Лёгкий хмель удачи
Всего лишь восемь? Ещё утро? Ну и что?!
Он имел на это полное, заслуженное право.
Прохладой зала ожидания первого класса, кроме него, воспользовались к этому времени только два местных, когда-то виденных им в городе, пассажира; значительные и опытные люди не спешили посидеть в больших кожаных креслах, такие приезжали прямо к посадке в самолёт.
А вот и зря.
Всё ведь продумано, всё должно быть, всё имеет свою цену.
И то, что накопленные за последние два года постоянных полётов бонусные мили позволяли ему полноправно занимать места и в бизнес – классе, и в таком дорогом зале ожидания, было так же приятно, как и рюмка хорошего коньяка перед каждым полётом.
Напиток был привычно хорош, да и сегодняшняя учтивая девочка-официантка имела изумительно нежный, свежий цвет лица.
Вперёд!
Антон Букин летел в столицу за назначением.
Газета, короткий сон, обязательно завтрак.
Он проснулся от пронзительного солнца в своём иллюминаторе.
Улыбнулся. Классно!
По привычке, радуясь чистому небу, стал беззаботно рассматривать землю.
Самолёт уже подлетал к Москве, с высоты весенние дачные посёлки сверкали под отражёнными солнечными лучами тысячами стёклышек окон и теплиц, так похожие на куски старинных блестящих кольчужек, разбросанных в нежно-зелёных, дымчатых, перелесках и полях.
Дома и прочие строения различались ещё с трудом, а вот теплицы – сверкали…
Потом стюардесса попросила их пристегнуть ремни, затем самолёт привычно приземлился, кто-то остался ждать багаж, а Антон налегке, опытно, вышел из здания аэропорта на площадь.
Таксисты негромко предлагали свои услуги, но он умел экономить, гордился таким умением, поэтому безо всяких там комплексов подождал нужную ему маршрутку.
Конечно, расходы на транспорт, даже на такси, тоже закладывались в смету его постоянных столичных командировок, но Антон давно уже договорился с бухгалтерией, поэтому приятно было сидеть у приоткрытого окна чистенькой маршрутки и точно знать, какую же сумму он только что для себя сэкономил.
И девушка в розовом платье ему так мило улыбнулась.
И это правильно, ведь он молод, здоров! И цель в жизни у него тоже есть.
В этот раз Антон Букин прилетел в Москву из своего маленького города не просто так, не по текущим, зачастую нудным, делам фирмы, а на утверждение директором региональной торговой сети детских развивающих конструкторов.
И это будет. Обязательно.
Он почти случайно обратил внимание на своё отражение в водительском зеркале.
Да, действительно, ещё молод. Но при этом достаточно симпатичен.
По-умному, желая соответствовать своему будущему статусу, Антон ещё с зимы начал отращивать себе современную бородку и вставил серьгу в ухо, но любимая бабушка, как-то увидав его, такого, на чьих-то родственных именинах, громко заметила при всех, нисколько не желая обидеть, что её внучок выглядит паскудно.
Пришлось тогда бороду сбрить, а серьгу снова положить в коробочку, спрятав её в нижний ящик офисного стола.
Ну что ж, и так – представителен и уверен.
Имеется солидное выражение пока ещё не загорелого, розовощёкого лица. Особенно хорош левый профиль.
Антон искренне считал себя славным парнем, по крайней мере, ему об этом часто говорили многие знакомые.
Всё прошло быстро, закончилось крепким рукопожатием генерального директора и короткими, деловыми напутствиями столичных коллег, старших товарищей.
В баре на первом этаже бизнес – центра он, искренне желая соответствовать, угостил ребят коньяком.
Сам тоже, изо всех сил стараясь сохранять значительную невозмутимость, выпил самую малость.
И уже на улице Антон от души расхохотался, запрыгал по городскому асфальту, потом спохватился, что его, такого легкомысленного, могут увидеть из окон центрального офиса, неторопливо завернул за угол, к остановке такси, и там снова радостно замахал руками.
Сбылось!
Настроение, самочувствие, в голове лёгкая дымка от свершившегося – он этого добился! Он, Антон Букин, теперь, с сегодняшнего дня – директор!
Самостоятельный. Значительный.
Но на такси он всё-таки садиться не стал, прошёл по солнечной улице одну остановку к знакомой станции метро.
До вечернего рейса времени было ещё достаточно, спешить было незачем, да и немного сэкономить денег в очередной раз тоже было приятно.
Без вещей, только с лёгкой кожаной папкой для бумаг, одетый вполне по сезону, лучше многих обычных пассажиров метро, Антон устроился у свободной торцевой стенки вагона и, счастливо спокойный, стал рассматривать людей.
«…Этот мужик наверняка моряк, стоит уж очень уверенно, вразвалку. Справа, пониже, постарше, в синей куртке, вполне возможно, что в прошлом был боксёром, ноги косолапые, как в стойке... А вот тот, длинный, черноволосый, в расстёгнутом кожаном пиджаке, ни разу не поднял правую руку, держится левой, хоть и видно, что так ему совсем неудобно. Почему? Пистолет какой-нибудь криминальный под пиджаком?! Чушь!»
Антон улыбнулся.
Да, выдумывать-то он такие вещи может. Силён. С детства ещё, со школы.
Цветное объявление около дверей.
Кто-то требуется.
А-а, слесари-электрики.
И опять захотелось с кем-нибудь вместе рассмеяться. Неужели не замечают?! Поначалу-то он и сам невнимательно понял смысл призывных, крупных букв, показалось, что «слесари-эпилептики».
Это хорошо, что не так.
Вдруг Антон почувствовал на своём лице взгляд из середины вагона.
Пристальный, но какой-то уж скользкий, неконкретный взгляд.
Незнакомец настойчиво, почти упрямо смотрел в его сторону.
Вагон погрохатывал на стыках, и из угла, через людей, доносился громкий разговор, молодой хохот.
Антон слегка, совсем чуть-чуть, смутился, встревожился.
Причин для серьёзного беспокойства, конечно, не было, да и не могло быть, но, как-то вдруг стало неприятно... Он отвернулся, встал боком, зевнул, затем внезапно, внимательно поглядел вдоль вагона.
«Вот ведь уставился, гад…»
Случайную мелкую глупость не хотелось, в таком-то хорошем настроении, подробно обдумывать.
Антон снова зевнул, деликатно отворачиваясь, и всё понял.
Неприятный парень пристально, даже пытаясь тянуть шею, смотрел совсем не на него, а мимо, через дрожащие стёкла в другой вагон. На девушку с наушниками.
«Тьфу ты, ч-чёрт... Расслабься!».
На следующей станции вошли новые люди.
Седой старичок, внимательно оценив через очки немногие свободные места, сел, уютно устроившись под высоко поднятыми руками Антона.
Себе на колени старичок положил пластиковую бутылку, разрезанную пополам и аккуратно состыкованную. Из прозрачной ёмкости на пассажиров презрительно смотрел взъерошенный синий попугайчик, чрезвычайно похожий на своего пушистого пожилого хозяина.
«Вот ведь, умельцы!».
Пришло спокойствие, стало совсем хорошо.
До конечной станции метро, где Антон обычно выходил и пересаживался на маршрутку до аэропорта, оставалось ехать минут пятнадцать.
В очередной раз поезд остановился, зашипели двери, из вагона вышли одни люди, вошли новые, вошедших было гораздо больше.
Вплотную к Антону толпа притиснула маленькую тихую девушку в хиджабе.
Сначала она вынужденно коснулась его невысоким плечом, потом общее движение развернуло её лицом к нему.
«И грудь ничего... Это, наверно, такой приятный восточный бонус за все мои правильные дела!»
Антон молча хохотал, боясь в чувствах нечаянно фыркнуть.
Девушка не отодвигалась от него, вообще почему-то не шевелилась.
«А глаза-то у девчушки шикарные! Только вот странные, неподвижные… И лицо милое, нежное, вроде у них в сказках такую кожу с персиком сравнивают».
В обычной жизни Антону приходилось видеть и отмечать вниманием множество бытовых явлений.
Накипь, какая остаётся на раскалённых стальных предметах, если на них часто лить воду…
Точно. Сухая, мёртвая накипь.
Вот что напомнили Антону глаза маленькой девушки.
«Сколько же раз она недавно плакала-то?!»
И ещё на стыках их вагон коротко толкнуло, люди по очереди качнулись, а к Антону, который прочно и уверенно держался за поручень, ещё теснее прижалось худенькое девичье тело.
«Стоп, стоп... Хорошая грудь – это, конечно, приятно, но что же у нашей малышки расположено чуть ниже, на поясе? Такое твёрдое, неправильное и не совсем в данный момент доступное моему разуму? Что…?!».
И она поняла, что он всё понял.
Снизу-вверх, с мольбой, с молчаливым криком в лицо директора Антона Букина смотрела живая смерть.
Пронеслись какие-то мгновения, щёлкнули в близком пространстве совершенно ненужные сейчас секунды.
«Что же…, а как…».
Всё было таким неожиданным и ненужным для него.
Она тоже что-то пыталась Антону сказать.
Глаза в глаза.
Шептать не могла, кричать, очевидно, тоже.
«Помоги».
И плакать девушка уже не могла, и бояться тоже.
А верить – хотела.
«Помоги…».
«А как…? Что я могу-то…? Я же не знаю…» …
«Помоги…»
«А-а-а! Сволочи, козлы проклятые! Хотите и меня, и её... Кто вы такие, чтобы с нами так?! Я там пашу каждый день, понимаешь, дела делаю, она – маленькая, а вы... Уроды!».
Хорошие детство и правильный отец всегда сделают из мальчишки практического и умелого человека.
Ещё до того, как стать директором, Антон Букин уже мог принимать решения.
«Она этого не хочет! Точно. Её заставили, но она не хочет ничего такого делать! Значит, мне нужно не дать ей сейчас ошибиться! Это – главное».
Как обнимать девушек, Антон тоже знал. И частенько делал это с удовольствием.
Крепко опираясь о стенку вагона, он тесно, обеими руками обнял маленькую попутчицу. Да с такой уверенностью и страстью, что она и пошевелить ничем не могла. Это Антон так специально для неё придумал.
«Классно! Не дёрнется, ничего там не нажмёт. Теперь, парень, начинай быстро трепаться, успокаивать даму. И думай... Рядом с ней может какой-нибудь уродец пастись, тоже кнопку захочет нажать. На мобильнике, например…»
Старичок и попугай неодобрительно смотрели на такие по-мужски вольные, в присутствии публики, действия сильного молодого парня.
«Понимаю, понимаю... Потом, при случае, если останусь жив, обязательно перед вами покаюсь. А попугаю семечек куплю... Сейчас не это главное, ребята».
Вплотную, губами к маленькому уху под тканью.
– Тихо, тихо, маленькая! Я помогу. Обязательно. Ничего только не вздумай делать, не говори, только слушай меня. Даже буду болтать ерунду – ты обязательно слушай!
Мгновенно девушка обмякла в руках Антона.
– Ты хорошая… Можно я тебя поцелую, а? Вот так. Тебя ведь заставили не просто кого-то постороннего убивать, ведь ты меня сейчас убиваешь, себя... Ты же не хочешь нас обоих на куски разорвать?! Нет, не хочешь... И правильно, и не надо. Ты ведь очень хорошая, добрая, просто так получилось, я тебя понимаю... Не бойся. Я помогу. Я сильный, я ведь в спортзал хожу, ещё мы с батей на даче вместе вкалываем, баньку весной сами построили, и рыбалка на прудах в посёлке шикарная… А знаешь, какие огурцы у него там растут?! Ого! Все соседи завидуют! И вкусные! Ты только не вздумай заплакать сейчас... Делай вид, что слушаешь, что это я к тебе так пристаю…».
Вагон всё мчался и мчался, летели назад фонари в темноте за окном.
Где-то тикали смешные часы...
«А может не стоит мне и дёргаться? Кто она для меня такая? Может, просто обкурена или ещё что... Все они такие. Тогда хоть говори с ней, хоть не говори, все дела одним кончатся... Главное же – не спугнуть девчонку, самому выскочить внезапно на станции. Не предупреждать её, пусть она сама тут справляется... Быстренько доложить ситуацию дежурному или полицейскому и свалить в город, пока не зафиксировали... Ладно! Заткнись, придурок!»
Антон всё целовали целовал голову девушки, ощущая и понимая губами гладкую, скользящую, сладко пахнущую ткань её платка, старался говорить тихо, спокойно, убедительно.
– Вот, вот так, хорошая! Ты же у меня молодец! Что тебе все эти, рядом... Кто они для нас? А я вот такой…, ты же меня знаешь, мы с тобой жить хотим, и ты хочешь... Знаешь, а у меня бабушка есть! Она старенькая, такая забавная! А у тебя старички в семье есть...?
Пошевелилась. Видно, что сжал почти до смерти.
Из-под воротника халата вверх, до Антона, донёсся запах нежного девчоночьего тела.
Он знал – так пахнут летние простыни после всего такого...
«Интересно, а шальвары они носят?»
Да и какой сейчас хмель?! Думалось легко и уверенно.
«Если я всё правильно не сделаю, то... И вот этого, ушастенького, напротив, разорвёт, и тёток, что с ним, тоже... Все они в грязи и в крови будут здесь, на полу, валяться. Дым будет... Везде дым. Люди орать будут, сирены разные загудят. А мальчишке-то этому года два всего, три, от силы... Почти как племяннице... Лежать он будет, с закрытыми глазами. Так-то вот…».
Станция.
Ещё будут четыре.
Поверх голов Антон, не шевеля плечами, рассматривал других пассажиров.
«С девчонкой вроде как в порядке... Кто тут ещё может быть с ней…? Этот? Не... Тот? Вряд ли... Ну, уж нет, пацаны…! Так просто у вас со мной не получится…, это вы там, у себя, в аулах, в горах своих что-то напридумывали, а мне здесь, из-за вас соплями кровавыми утираться, как клоуну какому-нибудь себя чувствовать... Не получится, пацаны! Мне ещё на налима на Рыбинское водохранилище зимой ехать, уже договорился с москвичами, обещал им, так что…, давайте-ка вот так сделаем…».
Антон Букин понимал, что всё счастливое и правильное, что он вчера и сегодня напланировал в своей будущей жизни, сейчас зависит от этой вот, с пухлыми детскими щеками, что притихла в его руках.
- Ты не уснула, а? Чего-то совсем тебя не слышно?
Слёзы.
Беззвучные, бурные, дикие, страшные. Девчоночьи.
Прямо в грудь ему, Антону. Только для него, так, чтобы никто больше не заметил их, не услышал.
– Не спишь – это хорошо... Тогда действуем, сестрёнка. Держись за меня, крепче! Не отставай!
Станция. Светло. Картины за стеклом вагона, богатые настенные скульптуры в вестибюле.
Выждав секунды, пока выйдут некоторые пассажиры и двинутся с перрона в двери другие, спешащие занять места, Антон дёрнул девчонку за собой, к выходу.
Заорала с возмущением толстая встречная тётка, но Антон без слов оскалился, двинул плечом в сторону и громадную тётку, и двух случайных мужиков, выскочил, сжимая свою спутницу в охапку, на перрон.
– Бежим!
На другой стороне отправлялся встречный поезд.
Всего двадцать каких-то шальных шагов пробежать…
Отлетел, матерясь, от Антона парень в татуировках; а девчонка совсем не могла идти.
– Давай, давай, маленькая! Донесу!
В полупустой вагон они ввалились, едва не упав вместе на пол.
– Молодец!
Она не смотрела ни на кого, вжимая лицо в мокрую рубашку Антона.
– Где у тебя эта штука расстёгивается?! Быстро, говори! А платье как…? Где, где расстёгивать-то, ну?!
Семейная пара пожилых, степенных садоводов, с лейками и цветными пакетами, осуждая, уставились на Антона, лихорадочно шарящего рукой по глухому халату девчонки.
– Это, что ли?
Какая-то пряжка, твёрдые ремни.
Кивнула, соглашаясь.
– У-ух, радость ты моя…!
Остановка.
Наверх, по эскалатору, не заботясь уже, как получается переступать по ступенькам у девчонки.
Улица.
Воздух.
Вздохнул глубоко.
– Давай, сюда! Направо, за мной! Вот сюда, быстро... Быстро! За угол.
И уже у глухой стены, за палатками, воняющими жареным мясом, на заплёванном, в точках жвачки, асфальте повалил девчонку.
Не понимая даже, кто сейчас рядом, кто вокруг него, кто это орёт, призывая срочно полицию, расстегнул, почти разорвал, ломая ногти, халат на девчонке, жадно рассмотрел устройство; не обращая никакого внимания на нежность бедра, дёрнул ремень.
Сорвал тёплый, раскалённый встревоженным потным телом серый матерчатый мешок, швырнул его, узкий, тяжёлый, в близкую урну.
– Бежим!
Вдоль той же серой, пыльной стены здания, раскидывая ногами грязный бумажный мусор, за жестяной забор.
Там остановился, обнял.
Дрожа руками, поправил на ней халат.
– Ну, сестрёнка, и наделали же мы с тобой сегодня делов…
Расхохотался, поднимая лицо к солнцу, стирая кулаком пот со лба.
– Всё. Мы молодцы.
А эта, в халате, всё молчала и молчала, опустив голову, плотно закрыв личико крохотными смуглыми ладошками.
– Ладно, ладно... Всё путём. На вот…
Антон вытащил из кармана бумажник.
Всё ещё по инерции торопясь, пытался разглядеть свои деньги, как-то определить, сколько же их у него там, в заветном отделении, хотя примерно знал, поэтому плюнул на пересчёт, выхватил все.
Оторвал одну ладошку от лица.
Сунул все деньги, сомкнул её пальчики в кулак.
– Вот, держи, уезжай... На первое время хватит, спрячься где-нибудь у своих… Ищи каких-нибудь хороших земляков, не этих. Есть же у тебя в Москве дядюшки, тёти на рынках, или где там ещё... Уверен, помогут! На вот ещё, мелочь, пригодится, на транспорт.
Не отпуская, по страшной привычке крепко обняв, Антон целовал и целовал её, не умея остановиться, и щёки, и слёзы, такую покорную, мягкую.
Всё-таки оттолкнул.
– Всё. Иди. Удачи тебе, сестрёнка!
Минута – отдышаться.
У входа в метро Антон, предварительно пригладив свои лохматые, совсем не по статусу, волосы, вежливо, но изображая деловую спешку, обратился к ровеснику в форме.
– Товарищ полицейский, мне кажется, что вот там, за углом здания, в урне, находится какой-то подозрительный пакет. Может…
– А что вы, гражданин, там делали, за углом-то?
Сержант скучал на посту, но улыбался.
Антон тоже понимающе прищурился.
– Ну, вроде как шнурки завязывал... Извините, мне совершенно некогда, я спешу, опаздываю на важную международную конференцию! Так вы посмотрите там, в урне-то…?
– Не переживай, земеля. Обязательно посмотрю, служба такая.
Взволнованный организм Антона Букина выдержал только два квартала быстрой, бесцельной по направлению, ходьбы.
Блестящий стеклом вход в заведение, тугая дверь, сумрак после солнечной улицы.
Ковёр под ногами.
Тишина.
Заняты только два столика у окна.
Стойка бара. Молодой парнишка, приятный, с вежливым взглядом и хорошим голосом, продолжая протирать фужеры, учтиво поинтересовался:
– Добрый день! Что желаете?
Антон выдохнул.
– Выпить. Срочно!
Паренёк понимающе кивнул.
– Коньячку-с?
Совсем не желая никого смущать своими эмоциями, Антон грохнул кулаком по стойке.
– Водки! Стакан!
– И огурчик, конечно же?
Тут уж душа Антона Букина вконец не выдержала излишнего этикета, и он заревел в ответ:
– Непременно-с!!!
Где-то, когда-то, в детской книжке про пиратов он однажды прочитал про «лёгкий хмель удачи». Так ведь оно и есть на самом деле.
…И совсем скоро, упруго и ровно шагая по надёжной земле к самолётному трапу, директор Антон Букин вполне справедливо размышлял, что не зря его так ценят и уважают в коллективе.
Зачем открываются двери
Осеннее море уже остывало, превращаясь в частые затяжные дожди.
Рассветы становились холодными, именно в такие дни и уплывали из тёмного города по рекам пустынных улиц стремительные кленовые листья.
Причин, чтобы продолжать жить, с каждым годом ставилось всё меньше, а умирать Грегори попросту не хотел. Сумма собственных поступков и свершений для его возраста была велика, к началу этого октябрьского вечера он смог приобрести для себя всё, о чём мечтал в юности; безвременно потерял то, что было ценным только для него одного; имел и полноправно распоряжался точным количеством необходимого.
Он ничего не знал о начале этого дождя.
Когда в середине прошлой недели ему довелось возвращаться, и он устало поднимался по широким каменным ступеням своего дома, небо ещё было ясным и прозрачным, но вот уже который день ни единому солнечному лучу не случилось упасть на простор его письменного стола.
Не было никакого желания пристально рассматривать через залитые дождевой водой оконные стёкла силуэты тёмного туманного сада, ожидая иной погоды.
В доме он был один, гулкие часы отбивали последнее время перед сном, из всех желаний оставалось только одно – чтобы неживая тишина перед глазами исчезла.
Когда-то он мечтал, чтобы ковры в его доме были мягкими, а абажур над большим семейным столом – просторным и оранжевым. И кресло – непременно высокое, удобное, с подлокотниками…
Негромкая музыка вот уже который час тревожила его чуть горькими звуками медленного гобоя, но Грегори всё продолжал, без упрямства и ясной цели, слушать давно знакомые мелодии.
В подобных обстоятельствах любой шорох может показаться громом.
За мгновение до начала событий он почувствовал, как где-то под дождём трудно дышит близкий и огорчённый людьми человек.
Раздался громкий стук в дверь. Не возникло ни ожидания привычных опасностей, ни мелких сомнений в целесообразности.
– Ты?!
Сын был пьян, но не безобразен.
Ответные слова сразу же показались Грегори справедливо взволнованными, бледное лицо юноши туманилось сильной обидой.
– Проходи.
С насквозь промокшей одежды сына, с его непокрытой головы на жёлтый пол гостиной стекала прозрачная холодная вода. Рядом с ним, отряхнувшись на длинном кожаном поводке, прозвенел стальными кольцами ошейника крупный чёрный пёс.
– Он со мной, мы вышли прогуляться... Я буду теперь жить у тебя. Первое время, потом устроюсь. Ты же не против?
– Для начала приведи себя в порядок. Я займусь собакой.
Всё оставалось таким же, как и час назад, но теперь у Грегори появилась вполне определённая цель и некоторое, прячущееся пока ещё только в центре его горячего сердца, любопытство.
…Молодые супруги были приглашены в давно знакомую им, приятную, с положением, семью ровесников, на празднование какого-то незначительного юбилея. Имелся хороший стол, изобилие напитков, занятная прогрессивная компания, танцы, но под самый конец вечеринки сын и его жена рассорились. Причина была явно мелка и совсем не соответствовала их прочным и умным характерам, но каждый счёл возможным стоять на своём и сказать другому, уже по возвращении домой, много ненужных в данных обстоятельствах и вообще, скверных, слов.
– Она плакала, не хотела отвечать на мои вопросы... Я не кричал на неё, я вообще был рассудителен. Я старался,.. а она только плакала, говорила мне гадости…
Юноша устало хмурил брови, без внимания держа в руке чашку горячего кофе. Пёс, довольный обильной сытостью, тёплым светом и спокойными словами негромкого мужского разговора, дремал у кресла хозяина.
– Я ушёл, насовсем, навсегда... Сказал, что так, с такими словами, нам с ней жить вместе невозможно. Она сняла с руки и бросила в окно, на улицу, своё кольцо.
– И как теперь ты намерен поступить?
Грегори стоял у стола, отвернувшись к мраку ночных стёкол, сознательно не показывая сыну блеска своих смеющихся глаз.
– Пока не знаю…
Спутанные светлые волосы, растерянный взгляд; быстро согревшись, утомлённо раскинулся в кресле совсем по-мальчишески незначительный и такой уютный в просторном отцовском халате человек.
Прошла всего минута – и сын уже спал. Верный пёс тоже только на мгновение поднял на Грегори внимательные глаза, отметив его решительные шаги по гостиной, и снова сонно задышал, чувствуя правильность принятых близкими ему людьми решений, не сомневаясь, что и с телефонным звонком большой человек справится без него.
– Да, милая, слушаю… Да, здесь, не волнуйся. Ну, ну, не плачь... Всё будет хорошо, сейчас я приеду.
Дети. Просто дети.
На свадьбе сына Грегори не был, взвешенно осознавая, что не желает вновь смотреть в когда-то такие дорогие и нежные, а сейчас совсем уже чужие для него глаза бывшей жены. Жадное любопытство других дальних родственников тоже было бы для него лишним без меры.
С невестой сын познакомил его заранее; милая, красивая юным лицом и умными словами девушка порадовала Грегори своим внезапно возникшим существованием. С тех пор они виделись только раз, как-то внезапно собравшись прогуляться по парку втроём в её день рождения.
Привычная в последние времена одежда: строгий плащ, шляпа, широкий зонт. Полностью готовый к выходу на улицу, Грегори сосредоточенно встал у зеркала, размышляя о предстоящих подробных деталях своего мероприятия. Усмехнулся, вдруг задумавшись увиденному, быстро и легко сбросил в угол плащ и шляпу. Волнуясь странными воспоминаниями, достал из старого чемодана короткую удобную кожаную куртку, встряхнул на вытянутых руках тёплый свитер, поставил на пол немного поношенные башмаки на толстой подошве.
Ещё, на этот раз с удовольствием и пристально, посмотрел на себя в зеркало.
Мятый козырёк когда-то привычной кепки славно прикрыл ему глаза.
Из неопрятно мокрых карманных вещей сына Грегори выбрал и взял с собой связку ключей.
На улице уже нетерпеливо сигналил таксомотор.
Во время краткого телефонного разговора она только и смогла сказать, не умея преодолеть свои сильные и честные слёзы, что кто-то из них во время сегодняшней глупой ссоры, спеша непременно что-то решить или доказывая, случайно сломал замок их квартиры и что она сейчас боится оставаться так одна, ночью, с открытой дверью…
Грегори правильно рассчитал, что все жильцы большого благополучного дома в этот негостеприимный час давно уже спали; шесть квартир на трёх этажах дюжиной красивых тёмных окон не обратили на его визит никакого внимания.
Первый ключ – от входа в подъезд, простое движение – консьержка заслуженно отдыхала у себя в комнате – и он, мягко ступая, поднялся наверх.
Действительно, дверь нужной квартиры только прикрыта, в замке – жёлто-латунный обломок тонкого французского ключа.
На столике в гостиной, окнами выходящей на мокрый асфальт тихой улицы, горел крохотный ночник; в кресле, неудобно опустив голову на локоть, спала молодая женщина, лица которой сквозь сумрак небольшого света совсем не было видно.
Спрашивать разрешения у кого-либо и советоваться с кем-то другим, кроме себя, Грегори разучился уже давно.
С заботливым тщанием, не спеша, он прошёлся по немногочисленным комнатам, прекрасно осознавая, что именно ему нужно там искать, пока на одном из подоконников не увидел случайно оставленную связку ключей, точно такую же, на такой же короткой металлической цепочке, как и та, которую он нашёл в промокшем плаще сына.
Глубоко вздохнув, он опустился перед входной дверью на колено, прищурившись, сделал несколько точных движений сохранившимся ключом и, расчётливо подставив к замку ладонь в тонкой замшевой перчатке, поймал в неё выпавший обломок.
Не случилось ни одного громкого звука, он не сделал никаких лишних шагов, но та, которая только что, устало и тихо, вздыхала в тревожном сне, со слабым стоном пошевелилась, раскинув роскошные тёмные волосы по столику.
Грегори остановился в проёме дверей, улыбнулся, приготовившись к долгому и печальному разговору.
Минуты шли, но женщина не просыпалась.
Он осмотрелся, точно убедился, что ничего не забыл в квартире, тихим щёлчком замка закрыл за собой дверь и, лёгкими шагами ощутив немногочисленные ковровые ступеньки лестницы, вышел из подъезда на залитую мрачным ночным дождём улицу.
На далёких перекрёстках светились ещё мелкие разноцветные огни, редко проезжали с довольным шорохом блестящие автомобили. Дождь изменился, заканчиваясь, стал прямым и тяжёлым, металл больших луж под ногами гулко взрывался крупными каплями.
Грегори поднял воротник, надвинул ниже козырёк кепки.
Окна, возле которых он был совсем недавно, темнели по-прежнему.
По привычке отмечать очередное выполненное дело, Грегори произнёс про себя несколько тихих восторженных слов и, измерив пристальным взглядом соотношение фасада дома и расстояние до асфальта под нужными окнами, решительно опустился на колени.
Полицейских он не боялся, случайных прохожих вряд ли мог испугать своими манерами, да и не могли они случиться в такую ночь в таком месте, а вот круглые жёлтые фонари, плотный свет которых почти полностью пробивался вниз сквозь голые ветви деревьев, в эти минуты стали его замечательными сообщниками.
На протяжении жизни Грегори несколько раз имел возможность хвалить себя за точные расчёты.
Часы на далёкой городской башне пробили уже три раза, когда под тусклым красно-жёлтым буковым листком, скромно прилёгшим на дальнюю сторону мокрого тротуара, сверкнул драгоценный металл.
Душа Грегори восторженно закричала, он же лишь свободно вздохнул и улыбнулся, отряхивая свои мокрые колени.
И вновь – ключи, двери, незначительный свет уже знакомой квартиры.
Без опаски запачкать грязной обувью тёплый ковёр, он, тихо ступая, подошёл к спящей женщине и, печалясь далёкими нежными воспоминаниями о другой, приподнял своей ладонью её ладонь, затем надел на тонкий палец найденное обручальное кольцо.
Вернувшись к себе домой, Грегори сильно тряхнул за плечо спящего сына, велел тому немедленно ехать к жене мириться, смеясь и повышая голос выпроводил их с собакой на тихую, уже без дождя, ночную улицу и после этого решил, что страшно проголодался.
На пространстве почти незнакомой ему кухни, владениях давно уже и прочно преданной старенькой экономки, Грегори отыскал холодильник, а в нём – большой кусок отварной телятины и много свежих яиц.
Эта странная ночь и закончилась странно – хлебом, мясом, обжигающей яичницей. И музыкой. Но это был отнюдь не печальный и горький гобой.
