Созвездие Топора

...и небо плакало в осаде облаков,
геройский ветер рвал кафтан портного,
в прорехе, как в пруду небесных снов,
звезда решала, клюнуть ли на зов
наживки на крючке у рыболова.

за часом час – и вымело простор!
в расчистившемся купольном экране
зажегся, истов и протуберанен,
сверкая лезвием, магический топор –
созвездие, невиданное ране.

не ведая ни духом и ни сном,
планета выпучилась многоглазно, стадно,
кто в страхе, кто в сомнении, кто рад, но
любой – зевака, слесарь, астроном –
почувствовал, что что-то тут неладно.

чего жалеть: старушка отжила, –
одна из множества в космическом помёте
попыток, версий, крошек со стола,
им всем предназначение – метла:
метеорит-раскольник на подлёте.

в возникшей над планетой тишине
раздался голос, выточенный в мысли,
беззвучный, но оформленный вполне,
как барельеф вспучённый на стене:
ну что, ребятки, мы, похоже, скисли?

давайте для начала хоть бы так –
начало это, правда, будет знойно –
но страшный суд не страшен, коль достойно,
без грязи, без конвульсий и без драк
встречать по-человечески, покойно.

и Дом людской, приемля смертный час,
обрёл покой и свет иконостаса.
...Прошло три дня, пока не стало ясно,
что Белый Дом вновь облапошил нас –
и Голос был экспериментом НАСА.

в 2017 году
преступник-Человек в железной клети,
помилован однако на рассвете,
вдруг осознал: на счастье ль, на беду –
но третие пришло тысячелетье.

 

* * *

Белые ночи avec 12

Но как ни хочется уйти,
Придётся всё-таки остаться...
И те же вслед идут двенадцать,
И нам пока что по пути.

В ладу с собой я, одинок,
Гулял, вдыхая влажный воздух.
Земля мне заплетала ног
Там в бороздах, а сям в бороздах.

Но я был с месивом един
И продолжал бы путь свой дале,
Когда б – гляжу – живой едва ли
Влечёт себя простолюдин.

Тут я – дурак – своё плечо
Ему подставил как опору,
Дышал мне в щёку горячо –
Как раз мы подымались в гору.

Потом пологий ровный спуск.
Он отцепился, плёлся сзади.
Был Запад светлоал и густ –
Закат, представленный к награде.

Но уж смеркалось, город наш
Меня позвал для продолженья –
И хоть я скромный персонаж,
А верен тексту сочиненья –

У Белых нет конца Ночей,
Сюжет мой Автором построен, –
Но обернувшись – ей же ей! –
Гляжу: уже нас стало трое.

Я им пытался объяснить,
Мол, незнакомка ждёт, мол, Настя,
Вдруг слышу сзади тихо: Здрасте...
Воды найдётся ли попить...

Я НЕ подумал: чудеса...
Я просто в это всё не верил,
Сюжет сменился, стал потерей,
И я расслышал голоса:

– Вот наш пострел везде поспел,
За ним уж в очереди встали...
...Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали.

– Чего дают?! – да не дают!
А принимают подношенья.
Вот позже – после воскрешенья –
Совсем нестрашный Страшный суд.

Никто не спрашивал меня
Ни имени, ни званья, роду...
Они упрямо в непогоду
За мной тянулись, семеня.

Напомнив анекдот про, как
Жена однажды ночью мужу
Сказала, что запал иссяк,
и как бы не было бы хуже, –
чтоб он вещички собирал...
кивнул мужчина: понимаю,
я понимаю, что запал...
Но кто такой Иссак – не знаю.

Я думал убежать оврагом,
Но поскользнулся в гиблой роще,
Мне дали посох, только позже
Я понял – это палка с флагом.

Хромой, почти что одноногий,
Твердя себе: не спи, не спи, –
Я вдруг отметил, что дорога
Следами снежными скрипит.

А выходил-то в летний зной –
Мальчишки в водоём сигали...
Устюг, Рязань, Путивль, Галич
Покрылись снежной белизной.

Так совершился перескок,
В котором стоит разобраться:
Да разве странно, что двенадцать? –
Шёл Достоевский, вышел Блок.

 

* * *

Kобулетти никогда не любили Боржоми,
те, в свою очередь, отвечали алаверды,
что является простой аксиомой, а кроме –
отражением свойств среды

обитания, в том смысле, что эти
субъекты разделены не просто цепочкой гор, –
главное, у Боржоми и Кобулетти
принципиально разный водный раствор.

их воды – суть запах крови, морок
клановых драк, но в значении узком –
кавказский слепок британских разборок
на поляне потомков этрусков.

серный состав вод – крови Того семейства –
не привести в согласье с солёным морским Сего.
перспектив остановить взаимные лиходейства
немного, за исключеньем одной. Одного.

эта Одна, Кобулетти Юля,
должна полюбить Одного Рому с Боржом.
cудьба им подложит свинью, покажет дулю,
уложив рядом в объятия вечным сном.

возможно, тогда, слёзный расход не меря, –
хошь продолжай, а хошь откажись! –
семейства поймут, что разница в соли и сере
ничто по сравнению с понятием жизнь.

дело не в море бескрайнем собственно боли,
но лучше пролить – а будет надо – и вновь
кубометры раствора серы да соли,
чем пару литров другого, что зовётся кровь.

жидкость есть чача, и именно чача – влага.
Герой – кто первым скажет себе: не сметь
семейным махать флажочком, тем более, флагом –
И небесные хляби брызнут потоками правильной влаги,
А Шекспир исполнится как многоголосная сага
про грузинских Монтеккь и иных Капулетть.

 

Обналичка

Верую! Верую!
В.М. Шукшин

А потом был донос, впрочем, правду сказать –
Было дело: играл с оскорблением чувств.
Говорят: сцена сценой, но меру-то надо бы знать,
Загружая своею персоной Минюст,

Минкультуры, Минобр и сознанье народа-творца...
– А спасала ли Тройка святая от бед ли, хвороб ли?
Эта Троица: упряжь, ярмо, да оглобли –
Оплати личной волей надежду в конец без конца!

...Можно видеть себя как кино – не в кино –
Будто в фильме, разыгранным только тобой, –
Наблюдаешь его проходя стороной,
Заглянув мимоходом в чужое окно –

Кадры, кадры... Сюжет вроде, как и знаком:
По линейке к финалу бежит, говорлив и беззлобен.
Но, к примеру, вот этот поступок неправдоподобен,
Там, скорей, не теченье событий, а rolling ком.

Там внутри всё иначе – речей лабиринт,
Что с поступками часто в кромешном раздрае,
Там причина со следствием споря затеяли спринт –
Ты, прохожий, решил, что играют.

Только ты не прохожий, ты – я, что пошло покурить, –
Да в окошко решил подглядеть – вот дурная привычка –
Понадеясь, что скрытые кадры пойдут в обналичку,
Но кино не безнал, и его уж не перекроить.

Что кино, что театр – говорят: будь с собою в миру, –
Мне такие советы вредны, особя спозаранку.
Господа, вы, пожалуй, сверните и скатерть и бранку,
В этом царстве не сказочками конопатить дыру.

На фасаде Минюста не бабу с весами, а деву с веслом –
Выгребать из канавы, а не протухать на измене.
Из Минобра убрать образа – не крестом, а пером!
А в Минкульте учиться культуре – ни боле, ни мене!

Если завтра возьмут на допрос и под под – и под за-пись,
Поп в фуражке мне скорчит козу, мол, и пойман и вор!
Я признаюсь: в Россию не верю, но верю в простор,
Где по-русски поёт четырёх-пятистопный анапест.

 

* * *

Мужчина, живущий один, умеет делать завтрак.
Мужчина, встающий рано утром, его не готовит.
Завтрак готовят женщины, – он его делает.
Это будет, скорее всего, омлет, возможно, с беконом,
Но вероятней, с креветками,
Недоеденными, оставшимися после вчерашнего ужина.

Ужин вчера удался: было рислинг – тот самый, «Райнгау»,
И, конечно, креветки в чесночно-горчичном –
Эти нарядные розово-золотистые девушки
Были единственным номером – волшебный вели хоровод.

Роль, отведённая им на завтраке, второстепенна.
Первыми выступают напитки: два стакана воды,
Охлаждённой, но не ледяной,
Два неимоверно горячих эспрессо и, конечно, просекко –
Вот оно ледяное. Сухость просекко Тосканы сегодня с утра
Вечерней креветочной наготе – в пандан.

Итак, омлет – это важно, но не номер один!
Мужчина как раз отлекторил «Ландшафтный дизайн в Японии:
История и современность».
По огромному плоскому блюду разбросан его сад камней:
Живущий один по-своему препарирует моцареллу –
Не нарезает ластики белой плоти,
Аккуратно раскладывая по помидорным пенькам –
Нет – это эстетика вечера,
До неё тоже когда-то дойдёт, но вчера-то были креветочки!..
Утром шарики моцареллы одиноко рассыпались по широкому полю,
Безыскусно надеясь столкнуться с такими же кругляшами
Ну просто размер в размер! – черешнёвых томатов,
Потных в оливковом отблеске, напружиненных, красных,
Готовых брызнуть от прикосновения, выстрелить микроскопической семечкой –
Но всему своё время.

Этот парень открыл, что шарики белые-красные,
Сбрызнуты ловко оливковым маслом,
Ни соли, ни перца не требуют: утро – не вечер!
Бело-красное поле – просто «Спартак» у меня какой-то,
Впрочем, лучше «Бавария». Кто-то укажет – хорваты!
Нет, «Бавария» всё-таки лучше. И уж никак не «Спартак»!..
...На краешке поля – и тоже вполне одиноко –
Горка оливок, чёрных, блестящих – судейская роль
Их вовсе не третьестепенна!
...Впрочем, набухший, скворчащий омлет,
Скрывающий розовых, как покрывалом,
И он на вторичность свою не согласен,
Он категоричен: монсиры, в пизду Ваш футбол, я горяч!
– Пожалуй, начнём, Господа!
– Ням-ням, – медуза омлета, края подобрав боязливо.

И пот, и – не то что бы слёзы – но в краешках глаз
Вода, закипевшая бисером – просто от раннего солнца,
Что не заходило, Ням-Озеро, озеро Ням, посерёдке
Селёдкой промеж Беломорьем и финской границей –
Ну да: было сало, селёдка и хлеб,
Там валились деревья под ЛЭП,
Что росли в этих мёрзлых болотой хоть криво, но живо!
Коротили пол-Мурманской-области в мглу.
Валили деревья – бензопила запрещалась ТэБэ –
Топорами, а вечером спирт да селёдка и хлеб,
А солнце не заходило – и накипь в глазах оттого.

… Как долго, что и в какой последовательности,
Когда и чем запивая или, наоборот, заедая,
Или всё-таки запивая (да! – музыка: Сарасате, пожалуй,
Впрочем, скорей, Дебюсси. Мужчина сидит на балконе.
Утро ясное свежее. Море – не море, может, даже вдали автобан,
Автобаны бывают как море).
Эти детали – кто первый-второй, что за чем, что зачем – опускаем.
Собственно, разрешенье интриги –
Высший момент позитива – это, конечно же, встреча
Красного с белым – там между нёбом и языком,
Сдавлена этими крайностями, грубо, но бережно (!),
Моцарелла, кровавой тоской помидорной обрызгана –
Это, конечно, событие, это рубеж, за которым
Многое станет вторичным, третичным и даже троичным,
Рубеж, за которым события тают и падают рубежи.

Мужчина, завтрак, встающий рано,
Один, не готовить и делать не делает, впрочем.
Сдавший недавно в печать,
«Семиотику символов Дао», –
Что помнить нельзя, понимать,
Но по-прежнему знать, догадать,
А влага – так это вспотевший Спартак –
Свободу рабам! Безработным работу!
Борьба за отмену заборов, соборов и сборов,
Либернау, Ниндао, – не ндао (низзя) !

...Но в краешках глаз... –
А значит, ещё не готов.

 

Письмо ко мне

Понимаешь, старик, не то что б я жил
Из самых наипоследних жил...
Меня тогда звали Ольга, но я
Задолбалась жить ноя.
Может, это влияние здешней мокроты –
До костей понять, кто ты.
Вы всё по сцене знали меня –
Я ж была у вас знаменем...

Потом осталась на некий срок не у дел...
Слава богу! – тогда сам себя раздел,
Потому что – смешно! – узнаешь свой пол,
Лишь когда по-настоящему гол.

Не это же, собственно, каверза:
Из как бы Дамы шагнуть в как Ферзя.
Скорее, как разность Упанишад и Вед –
В смысле, важен не твой голос – а ответ.
Перемену услышишь не в себе сам,
А по губам напротив и их голосам.
По глазам, пытливо разбросанным будто снасть.
Тогда поймёшь: операция удалась!

Каким тебя видят – таков ты,
И дело совсем не в покрое кофты.
Однако сперва – как сам решишь –
(без ихних убогих «грешишь» – «не грешишь»,
Иль того хуже – бить челом в пол!)
Взять да поменять пол!

На этом кончаю – o`le-o`le!
Пока. Твой Олег.

P.S. Я нынче живу не греша)))
Как самоё твоё-то, Гри-ша?

---