылок, понял. Понял, сказал он. А потом она пойдёт а ты пойдёшь за ней и не смей ни на секунду отводить глаза от её затылка пока не сядешь в мою машину. Понял, сказал он. И он действительно понял и Гертруда Стайн отвезла его в часть.

Душка Дункан. Это он ликовал узнав что американцы взяли сорок деревень в Сен-Мишель. В тот день он должен был ехать вместе с нами в Авиньон отправлять ящики. Он очень прямо сидел на подножке и вдруг его взгляд привлекли какие-то дома. Что это, спросил он. А, просто деревня, ответила Гертруда Стайн. Через минуту опять появились дома. А это что, спросил он. А, просто деревня. Он совсем замолчал и стал смотреть на окрестный пейзаж совсем другими глазами. Вдруг, глубоко вздохнув, он сказал, сорок деревень, это совсем не много.

Нам действительно очень нравилось жить с нашими солдатиками. Я бы хотела рассказывать только солдатские байки. Они на удивление хорошо ладили с французами. Они вместе работали в железнодорожных ремонтных мастерских. Американцев тяготил только длинный рабочий день. Они работали слишком сосредоточенно чтобы работать так долго. В конце концов договорились что они делают свою работу за столько времени за сколько они привыкли а французы за столько за сколько они привыкли. Было очень много дружеского соперничества Американские парни говорили что не понимают какой смысл так отделывать то что все равно так скоро опять взорвут, французские что раз не отделано значит не кончено. Но обе компании сильно друг другу нравились.

Гертруда Стайн все время говорила что на войне гораздо лучше можно понять Америку чем если просто поехать в Америку. Здесь вы были с Америкой так как это было бы невозможно если просто поехать в Америку. В нимский госпиталь то и дело привозили американских солдат а доктор Фабр знал что у Гертруды Стайн есть медицинское образование и всегда хотел чтобы в таких случаях она была рядом. Один из наших парней выпал из поезда Он не думал что эти маленькие французские поезда могут ездить быстро но они ездили, и так быстро что он разбился насмерть.

Это превратилось в большое событие. Гертруда Стайн вместе с женой префекта, главы администрации департамента и генеральша представляли на похоронах родственников покойного, Дункан и ещё два солдата трубили в горн и все говорили речи. Протестантский пастор попросил Гертруду Стайн рассказать о покойном и его добродетелях а она попросила солдатиков. Найти какую-нибудь добродетель было трудно. Он был по-видимому ещё тот тип. Неужели вы не можете сказать о нем ничего хорошего, в отчаянии спросила она Наконец Тэйлор, один из его товарищей, с торжественным видом посмотрел на неё и сказал, сердце у него я вам доложу было большое как лоханка

Я часто задаюсь и задавалась тогда вопросом, связывал ли кто-нибудь из всех этих солдатиков Гертруду Стайн которую они в то время так хорошо знали с Гертрудой Стайн из газет.

Мы жили очень напряжённой жизнью. На нас были все американцы, в маленьких окрестных больницах и в нимском гарнизоне их было очень много и нужно было их всех найти и обо всех позаботиться, потом были все французы в госпиталях, каждого нужно было посетить потому что на самом деле именно в этом заключались наши обязанности, а потом началась эпидемия испанки и Гертруда Стайн с одним военным врачом из Нима ездили по всем деревням на много миль вокруг чтобы перевезти в Ним всех больных солдат и офицеров которые заболели дома в увольнении.

Во время этих долгих поездок она снова стала много писать. Пейзаж, странная жизнь дали ей толчок. Это тогда она полюбила долину Роны, тот пейзаж который значит для неё так много как никакой другой. Мы по-прежнему здесь в Билиньене в долине Роны.

Она написала в то время стихотворение Дезертир, почти сразу же напечатанное в Ярмарке тщеславия. Генри Мак Брайд заинтересовал её творчеством Крауниншильда. Как-то раз в Авиньоне мы встретились с Браком. Брак был тяжело ранен в голову и лежал в госпитале в Сорге под Авиньоном. Как раз когда он там лежал ему стали приходить мобилизационные предписания. Повидаться с Браками было ужасно приятно. Пикассо только что объявил в письме Гертруде Стайн что он женится на jeune fille[10], на молодой, и в качестве свадебного подарка прислал Гертруде Стайн прелестную маленькую картину и фотографию портрета своей жены.

Эту прелестную маленькую картину он скопировал мне на холщовую основу много лет спустя а я сделала вышивку по его рисунку и так началось моё вышивание. Мне казалось что неудобно просить его делать рисунки для вышивки но когда я сказала об этом Гертруде Стайн она ответила, хорошо, я его попрошу. И однажды когда он был у нас она сказала, Пабло, Алиса хочет вышить эту маленькую картину и я сказала что нанесу ей контуры. Он посмотрел на неё со снисходительным презрением, если кто-то будет это делать, сказал он, это буду я. Тогда, сказала Гертруда Стайн доставая кусок холста, приступайте, и он приступил. И с тех пор я вышиваю по его рисункам и с большим успехом а вышивки очень хороши на старых стульях. Две таких я сделала для двух маленьких стульев эпохи Людовика XV. Он любезно делает мне рисунки прямо по рабочему холсту и их раскрашивает.

Ещё Брак нам сказал что Аполлинер тоже женился на молодой. Мы всласть посплетничали. Но вообще рассказывать особенно было нечего.

Время шло, мы были очень заняты а потом наступило Перемирие. Мы первые принесли эту весть во многие маленькие деревушки. Французские солдаты в госпиталях испытывали скорее не радость а облегчение. Они как будто считали что мир будет не таким уж долгим. Помню один из них сказал Гертруде Стайн когда она ему сказала, вот и наступил мир, по крайней мере на двадцать лет, сказал он.

На следующее утро мы получили телеграмму от миссис Латроп. Приезжайте немедленно если хотите поехать с французскими войсками в Эльзас. Мы не останавливались по дороге. Мы доехали за день. Почти сразу же мы выехали в Эльзас.

Мы выехали в Эльзас и по дороге у нас произошла наша первая и единственная авария. Дороги были чудовищные, грязь, выбоины, слякоть и запружены французским войсками которые шли в Эльзас. Когда мы обгоняли обоз упряжка лошадей которая везла полевую кухню дёрнулась в сторону и столкнулась с нашим фордом, отлетело крыло и ящик с инструментом и что хуже всего сильно погнулся треугольник рулевого управления. Военные подобрали наше крыло и наши инструменты но с погнутым треугольником ничего нельзя было поделать. Мы поехали дальше, то в гору то под гору, машину швыряло по раскисшей дороге из стороны в сторону, а Гертруда Стайн будто приросла к рулю. Наконец километров через сорок мы увидели на дороге каких-то людей из американской скорой помощи. Где можно починить машину. Немного дальше, сказали они. Мы проехали немного дальше и увидели американскую машину скорой помощи. Лишнего крыла у них не было но они могли дать другой треугольник. Я рассказала о наших бедах сержанту, он недовольно, хрюкнул и вполголоса что-то сказал механику. Затем повернувшись к нам он отрывисто произнес, заводите её сюда. Потом механик снял гимнастерку и набросил её на радиатор. Как сказала Гертруда Стайн, когда американец так поступает машина его.

Раньше мы совершенно не понимали для чего нужны крылья но пока мы доехали до Нима мы поняли. Во французской армейской мастерской нам приделали новое крыло и дали новый ящик с инструментом и мы поехали дальше.

Вскоре мы доехали до полей сражений и окопов с обеих сторон. Их невозможно себе представить тому кто их не видел тогда. Это было не ужасно а странно. Мы привыкли к разрушенным домам и даже к разрушенным городам но это было нечто совсем другое. Это был пейзаж. Пейзаж никакой страны.

Помню как французская сестра милосердия однажды говорила о фронте и единственное что она на самом деле о нем сказала, это c'est un paysage passionnant, это захватывающий пейзаж. И как раз таким он и был когда мы его увидели. Он был странный. В нем было все, камуфляж, бараки. Было сыро и холодно, бродили какие-то люди но непонятно китайцы или европейцы. У нас отказал ремень вентилятора. Остановилась штабная машина и его закрепили шпилькой, мы ещё носили шпильки.

Еще нас необычайно заинтересовало то что у французов камуфляж выглядит совершенно иначе чем у немцев а один раз мы наткнулись на какой-то очень очень аккуратный камуфляж и он оказался американским. Принцип был одинаковый но поскольку национальное исполнение было все же различным были неизбежны и различия. Цветовая гамма была разная, пятна были разные, способ наложения пятен был разный, это наглядно объясняло всю теорию искусства и её неизбежность.

Наконец мы приехали в Страсбург а потом оттуда поехали в Мюлуз. В Мюлузе мы пробыли до самой середины мая.

В Эльзасе мы занимались не госпиталями а беженцами. По всему разорённому краю жители возвращались в разрушенные дома и АФПФР задался целью обеспечить каждую семью парой одеял, нижним бельем, шерстяными чулками для детей и пинетками для младенцев. Ходили слухи что припасённые в огромных количествах пинетки для младенцев брались из подарков предназначенных миссис Вильсон которая тогда вот-вот должна была произвести на свет маленького Вильсона. Пинеток для младенцев было много но для Эльзаса совсем не много.

Наш штаб размещался в актовом зале одной из школ в Мюлузе. Немецкие школьные учителя исчезли и преподавать временно отрядили французских школьных учителей которые оказались в армии. Директор нашей школы был в отчаянии, не из-за послушания и готовности учеников учить французский а из-за их одежды. Все французские дети всегда аккуратно одеты. Оборвышей не бывает, даже сироты в глухих деревнях аккуратно одеты, точно так же как все француженки аккуратные, даже бедные и старые. Они могут быть не всегда чистоплотные но всегда аккуратные. С этой точки зрения пёстрые лохмотья даже сравнительно обеспеченных эльзасских детей выглядели плачевно и французские учителя страдали. Мы как могли выручали директора передничками негритянских детей но передничков было мало, к тому же их нужно было приберечь для беженцев.

Мы очень хорошо узнали Эльзас и эльзасцев, причём самых разных. Все изумлялись тому с какой простотой заботилась о себе французская армия и французские солдаты. В немецкой армии к такому не привыкли. С другой стороны французские солдаты с недоверием относились к эльзасцам которые страшно хотели быть но все же не были французами. Они не откровенные, говорили французские солдаты. И это так и есть. Какими бы ни были французы но они откровенны. Они очень вежливые, они очень пронырливые но рано или поздно они всегда скажут правду. Эльзасцы не вежливые, они не пронырливые и они не обязательно скажут правду. Может быть возобновив контакты с французами они научатся всему этому.

Мы распределяли. Мы ездили во все разорённые деревни. Обычно мы просили священника помочь нам с распределением. У одного священника который дал нам много полезных советов и с которым мы очень подружились осталась дома только одна большая комната. Безо всяких ширм и перегородок он сделал из неё три, в первой стояла мебель из его гостиной, во второй из столовой, и в третьей из спальни. Когда мы у него обедали а пообедали мы хорошо и эльзасские вина у него были очень хорошие, он принял нас в гостиной, потом он извинился и удалился в спальню вымыть руки, а затем очень церемонно пригласил нас в столовую, казалось что это старая театральная декорация.

Мы поехали домой через Мец, Верден и Милдред Олдрич.

Мы опять вернулись в другой Париж. Нам было неспокойно. Гертруда Стайн начала очень много работать, именно тогда она написала свои Эльзасские акценты и другие политические пьесы. Мы все ещё жили под знаком работы для фронта и отчасти продолжали ею заниматься, ходили по госпиталям и навещали оставшихся там солдат до которых никому теперь не было дела. Мы сильно поиздержались во время войны и теперь экономили нанять прислугу было трудно если не невозможно, цены были высокие. Пока что к нам приходила femme de ménage[11] только на несколько часов в день. Я говорила что Гертруда Стайн у нас шофёр а я повар. Рано утром мы ездили на рынок за продуктами. Все перемешалось в этой жизни.

В составе комиссии по делам мира приехала Джесси Уайтхед, она была секретарём одной из делегаций, и конечно нам было интересно знать все о мире. Именно тогда Гертруда Стайн назвала одного разглагольствующего молодого человека из комиссии по делам мира человеком который знает все о войне. Приехали родственники Гертруды Стайн, приехали все и всем было неспокойно. Мир был беспокойный и растревоженный.

Гертруда Стайн и Пикассо поссорились. Никто из них так и не понял толком из-за чего. Так или иначе они не виделись год а потом случайно встретились на приёме у Адриенны Монье, Пикассо спросил, ну как дела, и что-то насчёт того не придёт ли она к нему в гости. Нет не приду, мрачно сказала она. Пикассо подошёл ко мне и спросил, Гертруда говорит что она не придёт ко мне в гости, это она серьезно. Боюсь что если она это говорит то серьёзно. Они не виделись ещё год а тем временем у Пикассо родился сын и Макс Жакоб жаловался что его не позвали крестным. И совсем вскоре после того мы были в какой-то галерее и Пикассо подошёл и положил руку на плечо Гертруды Стайн и сказал, черт возьми, будем друзьями. Конечно, сказала Гертруда Стайн и они обнялись. Когда к вам можно прийти, спросил Пикассо, давайте подумаем, ответила Гертруда Стайн, мы к сожалению очень заняты но приходите на ужин в конце недели. Глупости, сказал Пикассо, мы придем на ужин завтра, и они пришли.

Париж был другой. Гийом Аполлинер умер. Мы встречались с невероятным количеством людей но никого из них насколько я помню мы прежде не знали. Париж был людный. Как заметил Клайв Белл, говорят что на войне убили страшно много народу но у меня впечатление что вдруг родилось невероятно много взрослых мужчин и женщин.

Как я говорила было неспокойно и мы экономили, все дни и все вечера мы с кем-то встречались и наконец был парад, торжественный марш союзников под Триумфальной аркой.

Членам Американского Фонда помощи французским раненым полагались места на скамьях которые поставили вдоль Елисейских полей но парижане с полным основанием воспротивились потому что из-за этих скамей им было бы ничего не видно и Клемансо быстро распорядился их убрать. К нашему счастью комната в гостинице у Джесси Уайтхед выходила прямо на Триумфальную Арку и она пригласила нас к себе смотреть парад. Мы с радостью согласились. Был чудесный день.

Мы встали на рассвете, позднее проехать по Парижу было бы уже невозможно. Это было одно из последних путешествий Тетушки. Красный крест к тому времени закрасили но кузов у машины ещё оставался. Очень скоро она завершила свой славный путь и ей на смену пришла Годива,маленький двухместный автомобиль и тоже форд. её назвали Годивой потому что она вступила в мир обнажённой и все наши друзья что-нибудь нам дарили для её убранства.

В тот раз Тётушка совершала своё почти последнее путешествие. Мы оставили её у реки и пошли пешком в гостиницу. На улицу вышли все, мужчины, женщины, дети, солдаты, священники, монахини, мы видели как двум монахиням помогали забраться на дерево откуда им было видно. А сами мы сидели прекрасно и видели очень хорошо.

Мы видели все, сперва мы увидели несколько раненых из Дома Инвалидов которые сами себя катили в своих самоходных колясках. По старинной французской традиции первыми на военном параде всегда идут ветераны из Дома Инвалидов. Они все прошли маршем под Триумфальной Аркой. Гертруда Стайн вспомнила что когда она ребёнком качалась на цепях вокруг Триумфальной Арки гувернантка говорила ей что под ней нельзя проходить потому что после 1870 года под ней проходили немецкие войска А теперь под ней шли все кроме немцев.

Все страны шли по-разному, кто-то медленно, кто-то быстро, французы лучше всех несут знамёна, Першинг и его адъютант который шёл сзади и нёс знамя пожалуй красивее всех держали дистанцию. Именно этот эпизод Гертруда Стайн описала в сценарии фильма который она приблизительно в это время и написала а я потом опубликовала в Географии и пьесах в простом издании.

Но все это в конце концов кончилось. Мы пошли наверх а потом мы прошли по Елисейским полям и война кончилась и разбирали груды трофейных орудий которые прежде стояли как две пирамиды и мир был с нами.

предыдущая страница

[6] аксельбант (фр.)

[7] крестник (фр.)

[8] Я спрашиваю себя я спрашиваю себя чего мы добьемся вместе (фр.)

[9] Благодарность Франции (фр.)

[10] девушке (фр.)

[11] домработница (фр.)

---