НАС НИКОГДА ЗДЕСЬ НЕ БЫЛО
Берлин — Калета-де-Фамара — Берлин
Я — берлинский сноб. Ем био, пью капучино, ношу ретро. Делюсь своим фейсбучим мнением, раздаю хотспоты, высшей степенью соучастия считаю репост. Летаю по авиа-подсказкам: вчера Исландия, сегодня Лиссабон. В Гавану, говорят, скорее лети, пока там Макдональдсы не пооткрывали. (Может, успею полететь в Гавану, пока это не стало трендом, обману авиа-подсказки как подлинный сноб.) Покупаю велосипеды, сёдла, замки, чтобы заменить украденные. Всё заменимо, и я тоже. Я — суррогат себя, оцифрованной в пиксели и килобайты. Я — жалость к собственной коже, к своей подкожной душе, подпитанной жалостью.
В Берлине вообще такая атмосфера, что постоянно тянет писать и говорить умные вещи, притосковывать, обвернувшись в винтажное пальтишко. И чтобы всё это через призму жалости к себе. В больших городах мы приучаемся к тому, что себя жалеть надо. Что жалость к себе — это такая основополагающая прослойка где-то под твоей кожей, на которую наращиваешься весь ты. И твоя кожа.
А где-то параллельно с Берлином островное время не движется в такт c материковым. У него своя гармония и мелодика. Оно иногда западает, вязнет, смывается волной. A lot of nothing, говорят загоревшие и выгоревшие сёрфингисты, расправляя руки по сторонам каменистого острова Лансароте.
В промежутках между сёрфингом они объезжают остров и вытаскивают тонущих (не всегда успешно). Когда им хорошо, они спасают людей. Когда им хреново, они снова спасают людей. Не словом. Не репостом. Репост — это берлинская отмазка. Там такое не работает. Маргиналы под одеялом и мечтами о комнате без окон никого там не спасут.
Чем чаще бываешь в местах, как Лансароте, тем больше хочется быть в Берлине туристом, чтобы с обратным билетом, чтобы сунуться в этот их Бергхайн, потому что он на слуху, чтобы напичкаться карривурстом, потому что у немцев нет кухни, и это так круто, чтобы пощёлкать пару раз мыльницей телебашню на пропахшем потом Александрплац, как завещали китайцы с сумками через плечо из ILoveBerlin, и чтобы пресытиться всеми видами, запахами и звуками и смотать обратно.
В Берлине, если ты не притосковываешь или хотя бы не подбираешь себе икону тоски, то ты — социальный аутсайдер. Ещё в Берлине надо быть обязательно «при ком-то», где-то состоять, кучковаться, короче. Иначе ты — снова — неформат и аутсайдер. В Калета-де-Фамара, поселении сёрфингистов на Лансароте, ты — социальный аутсайдер, если у тебя есть сёрфинговая доска, но нет желания никого спасать. Вон, смотрите, человек тонет: срочный репост про опасный уровень волн! Нет, не катит. Ты маргинал, мой друг, тебе нужно в Берлин. А там сразу вопросы: ты не носишь винтажный адидас? Ты не кучкуешься? Как долго это может продолжаться? Такие себе три билборда на границе с Берлином.
Стоп. Никто никого не призывает веселиться на безвеселье или протратить жизнь на волонтёрство, засучив рукава. Просто что, если помучить себя немного, забыв о своей ранимости и стынущем капучино (чае, скажете, вы завариваете чай). Растрясти себя. Что, если? Вдруг где-то там всё ещё завалялись жизнь, которая не только для нас и нашей тоски. Давайте спасать блять жизни. В пожарники запишемся или в Красный Крест. Или вот ещё: станем мусор из рек выгребать. Там руки нужны, как воздух. Не нужно этих онегинских поисков смысла под ностальгическую пластинку. Этих репостов про речной мусор и вырубку лесов. У нас зашкалила плотность репостов и рефлексий на одно конкретное действие.
Это я о Лансароте писать собралась. Окей, никогда не поздно начать. Так вот, остаётся впечатление, что Лансароте до конца не принимает людей. Вся Земля уже приняла, птицы во всех краях научились облетать дома, движущиеся машины. Человек просто втрахал себя в земной ландшафт. А на Лансароте бабочки у автомагистрали мрут, влетая в автомобили. Их там, мёртвых на асфальте, по штуке на квадратный метр. Природа на острове не хочет эволюционировать, прогибаться под человека. Все человеческие поселения на Ланcароте, как магнитики на холодильнике, только по горизонтали: уберёшь, а холодильник всё ещё на месте.
Лансаротовское одиночество свалилось на меня даже в хостеле, где я должна была делить комнату с другой девушкой. В итоге всё, что я узнала о ней, это то, что она крутит самокрутки, принимает таблетки от острого авитаминоза и носит с собой в путешествия фотографию в рамке с четырьмя подругами в униформе. А сама девушка ночи напролёт оставалась у кого-то в соседнем хостеле.
На пустом диком пляже, куда обычно никто не доезжает, я сняла с крючка спасательный круг, надела его и перепрыгивала дальше к океану по чёрным глыбам камней. Всю жизнь хотела примерить спасательный круг в Берлине, где-нибудь у Шпрее.
В пути я часто говорила вслух сама с собой. Вернее, с воображаемым спутником, у которого был тоже свой велосипед. Притом это были попеременно то муж, то сестра. Сестру я уговаривала не унывать, потому что сложный промежуток дороги с пропастью сбоку и самодельными врытыми на скосе крестами скоро закончится, а мужа я дёргала смотреть то в одну сторону, то в другую, мол, глянь, охренеть просто.
Это я всё об одиночестве, добровольном, вынужденном (all by myself don't wanna be), просто вот так сложившемся. И фотопроект мой о том же. О безлюдье в центре кадрирования. Пренебрегая правилом третей и золотым сечением. Об одиночестве, которое всегда в центре. Как жалость к себе.
авторская страница Анаит Сагоян
