Хроника Любви

1.
Она была прекрасна.
Смуглое лицо. Тугие груди. Тонкая талия. Стройные ноги. Пушистые черные волосы с удивлением лежали на ее красивых плечах.
Глаза у неё были удивительные. Черные, цыганские глаза.
Такой она потом часто снилась мне. Я просыпался. Я чувствовал себя – как в тот первый день, когда увидел ее.
Это было на стадионе в Кишинёве. Был чемпионат Молдавии по лёгкой атлетике среди техникумов.
Я увидел ее – и ошалел.
Она была в белых спортивных трусах и синей майке. Она пыталась вколотить стартовые колодки в беговую дорожку.
Я подошёл и спросил:
– Девушка, что вы делаете?
– Вот, – сказала она с недоумением. – Что-то не получается.
– Конечно, – сказал я. – Вы перевернули колодки вверх ногами. Вы первый раз выступаете на стометровке?
– Первый, – сказала она. – Я пианистка.
Она была в команде музучилища. Я – в команде спортивного техникума.
Я вкопал ее колодки. Я чувствовал: происходит что-то необычайное.
Нам было по шестнадцать лет.
Первыми выступали девушки. Она пришла к финишу последней.
Я выиграл те соревнования. Без труда. Я был спортсменом, был в сборной республики. А тот чемпионат был – так, заштатный. Там не с кем было соперничать.
Но она смотрела на меня – как на чемпиона Олимпийских игр.
Ее звали Вика.
Так мы познакомились.

2.
Меня к ней – как приклеило.
Мы бродили по улицам – до ночи. Я забыл про все. На занятиях я писал стихи. Вечером я читал их Вике. Она терпеливо слушала и говорила:
– Что-то есть. Но ты – не Мандельштам.
Она была умнее меня. В смысле интеллекта – на голову выше. А я – был мальчик из Бердичева. Я был хвастлив и тщеславен. Я был провинциален – до изнеможения.
Не знаю, как она меня терпела.
Не знаю.
Честное слово – не знаю.

3.
Была весна и лето.
Потом я ушёл из техникума. Начались мои приключения. Меня занесло в Таллинн. Я стал курсантом морского училища. Мы ходили под парусами и вязали морские узлы. К нам на танцы приходили юные стервы из торгового техникума. С ними не о чём было разговаривать. Их можно было только трахать. В порядке очереди.
Я думал о Вике.
Она была на другом конце страны. Меня тянуло к ней. Меня притягивали ее интеллект, ее изящество.
Я приезжал к ней на каникулы.
Это были лучшие дни моей жизни. Вику не с кем было сравнить. Она была – прелестна.
Она водила меня на концерты классической музыки.
Она рассказывала мне про великих людей. То, что я потом написал повести про Баха и Модильяни, было результатом этих её рассказов.
После морской практики мне сделали операцию. Мне дали академотпуск. Неожиданно я стал репортёром – в том отделе, где работал Сергей Довлатов. Я часами слушал его устные рассказы. Это был – новый кругозор. Это приподняло мне интеллект. Я много ездил. Брал интервью у моряков, шофёров, артистов, лётчиков. Однажды взял интервью у испанского певца Мичела. С ним была его жена – тонкая, элегантная испанка. Она играла на кастаньетах. Она была похожа на Вику. Я сказал ей:
– Вы похожи на мою первую любовь.
– А где ваша любимая? – спросила испанка.
– Далеко. Три тысячи километров отсюда.
– У вас грустное лицо, – сказала испанка. – Мне тоже грустно, когда Мичела нет рядом.
Меня призвали в армию. Я стал военным корреспондентом. Я много зарабатывал и много пил. Мне не хватало Вики. Я написал ей письмо. Она тогда училась в консерватории.
Летом она приехала ко мне. В апреле родился Дима.
Это имя я сам ему определил. Через три месяца я приехал в Кишинёв – и мы с Викой поженились.
Свадьбы не было. Мы зашли в загс и расписались. Мы были молоды и смотрелись, как юные птенцы. Мы сказали, что у нас есть ребёнок. У сотрудницы загса глаза полезли на лоб.
– Как? – сказала она. – Уже?! А я думала, вы мальчик и девочка!
Мы пошли в город и распили бутылку шампанского.
Через год родилась Марина.

4.
Нам стало не до романтики.
Тогда было время отъездов. Евреи фурали через Вену – кто в Тель-Авив, кто в Рим, а оттуда в Штаты. На собраниях проклинали эмигрантов. Меня не принимали ни в одну газету. Я работал машинистом сцены, пожарником на танцах, ночным сторожем.
Наконец, устроился в редакцию. Писал репортажи и очерки. Брал интервью у эстрадных звёзд. Начал писать рассказы. Читал их в литературном кружке "Орбита". Мы ходили туда вместе с Викой. К моим рассказам она была равнодушна. Она была права. Я работал под Бабеля, Паустовского, Куприна. У меня тогда не было своего почерка.
У нас появились друзья. Это были поэты. Сундеев, Юнко, Фрадис, юный Хорват. Был прекрасный бард – Наум Каплан. Мы слушали стихи и пили вино. Вике нравились мои друзья. Она любила хорошую поэзию.
После консерватории Вика стала преподавать музыку. Мы хорошо зарабатывали. Я калымил в разных редакциях. На радио. Писал сценарии для телепередач. Зарабатывал по 400-500 рублей.
Внешне – было хорошо.
Но в доме – не ладилось. Я конфликтовал с тёщей. Банальная история. Не знаю, чем она меня раздражала. Она была добрым человеком, хотела и нам добра. Но от ее советов были одни конфликты.
Мы с Викой стали ссориться. Мирились, потом опять ссорились.
Теперь я знаю причину.
Причина была в том, что Вика не заметила перемены во мне. В моем интеллекте. А я был уже профессиональным репортёром. Серьёзно уходил в литературную работу. Ко мне начало приходить моё творческое лицо. Мой почерк. Но Вика упорно принимала меня за местечкового пацана.
Однажды мы были в гостях у моих друзей. Зашёл разговор о футуристах. Вика азартно спорила. Мне этот спор был скучен. Я молча ел шашлык и пил "Каберне". Хороший шашлык мне интереснее, чем все футуристы, вместе взятые. Но меня о чём-то спросили. Об этих футуристах. Я вяло произнёс пару слов.
– А ты бы лучше молчал! – сердито сказала Вика. – Ты в этом ничего не понимаешь!
Она сказала это – при всех.
Было неловкое молчание. Пауза недоумения. Это были мои друзья. Они ценили меня. Неожиданная бестактность Вики озадачила их.
Молчание затягивалось.
– Вика права, – сказал я. – Футуристы мне – до лампочки. Я люблю Пушкина, Бернса и Франсуа Вийона.
Я встал и вышел из комнаты в сад.
Мне было – тошновато.
Потом в сад вышла Вика. Она положила мне руки на плечи и сказала:
– Извини.
И поцеловала меня.
Она была моя по-настоящему первая, а теперь могу сказать – единственная любовь. Она много значила для меня. Мне было странно, что мы так часто ссоримся.
Но я сам был – не ангел. В спорах был резким, а то и грубым.
Что опрокидывало нас в эти ссоры?
То, что Вика относилась ко мне – как покровитель. Снисходительно. Она не замечала, что я – уже не мальчик Бэрл. А я хотел стать лидером в семье. Хотел стать мужчиной.
Но чем больше я старался, тем хуже был результат. Мужчина – без деликатности женщины – никогда не может стать лидером. Это безнадёжно.
Но иногда Вика была деликатна. Она подбадривала меня. Я распрямлял плечи. Но ненадолго. У Вики не было терпения на психологическую щедрость.
Я стал понимать, что она меня – не любит. А может, никогда не любила. Она не ценила меня как личность. Потому и не могла любить.
Мне стало одиноко.
Я стал изменять Вике. Порою местом секса был мой письменный стол в редакции. Эти приключения были мне – что в лоб, что по лбу. Я решил влюбиться. Я уверил себя, что влюблён в стюардессу. Она летала в Крым и на Кавказ. У неё была красивая попа. В сексе она была похожа на грузинский танец. Море темперамента. Но когда она открывала рот, я закрывал уши. Ее кумиром был певец Лев Лещенко. Она мне быстро надоела. Мы расстались.
Я по-прежнему любил только одну женщину – Вику. Я ничего не мог с этим поделать. Мне было с ней плохо, скверно, одиноко, но я ее – любил.
Это было – черт знает что. Как женщина она меня уже почти не привлекала. В интиме у меня с ней было – ни то, ни се. Я заставлял себя хотя бы изобразить страсть. Ссоры убивали секс. Но при этом – я любил ее!
Наваждение!
Постепенно до меня дошло, что и она мне – изменяет.
Я относился к этому по-разному. Иногда ревновал, но чаще – делал вид, что ничего не замечаю. Так было проще. Ну, изменяет. Ну, ладно. Сам-то я тоже хорош. Значит, и она имеет на это право.
Она тоже знала о моих изменах. Но сцен ревности – не устраивала. Это было по принципу: пей шампанское, но не мешай другому смотреть кино.
Любовь на стороне была у нас только днём и вечером. Ночью мы дисциплинированно спали в одной постели. Правда, в командировках я забывал про тормоза. Артист Боярский как-то сказал мне, что в юности у него было пять женщин за день. У меня до таких высот не дошло. Лишь однажды, в командировке, я установил суточный рекорд: три женщины.
Вике было наплевать на мои рекорды.
Мы стали проводить отпуска – раздельно.
Я отдыхал в Абхазии. Нечаянно я переспал там с русской любовницей грузинского мафиози. Она уговаривала меня сбежать с ней на Дальний Восток. Но мне самому пришлось удирать. За мной гнались на "Волге" и двух мотоциклах. Я спрятался в роще. Они искали меня там до рассвета. Потом ушли. Мне повезло.
Вика отдыхала в Крыму. Там у неё был роман с мичманом Черноморского флота. Меня это задело: почему мичман? Почему не адмирал?
Мы были – в тупике.

5.
Нас примиряли дети.
Их мы любили оба.
Дима был характером – не в меня. Он был терпелив и усидчив. В три года это был степенный мужичок. Он умно ставил вопросы и был деликатен. Когда мы с Викой начинали ссориться, он внезапно спрашивал:
– А у нас есть яблоки?
Так он переводил кипение ссор на язык бытовой прозы. Это действовало. Мы начинали смеяться.
А Марина была – в меня. Крошечная легкомысленная девица.
Я любил укладывать их спать. Они требовали:
– Папа, расскажи сказку!
Я на ходу придумывал им сказки про Огина – рыжего мальчика с зелёными глазами. Однажды я записал эти сказки. Они были напечатаны на нескольких языках. Я до сих пор люблю эти сказки.
По выходным дням я ходил с детьми на рынок. Мы ели там арбузы, дыни, персики. Дима обгладывал все до корочки, до косточки. А Марина любила капризничать:
– Папа, хочу это! Нет, не это, а это!
Это было замечательно!

6.
Мои отношения с Викой становились все хуже. У нас обоих кончилось терпение. Дело шло к скандалу.
У меня был друг – поэт Саша. Местный диссидент. Я читал его стихи, но ни разу не понял смысла. Он клялся, что, когда уедет в Америку, то будет писать памфлеты на всех нас – тех, кто остался. Экстравагантный тип.
Вика считала его личностью.
Иногда он приходил к нам ночевать. Рано утром я вёл детей в садик и уходил на работу. А Саша перебирался в постель к Вике. Я не возражал. Это был не первый молочный брат среди моих приятелей.
Но в свой день рождения Вика устроила мне публичную оплеуху.
Собрались гости, человек двадцать. Внезапно Саша сказал, что ему надо срочно позвонить. Наш телефон барахлил. Вика сказала, что покажет Саше, где тут поблизости телефон-автомат.
Они оба ушли.
Их не было три часа. Гости смотрели на меня сочувственно.
Мне стало понятно, что пора подавать на развод.
Но мы все-таки дотянули с весны до осени. Осенью мы развелись. Я на разводе не присутствовал. Но прислал письмо, что согласен.
Нас развели.

7.
Я заболел. У меня шла кровь. Меня лечили в трёх больницах.
Потом я уехал в Эстонию. У меня была тяжёлая депрессия. Отвратительное состояние.
Вдали от Вики я стал скучать по Вике. Зимой – приехал на десять дней в Кишинёв. Остановился в гостинице, но спал с Викой дома. У Вики был женатый любовник. Художник. Он ревновал. По ночам он звонил и спрашивал у меня, как мы спим: раздельно или вместе. Я отвечал: вместе. Он страдал. Но это был хороший парень и сильный художник. Я одобрил Викин выбор.
Я предлагал ей уехать ко мне в Эстонию. Она чуть не согласилась. Но передумала. Кто-то наплёл Вике, что я плохо про неё говорил. Это была неправда. Но Вика поверила. Она обиделась.
Она написала мне, что хочет иметь новую семью. Это раз. Что хочет вычеркнуть меня навсегда из своей жизни. Это два. Хочет, чтобы дети навсегда забыли про меня – это три.
Я перестал ездить в Кишинёв.
Это была самая большая глупость в моей жизни. Самая дикая, самая ужасная глупость.
Я себе этого никогда не прощу.
Ни-ког-да.

8.
Но иногда мы переписывались. То холодно, то с упрёками, то с неожиданной нежностью.
В Таллинне у меня были женщины. Хорошие. Но ни одну из них я по-настоящему не любил. Я сравнивал их с Викой. Это было не в их пользу.
Весной 1990 года Вика написала мне, что нужно моё разрешение на ее отъезд с детьми в Израиль. Разрешение надо было оформить в Таллинне. Я хотел попрощаться с Викой, с детьми. Я попросил ее приехать с ними в Таллинн.
Она приехала с Мариной. Дочери тогда было 12 лет. Она меня сторонилась. Разговаривала сквозь зубы. А чего я должен был ожидать? Что она бросится мне на шею? Мы не виделись восемь лет. Мы стали чужими.
Я хотел с ними сфотографироваться. Но Марина сказала:
– Нет.
Мы оформили разрешение у нотариуса. Они были в Таллинне три дня. Перед отъездом Вика сказала:
– Не ожидала, что ты так хорошо нас встретишь. Театры, музеи, рестораны.
– Надеюсь, мы еще встретимся, – сказал я.
– Надейся, – сказала она. – Все может быть.
Ночью я вернулся домой. Сел в кресло. Заплакал. Потом встал на колени и впервые обратился к Богу. Я просил у Бога прощения – за мои грехи, за детей, за Вику.
Это была страшная ночь.
Как в пустыне.
Через три дня в Таллинн приехала София Ротару. В юности Вика была с ней знакома. Кажется, по консерватории.
Я взял интервью у Ротару. Сказал, что я бывший муж Вики. Ротару улыбнулась:
– Помню. Это была яркая девчонка.
Я послал это интервью Вике. Попросил ее, чтобы она писала мне из Израиля. Может быть, ответила Вика.
Но ни одного письма я не получил.
Мне не хватает ее. Много раз пробовал ее найти. Но не знал – ни адреса, ни новой фамилии Вики. А по старой фамилии – Сандрацкая – не найти.
Нам было бы про что поговорить. Годы сделали своё дело. Я изменился. Наверное, она тоже изменилась. Хочу увидеть ее, детей. Мне ничего от них не надо. Просто увидеть. Больше ничего.
Это моя мечта.
Живу в Штутгарте. Пишу рассказы. Мне часто снится – стадион, девочка в белых трусах и синей майке. Господи, неужели я никогда ее больше не увижу?!
Ох, Господи!..