Смотри, да и всё
Не очень-то приятно начинать словами «я родилась в прошлом веке». Это вызывает чувство, похожее на щекотание в носу: немного странно, немного смешно и глаза на мокром месте.
Время было сонное. Сколько помню, оно как будто не шло, а сочилось, и мало что менялось. Вот разве фасон одежды: миди сменяло мини, брюки то обуживали, то вшивали клинья и гордо мели мусор широченным клёшем.
Над Казанью с весны до осени висело облако сухой пыли, валились заборы, зимой по краям улиц вырастали полутораметровые сугробы. Через такой сугроб я раз перемахнула от алкаша, с места, «ножницами», как нас учили в школе. Не верьте тем, кто твердит о бесполезности школьного образования. Я пользуюсь полученными знаниями до сих пор – например, храню батарейки в холодильнике. Когда сын был маленьким, его очень развлекали рассказы о переходе одного вида энергии в другой. Разбуженная ночью, я без запинки расскажу о строении лягушки, условном рефлексе на звук свистка, образовании вторичной мочи и малом круге кровообращения.
Я училась в нескольких прекрасных школах. В младших классах учиться было легко. Поэтому мне поручали рисовать стенгазету и участвовать в смотрах пионерской шагистики (горн, барабан, алое знамя, тугие косички). А как-то раз послали на конкурс стихов о Ленине.
– Знаешь стихотворение о Ленине? – спросили меня.
– Знаю, - и меня немедленно отправили читать стихи. Выйдя на сцену, я почему-то передумала читать о Ленине, и затянула, картавя: «Лист осенний кружи́т в Саласпилсе, паутина резная летит. Я от группы своей отбился, где витийствует девушка-гид…» Мне быстро вручили грамоту и отправили домой.
Ещё я училась в музыкальной школе. Меня поймали на блесну по имени Диляра Арамовна. В ушах у неё сверкали капли бриллиантов, на пальце переливалось кровавым блеском кольцо, стройные ноги в узких лодочках она переплетала изящным мушиным движением. Огромными глазами она ласково смотрела на меня.
– Хочешь учиться музыке? – спросила эта сирена, и я оказалась прикована к фортепьяно на долгие пять лет, из которых только год меня обучала прекрасная обольстительница. Следующим летом она уехала к себе в Ереван, потому что у её мужа режиссёра закончился договор с казанским театром. Фею сменило несчастное существо, прообраз мымры из «Служебного романа». В коричневом костюмчике и разношенных туфлях на удобном низком каблуке. Интереса ко мне она не проявляла. В классе с печным дымом соединился запах сердечных капель, а иногда и более крепкого лекарства, которым она лечила душевную боль.
С каждым днём пребывания в этом месте во мне угасала любовь к музыке, и теперь, по прошествии лет, из музыкальной грамоты в памяти болтается бесполезным сувениром одинокий субдоминантный квартсептаккорд. Зато мне очень понравилось учиться в художественной школе, где наш класс взяла под крыло следующая красавица моей жизни. Её, конечно, не звали София Шиколоне, но многие ошибались.
Не без скандала удалось мне поменять одну музу на другую. Вот как действует на неокрепший детский ум красота!
Художественную школу я сочетала с физико-математической. Мы все там были взрослыми, учёба начиналась с седьмого класса. Страшный возраст! Сплошные переживания! Любофффь!
После девятого класса я покинула те стены, отбросив чернильные ручки, одноклассников и задачник Сканави. Меня звало настоящее искусство цветных пятен и остро заточенных грифелей. Искусство жило в маленьком домике с тяжёлой самозахлопывающейся дверью, картинами Фешина на стенах и щербатым серым никогда не ремонтировавшимся паркетом. Проходя мимо этого здания, я любовалась через окна нагромождением альбомов, рулонов бумаги и гипсов на подоконниках. Меня гипнотизировали и манили незрячие глаза Антиноя. Рядом орёл баловался печёнкой несчастного Прометея, а Лаокоон пытался вытащить сыновей из серпентария.
Четыре года пролетели, как миг. Тогда же я окончила Вечернюю-дробь-Сменную Школу Рабочей Молодёжи. Ну что тут скажешь - не знаю, как эта молодёжь работала, а училась она с большим трудом. Поэтому я легко сдала все экзамены на пятёрки. Ну в самом деле, трудно ли написать сочинение по лично мной придуманной книжке, с эпиграфом из себя самой, подписанным: А. Битов! Тем более, на фоне рабочей молодёжи. Таким образом, в кармане моём лежал красный диплом училища, согласно которому я получила специальность художника-живописца, а в придачу учителя черчения и рисования. Так что, если кого интересуют допуски и посадки, или охота поболтать об аксонометрической проекции, вам сюда.
В принципе, я могла бы на этом остановиться. И жизнь моя была бы по-своему хороша, ибо бог наградил меня свойством ладить с людьми, даже если эти люди запойные российские художники. А они в свою очередь обладали бесценным даром добывать заказы. Но другой путь ожидал меня, и я оказалась в Москве. «…В Москву, в Москву!..»
Выкраденные из методического фонда живописные работы (мои! не думайте дурного) я, недолго думая, срезала с подрамников. Да и вообще, тащить слишком много показалось мне нерациональным. Наверное, со своей жалкой подборкой я смотрелась странно рядом с бородатыми ну совсем уже настоящими художниками, перед просмотром завесившими стены от пола до потолка. Рядом с работами полагалось положить бумажку, на которой следовало написать имя, фамилию и национальность.
Комиссия по допуску к экзаменам недолго пробыла в кабинете, где один угол был занят моими картинками, а на всех остальных плоскостях шикарно расположились шедевры опытного поступальщика. На наших бумаженциях красовалось решительное «нет», правда, моё «нет» было перечёркнуто, и сверху ещё решительнее было начертано «да»!
Как я сдавала экзамены, отдельная история. И как училась в институте, жила в общежитии, познакомилась с мужем, переехала в Таллинн, родила детей, работала, занималась рекламой, снова начала рисовать, вступила в Союз Художников – это тоже отдельная история, подробности которой, во-первых, в двух словах не расскажешь. А, во-вторых, их знать никому не нужно. У каждого своих подробностей хватает. Поэтому сейчас я ещё скажу два слова о моих картинках и стихотворениях, и на этом всё.
О картинах.
Горе художнику традиционной школы, если его работы нужно растолковывать как, прости господи, какой-нибудь совриск. Смотри, да и всё.
О стихах.
Художественной ценности не имеют.
Или так:
...Мой Бог, не утоляй моих печалей,
Позволь мне только сохранить лицо...
