До седьмого колена

Первая фраза после пробуждения, которая распечатывала сведенные губы Сергея Юрьевича, была: «Выходите на следующей?» Имелось в виду выходит ли кто-нибудь из тесно спрессованной вагонной толпы на Павелецкой, где СЮ делал пересадку. До этого момента действия не требовали от него голосовых усилий.
Много лет после маминой смерти он жил в просторной однокомнатной квартире на Автозаводской рядом с разрушенным монастырем. Нехитрый холостяцкий быт был ему не в тягость, готовить и всему остальному он научился, ухаживая за заболевшей матерью. Перед её смертью произошел один странный случай. Мать была уже в полубессознательном состоянии, когда вдруг раскрыла глаза, и потребовала, чтобы Сергей ее приподнял. Он вытер руки о перекинутое через плечо полотенце и легко подхватил почти невесомое тело. Подсунув под спину подушку, он с надеждой заглянул ей в лицо. Ему, уже отчаявшемуся, вдруг показалось, что произошло чудо, о котором он так страстно молился бессонными ночами на своем кухонном жестком диванчике.
Но порыва хватило ненадолго. Мать протянула желтую восковую руку в сторону огромного дубового гардероба с резным разваливающимся портиком, и прошептала: «Вынь коричневую сумку. Открой». У Сергея мелькнула сумасшедшая мысль, что там спрятано завещание, самые главные материнские мысли относительно его, Сергея, будущего. Сейчас мать научит, как ему прожить без неё оставшуюся жизнь, жениться ему или нет, что делать с квартирой, работой… Ведь не может же она просто так уйти и оставить его без своей опеки… Сергей кинулся к шкафу и скоро, разочарованный, перекладывал ветхие выпадающие листочки обшарпанной записной книжки, держа ее перед глазами враз уставшей матери.
Когда Сергей дошел до буквы «К», мать встрепенулась и загулила что-то невнятное, требуя остановиться. На эту букву было записано несколько незнакомых фамилий. Мать вдруг заплакала и обессиленная закрыла глаза. Сергей снял с кровати сумку, а книжку положил на тумбочку, да так неосторожно, что хрупкие листочки спорхнули из неё как с осеннего дерева под порывом ветра.
И впрямь, осенний ветер вскоре разметал его маленькую семью. Про саму книжку он как-то позабыл под давлением горестных событий, и только нет-нет, да и возникнет из ниоткуда в опустевшей квартире выпавший листик, как напоминание о невысказанной материнской просьбе.
После похорон измученный и вконец растерявшийся СЮ пытался отыскать какие-нибудь записки, касающиеся его, Сергея дальнейшей жизни, но так и не нашел. Разочарование и обида на бросившую его мать были так сильны, что он просто запретил себе вспоминать её последние дни.
У СЮ за эти годы так и не поднялась рука выбросить мамины вещи, он окончательно перебрался в кухню, перетащил туда телевизор, вместо кухонного диванчика купил нормальную узкую тахту, а вместо стола поставил изящный журнальный столик. Гостей он к себе не приглашал, и коротал вечера, перечитывая огромную библиотеку, доставшуюся от отца и рассматривая старые семейные фотографии.
Но нельзя сказать, что после стольких лет СЮ опасался или ему было как-то уж чересчур тяжело заходить в мамину комнату, как он её называл. Несколько полок в гардеробе были его, на нескольких вешалках висели его костюмы и, в тщательно упакованных коробках, лежала его сезонная обувь, вымытая, начищенная, с заткнутыми старыми газетами носами.
СЮ был щеголем. Костюмы, хоть немного и залоснились за эти годы, были всегда безукоризненно отглажены, в карманах лежали свежие носовые платки, обувь блестела, а рубашки – накрахмалены в ближайшей прачечной. Так что, когда он приходил в ГЛАВК на совещания, секретарша директора, сама, интимно взяв его под ручку, провожала в кабинет. Этому имелось объяснение. При каждом визите СЮ преподносил ей розу. И всегда белую. Секретарша была женщиной с трудной судьбой и в душе надеялась на более близкое знакомство.
Да масса одиноких и не очень женщин надеялись на то же. Но самой решительной оказалась Вероника Вениаминовна младший научный сотрудник из соседнего отдела. Она вообще сама организовывала их нехитрые свидания, покупая билеты в консерваторию. А после позднего провожания, усиленно приглашала домой на чашечку кофе.
Но к чести СЮ, тот всегда отдавал ей деньги за свой билет и в антракте приглашал в буфет выпить соку. А потом, виновато заглядывая в счастливые глаза Вероники Вениаминовны, стряхивал с лацканов её костюма крошки «наполеона», которое она предпочитала всем остальным пирожным.
Домой к ней он так ни разу не зашел, но в институте все же поползли неясные слухи об их дружбе. СЮ чувствовал, что виновницей этих слухов является сама ВВ. Его отстранённая любезность постоянно подстёгивала её совершать поступки, которые могли бы разрушить стену его несколько брезгливого безразличия.
Эту осень СЮ, подумал было, что не переживет. Уж очень яростный грипп привязался в начале сентября, и в начале следующего месяца он уже лежал с осложнением, а участковый врач все норовила отправить его в больницу. Но СЮ категорически отказывался, памятуя, как страдала там от невыносимых условий его мать. Тогда врачиха сдалась и прислала угрюмую медсестру, чтобы та ставила ему банки и делала назначенные уколы.
СЮ, увидев впервые Симу, так звали девушку, расстроился. Он подумал, что эта патлатая особа в юбке, едва прикрывающей трусики, будет маячить перед ним теперь долго и в его интересах быстрее выздороветь, чтобы не травить себя зрелищем спадающей юбчонки и видом проколотых ноздрей и языка. Первую неделю он, открыв дверь, сразу ложился, отворачиваясь к стене. Сима ставила банки, мерила давление, смазывала чем-то едким горло и уходила, пренебрежительно прощаясь с ним кивком головы.
Продукты приносила после работы раздражающая его своей навязчивостью ВВ. Каждый раз, расплачиваясь, СЮ мрачно благодарил и просил больше не беспокоиться. ВВ обижалась, но не сильно, она алчно и беззастенчиво разглядывала полуголого СЮ и все норовила дотронуться до его лба, якобы проверить нет ли температуры. Больше из институтских его никто не навещал, да и было бы слишком утомительно созерцать надоевшие лица.
Накануне вечером ему стало совсем плохо, и утром он уже с нетерпением ждал прихода Симы, поскольку обычно после уколов ему становилось значительно легче. Но Сима запаздывала. СЮ мялся, бродил по квартире, ложился, опять вставал. Он выпил чаю, съел обязательное яйцо всмятку и тут вдруг понял, что не просто ждёт Симу, приносящую ему избавление от боли, он ждет её как женщину, которая ему безумно нравится. Со всеми её ужимками, сверкающим во всех местах загорелым телом, падающими в самый неподходящий момент на глаза волосами, которые она, пофыркивая, отдувала, чтобы увидеть, куда ставить очередную банку.
СЮ испугался. Такого томления он никогда не испытывал. Да ещё к кому? К этой … он не мог даже подобрать подходящего определения… ужас какой! Он затряс головой, но наваждение не проходило. Его так тянуло к Симе, что казалось, войди она сейчас, он накинется на неё, и самые разнузданные ночные фантазии покажутся детскими комиксами. Симы все не было. Позвонив в поликлинику, выяснил, что и там она сегодня не появлялась. СЮ в отчаянии заполз обратно в постель и замер, притаившись. Так скорее придет спасительный сон, думалось ему. Он лежал, поджав ноги, и вспоминал всех своих немногочисленных подруг. Все эти отпуска, командировки, поезда СВ, все те нечаянные радости, которые дарили ему влюбленные женщины. К браку он никогда не стремился, домашний уют и заботу ему обеспечивала мама, да и любил, по большому счёту он только её, понимая, что другую рядом с собой мать бы не потерпела.
Его размышления прервал громкий стук в дверь. Сердце в унисон тоже стукнуло так сильно, что в голове раздался звон. Он вскочил, и босиком побежал в прихожую. Сима ворвалась в квартиру и, швырнув куртку, побежала мыть руки. Ни тебе здрасти, ни извините. СЮ растерянно постоял около раскрытой двери, потом медленно и основательно закрыл и пошёл к кровати. Он попытался вспомнить свои утренние мечты и удивился. Вся его страсть растаяла, как ночной кошмар. Тут Сима вошла на кухню и села у него в ногах, глядя в окно.
– Сергей Юрьевич, скажите, Вы бы женились на мне? – неожиданно произнесла она.
СЮ растерялся. Он молчал, пристально вглядываясь в девушку. Но его душа опять пришла в волнение, и он уже готов был произнести «Да».
– Ладно, извините, – не дождалась ответа Сима, – это у меня сегодня настроение такое, бешеное.
Что-то привлекло его в Симином печальном лице, какая-то неправильность черт, и когда он пригляделся повнимательнее, с ужасом увидел старательно замазанный фингал и подозрительно распухший нос.
– Что это? Только не говорите, что о полку ударились…
– Какая полка, Бог с вами. Мне, наверное, нос сломали, так и буду теперь как Бельмондо какой-нибудь.
– Может лёд?
– А у вас есть?
– Посмотрите в холодильнике. А зачем вам за меня замуж-то понадобилось? Я же намного вас старше…
– Это и привлекает. Холостой, интересный, хорошая работа, машина, квартира, правда сильно запущенная… А что с этих бандюков-молокососов взять? Только и умеют пальцы топырить. Вот вы нормальный… не думайте, что я вам навязываюсь, просто нужно было самооценку поднять. Я же вижу, как вы на меня смотрите… И потом – вы неплохой человек, не то что ваша мамаша…
– Господи, мама-то какое отношение к вам имела? Вы знали её что ли?
– Хотите устроить день правды? – ухмыльнулась Сима, – ладно, устраиваю. Теперь можно. Завтра у меня суд и чего они там придумают – Бог весть. Вы хоть знаете мою фамилию? Кранк. Ничего она вам не говорит? А мамуле вашей очень бы даже сказала. Она ведь была общественница, вначале добровольно на всех стучала, потом её в штат взяли.
СЮ вскинулся от неожиданности и резко сел на постели. В голове опять зазвенело, а сердце, было утихнувшее, бешено забилось.
– Замолчите немедленно, да как вы смеете?! Да я на вас в суд подам…
– Во-во, – засмеялась Сима, – все так поначалу говорят, не перебивайте. Заодно она была судебным заседателем. Доложила куда надо, по долгу службы, что к нам певец этот, Галич постоянно приходил. Он с моим отцом дружил… Папу и взяли, поскольку он потом в тайной переписке с ним состоял. Правда, выпустили скоро, но почек он лишился. Я его и не помню совсем. Потом за маму мою взялась. Мама тогда пить начала, с ней просто было справиться... А меня в детский дом определили. Когда меня увозили, ваша мать стояла у подъезда и жалостливо так на меня смотрела, мы ведь в одном дворе жили… Вы тогда в институте учились, не помните меня… Слава Богу, добрые люди пропасть не дали, а я потом специально сюда устроилась, за старичками и старушками типа вашей мамаши ухаживать. Скажите спасибо – не дожила, а то бы я ей показала. Мне за одну услугу, – Сима скривилась, – дали посмотреть папочку, там все осведомители этого района записаны. И на каждом висят такие же судьбы, как у нашей семьи. Вот и хожу по вызовам, разбираюсь. Не до смерти, нет, не пугайтесь. Но их последние дни сильно скрашиваю. Народный мститель, ёшкин пень. – хмыкнула она.
СЮ похолодел. Он откинулся на подушки и зажмурил глаза. Что она несет, какой осведомитель… Правда мама была убеждённым партийцем, действительно боролась с недостатками, но не до такой же степени… Он и сам считает, что вождь был абсолютно прав, жесток зато страну поднял, войну выиграл… он вполне с мамой согласен – это сейчас народ разболтался, разленился… Но то, что она на маму клевещет… да он с ней такое сделает, детдомовка несчастная, он её по судам затаскает…
– Так это вас клиенты побили? – Насмешливо спросил он.
Сима все поняла. Она устало поднялась, отбросила лед и вынула из сумочки одноразовый шприц.
– Ладно, давайте укольчик и я побегу. Дел много.
СЮ вдруг испугался. После всего, что она здесь наговорила, ей совершенно не резон оставлять его в живых. Вколет черте что и доказывай потом, что не сам умер.
– Не надо мне вашего укольчика, убирайтесь, и больше не смейте здесь появляться. А я встану и еще разберусь с вами.
Сима издевательски хохотнула, каким-то разнузданным жестом мазнула ободряюще его по плечу, крутанула юбчонкой, и, подхватив куртку, выскочила на лестничную площадку.
СЮ возбуждённо полез в шкафчик, вытащил заветную бутылочку с виски и высосал её до дна. Закружилась голова, но он встал и отправился в мамину комнату. Поворошив в гардеробе одежду, вытащил коричневую сумку. Там по-прежнему лежала ветхая книжечка, но листочка с буквой «К» в ней не было. Но ведь он помнит, как выглядел этот листик, и фамилия там такая была. Уж очень необычной она ему показалась. Что же все-таки хотела сказать ему перед смертью мама? Может, хотела предостеречь? А может наоборот? Страдала, чувствовала себя виноватой, что испоганила девчонке жизнь? Покаяться хотела? Выходит – права девчонка? Нет, не может быть. Ведь у нас и дед и его брат были репрессированы. Мать все твердила, что это ошибка, что Сталин ничего не знал, недаром Ежова потом расстреляли. СЮ старался об этом не думать. Но мамины настроения отслеживал и ей сопереживал. Ему вспомнился эпизод, когда однажды в детстве в их квартиру ворвалась какая-то сумасшедшая, она проклинала, махала кулаками и кричала, что Бог отомстит им всем за её погибшего мужа, но это была точно не Симина мать. Тогда СЮ было лет пять, и Симы ещё даже в проекте не было. Мать снизошла до объяснений, она сказала, что дядя баловался и пришлось вызвать милицию. Но вроде больше такого не повторялось, или мама стала осторожнее, или люди боязливее. А, впрочем, если разобраться… и сам этот горлопан, (СЮ слушал его песни в разных кампаниях), доверия не вызывает, и папаша Симин видимо недалеко от него ушел, так что как не крути, мамуля поступила по велению совести. Такие же вот горлопаны Россию развалили, Крым отдали… И живут ведь теперь припеваючи. Сталина на них нет. Он бы их всех… СЮ вспомнил прозрачные волны, запах водорослей, горячий песок, сверкающий перламутром, и застонал от невозможности что-то исправить.
Неожиданно раздавшийся звонок заставил его вздрогнуть. Ему показалось, что сейчас он снова увидит Симу. Он подумал: а вдруг все предыдущее ему приснилось, а если нет, то он готов ей все простить, только, чтобы она простила его мать. И еще подумал, что ведь возможно же наконец и в его жизни счастье: вдруг все уладится и она согласится стать его женой – надежда обдала жаркой температурной волной лицо, и из-под густых еще волос заскользили струйки пота.
Но за дверью стояла совершенно ненужная Вероника и искательно улыбалась. Разочарование было настолько сильным, что, не помня себя от ярости, с мыслью, что теперь он свободен от каких бы то ни было обязательств, СЮ сгрёб её и рывком втащил в прихожую. Вероника вначале растерялась, но вдруг решив, что победила, быстро сбросила пальто и начала срывать с себя остальное. СЮ, сопя, поволок Веронику в комнату и швырнул на мамину мемориальную кровать. А потом, путаясь в колготках, начал грубо стягивать с неё остатки одежды. Но, увидев вялое, продавленное тело, опомнился и понял, что ничего у него не получится. Он отвернулся от неё. Стыд холодом выжиг пустоту в его теле, он лежал и пытался подобрать слова, которыми попросит её уйти. А Вероника, торжествуя, лежала рядом. Она рассматривала грязный потолок и, уже чувствуя себя почти хозяйкой, прикидывала, во что им обойдется ремонт.