---

«Рыцарь русской литературы»

История петербургской культуры изобилует несправедливостями, устранять которые приходится следующим поколениям. Незаслуженное забвение — обычная доля многих замечательных петербуржцев как в давние, так и в новейшие времена. Не избежал этой участи и Ф.Ф. Фидлер.
Некогда, в первые годы XX столетия, Фёдор Фёдорович (Фридрих) Фидлер (1857—1917) был хорошо известен в литературном Петербурге. Выходец из немецкой семьи, закончивший в 1884 году курс историко- филологического факультета Петербургского университета, преподаватель немецкого языка в петербургских гимназиях, Фидлер с юности выделялся своей удивительной преданностью русской литературе. Он и сам рано стал профессиональным литератором — переводчиком русских поэтов на немецкий язык. За свою жизнь Фидлер перевёл и издал в Германии чуть ли не всех русских поэтов XVIII— начала XX века. Большой известностью пользовалась составленная им и выпущенная в 1889 году немецкая антология, озаглавленная «Русский Парнас» (в книгу вошло 183 стихотворения 58 авторов).
С большинством современных поэтов, которых Фидлер переводил на немецкий язык, он был знаком лично, а нередко и дружен. Боготворивший русскую литературу, Фидлер испытывал живой интерес к любому литератору, с которым ему доводилось встречаться. Он был неизменным и увлечённым участником всех наиболее значимых событий в столичном литературном и театральном мире. Без его присутствия не обходился почти ни один банкет, юбилей или товарищеский обед. В его небольшой квартире на Николаевской улице (ныне — улица Марата) собирались десятки людей — писатели, артисты, художники.
Фидлер состоял практически во всех литературных объединениях, действовавших в Петербурге в конце XIX — начале XX века. В феврале 1899 года он становится членом Русского литературного общества (позднее — Всероссийское литературное общество). В начале 1900-х годов Фидлер — член правления Кассы взаимопомощи литераторов и учёных при Литературном фонде; в 1907—1908 годах — секретарь Петербургского литературного общества. Кроме того, Фидлер был одним из бессменных руководителей (председателем, позднее — товарищем председателя) петербургского поэтического кружка «Вечера Случевского» (созданного К.К. Случевским).

Общаясь с писателями, Фидлер каждый раз не упускал возможности получить от них какие-либо сведения биографического порядка (в этом он походил на своего друга, историка русской литературы и библиографа С.А. Венгерова). Внимание к мелкому биографическому факту, к бытовым, подчас интимным сторонам жизни писателя характерно для Фидлера в разные периоды его деятельности. Не случайно все свои сборники и антологии русских поэтов он неизменно сопровождал биографическими данными о каждом из них. Стремясь обогатить представление русской публики о современных писателях, Фидлер в 1909 году распространил среди них составленные им «опросные листы». Ответы 54 писателей образовали сборник автобиографий под названием «Первые литературные шаги» (М., 1911), не утративший своей ценности вплоть до настоящего времени.

*  *  *
Любимым детищем Фидлера и главным смыслом его многолетней деятельности во имя родной литературы была его богатейшая коллекция; Фидлер начал составлять ее еще учеником Реформатского училища. Собирательство становится для него с годами всепоглощающей страстью. Все, что имело хоть малейшее отношение к литературе — портреты писателей, их письма, автографы, рукописи, личные вещи и т. д., — находило себе место в четырёхкомнатной квартире Фидлера, превратившейся со временем в подлинный литературный музей (первый в России!).
Живописное изображение фидлеровского музея можно найти в воспоминаниях С.М. Городецкого:
«Жил он <Фидлер> в обычной квартирёнке на Николаевской улице и всю жизнь боялся пожара, который мог уничтожить его сокровища. Все стены четырёх комнат были сплошь заставлены книгами и завешаны фотографиями с автографами. Всюду прилажено бесконечное количество витрин, ящиков, полок для хранения писем, рукописей и фотографий. Я не помню каталога, но не было, кажется, ни одного крупного писателя, который так или иначе не был бы представлен у Фидлера. Изобретательность его по изысканию материалов была изумительна. Он выискивал, выпрашивал, выменивал, покупал, можно сказать, охотился за рукописями. Литературных партий, течений, кружков для него не существовало, он любил литературу и очень чутко умел нащупывать ее основное русло».¹
Начиная с 1907—1908 годов сообщения (более или менее подробные) о музее Фидлера систематически появляются в русской периодике. Так, например, московская газета «Раннее утро» рассказывала своим читателям:

«Музей Фидлера не указан ни в одном из справочников города Петербурга.
Да оно и понятно.
Этот музей—учреждение частное.
Название—музей—в данном случае носит несколько преувеличенный характер.
Тем не менее этот музей в своём роде — замечательное явление.
Характерно, что он создан инициативой не русского, а немца.
Ф.Ф. Фидлер — немец.
Но редко кто из русских любит так, как он, русскую литературу.
Во-первых, им сделано очень много в смысле ознакомления Германии с русскими писателями.
Им переведены на немецкий язык произведения целого ряда русских писателей.
Во-вторых, и это — самое главное, им в течение долгих лет собрана замечательная коллекция автографов, портретов, изречений, дневников и рукописей русских писателей.
Эта коллекция настолько богата, что ее не без основания называют музеем.
И кого здесь только нет?..
Здесь Михайловский, Щедрин, Некрасов, Герцен, Тургенев, Достоевский.
А о нынешних писателях и говорить нечего. <...>
Каждый из пишущих, посетив Фидлера, непременно должен расписаться в особой, специально для этого предназначенной книге.
Кроме того, у Фидлера имеется еще альбом, в который гости его записывают свои изречения.
Коллекционерство Фидлера доходит в этом отношении почти до курьёзов.
Так, например, он собирает окурки, выкуренные у него дома теми или иными писателями. <...>
Кроме рукописей, автографов, писем и дневников у Фидлера имеется еще целый ряд закрытых писем и пакетов, на которых имеются надписи тех или иных авторов: Вскрыть после моей смерти».²
Об «альбомах» Фидлера следует сказать особо. Знакомясь или встречаясь с тем или иным писателем, Фидлер каждый раз считал необходимым запечатлеть, «увековечить» это событие. Поэтому он неизменно держал наготове небольшой альбом, заготовленный для того или иного случая: «В гостях», «В ресторане», «В пути», «Товарищеские обеды», «Поминки» и т. д.
«...У него не один альбом, — рассказывал в 1916 году С. Либрович, — а целые десятки: когда наполнятся страницы одного альбома, Фидлер заводит другой, третий и т. д. В кармане у Фидлера всегда с собой альбом. И встретив кого-либо из писателей в собрании, в театре, в ресторане, на прогулке и пр., Фидлер непременно заставляет своего собеседника написать что-нибудь в альбом, отмечая при этом тщательно, где, когда и при каких обстоятельствах сделана запись. Благодаря общим симпатиям, которыми пользуется Фидлер в литературных кружках, редкий из писателей отказывает ему в его просьбе. Альбомы Фидлера составляют самостоятельный отдел его огромной и действительно ценной литературной коллекции».³
Но увековечить современный литературный быт Фидлер стремился не только альбомами. Неотъемлемой частью его существования был также дневник, который он вёл (по-немецки) на протяжении более чем трёх десятилетий. Насчитывающий несколько тысяч страниц, его «Дневник», наряду с «Музеем», — выдающийся вклад Фидлера в русскую (и отчасти немецкую) культуру.

Дневник Фидлера представляет собой своеобразный памятник, не похожий на другие известные дневники писателей в России или Западной Европе. Он весь, от начала и до конца, посвящён исключительно писателям, их делам и заботам, суждениям о литературе или друг о друге. Эту специфику совершенно точно отражает название дневника: «Из мира литераторов. Характеры и мнения, собранные Фидлером». Кроме того, дневник Фидлера неповторим своей «конкретностью» — привязанностью к обыденному, незначительному факту, эпизоду, происшествию. Фидлер действительно не слишком хорошо различал «значительное» и «незначительное», когда речь шла о писателе и о том, что его окружало; для него имела значение любая деталь. В этом смысле фидлеровский дневник воистину уникален — он содержит сведения, которые невозможно почерпнуть из других источников. Как одевался тот или иной писатель? Как держал себя в обществе? Как выглядел его рабочий кабинет? Сколько рюмок был он способен осушить за обедом? Какие у него были склонности и слабости? Фидлер зорко подмечал мелкие подробности, которые обыкновенно ускользают от внимания.
Именно поэтому дневник Фидлера отличается известной односторонностью. Подлинная литературная жизнь конца XIX — начала XX века со всеми ее перипетиями, идейными битвами, общественным накалом почти отсутствует в дневнике. Зато есть в нем другое: живописные портреты писателей, литературный быт, привкус и аромат того времени. Это обстоятельство представляется особенно значимым, если вспомнить, что целая эпоха русской жизни, запечатлённая в дневнике Фидлера, подходила тогда к концу. Тип русских интеллигентных людей, к которому принадлежал и сам Фидлер, литературная среда, в которой он вращался, ее уклад и обычаи — все это давно уже кануло в прошлое. Несмотря на узкое и подчас весьма субъективное восприятие Фидлером и литературы, и «мира литераторов», историографическая и познавательная ценность его дневника огромна.
«Фидлер, — вспоминал о своём приятеле Вас. И. Немирович-Данченко, — с аккуратностью образцового аптекаря вёл дневник о встречах и беседах с нашим писательским миром. Каждый вечер, прежде чем лечь в постель, он записывал все, что казалось ему интересным или метким в своих разговорах с нами. Вся эта летопись — на немецком языке. Он рассчитывал впоследствии издать ее, когда нас уже не будет. <...> Эти дневники чуть не за двадцать пять лет — истинные сокровища для закулисной истории русской печати. Нужна была его феноменальная память, чтобы удержать в ней до вечера малейшую деталь. Тут были памятки не об одних художественных и культурных течениях. Целые главы — интимной жизни, где наш мирок выступал так выпукло и красочно, как ни в одной монографии».⁴
Конечно, Фидлер и сам сознавал, что владеет «сокровищами». В последние годы жизни он начал понемногу использовать материалы своего собрания, в том числе — дневники. Опираясь на свои записи разных лет, он стал публиковать в 1914— 1916 годах «Литературные силуэты» — серию воспоминаний о русских писателях (В.М. Гаршине, С.Я. Надсоне, Я.П. Полонском, А.Н. Майкове, А.А. Фете, А.Н. Плещееве, Н.С. Лескове, К.М. Фофанове). В те же годы он трудился над мемуарами, посвящёнными Д.Н. Мамину-Сибиряку — одному из заметных персонажей его дневника (работа осталась в рукописи).

*  *  *
С годами имя и дело Фидлера приобретает в России немалую известность. Его самоотверженное, почти фанатическое служение русской литературе воспринимается с пониманием и даже восхищением. Все щедрее становятся пожертвования в его музей. Современники не устают славословить Фидлера — «жреца во храме русской литературы» (так он сам называл себя). «Немец, каких немного»⁵, «рыцарь русской литературы»⁶ — восторженные отзывы о Фидлере все чаще мелькают на страницах русской периодической печати.
Затрагивался в печати и неизбежный вопрос о судьбе фидлеровского собрания. Считалось, что именно оно станет фундаментом будущего Всероссийского литературного музея. «...Он <Ф.Ф. Фидлер>, — писал журналист Г. Старцев, — положил основание тому литературному музею, — который должен быть у нас, — если только для русского общества не звук пустой родная литература».⁷

Задумывался над судьбой собрания и его владелец. В 1909 году Фидлер составил завещание, согласно которому вся коллекция должна была после его смерти поступить в Императорскую Публичную библиотеку в Петербурге. В случае отказа Публичной библиотеки (или Библиотеки Академии наук) Фидлер просил передать все собранные им материалы Королевской библиотеке в Берлине.
Однако разразившаяся война и, видимо, иные обстоятельства побудили Фидлера изменить своё решение, что письменно было им сделано 23 февраля 1917 года. «Ввиду огромной стоимости означенного музея» Фидлер просил дочь Маргариту, единственную свою наследницу, сделать все от неё зависящее, чтобы его музей был приобрётен либо Публичной библиотекой, либо Императорской Академией Наук. В случае отказа этих учреждений М.Ф. Фидлер получала право «продать музей в частные руки».
На другой день Фидлер умер. «Сегодня в литературе большое событие, — записал в своём дневнике Б.А. Лазаревский, — умер Фёдор Фёдорович Фидлер. Конечно, он Фридрих, но сделал для русской литературы очень, очень много, больше, чем кто-нибудь из русских... <...> Сокровищница литературных его реликвий неоценима—там кусочки души и жизни интимной, начиная с Достоевского и до наших смутных дней <...> Куда все это поступит: в Академию Наук или в Публичную библиотеку...».* Впрочем, эта запись скорее исключение, ибо на фоне событий тех дней (Февральская революция) смерть Фидлера прошла почти незамеченной. На похороны человека, в доме которого собирался некогда «весь Петербург», явилось лишь несколько человек.
Нам неизвестны перипетии событий, разыгравшихся вокруг наследства Фидлера весной, летом и осенью 1917 года — в самый разгар революционных потрясений. Достоверен лишь следующий факт: незадолго до большевистского переворота Маргарита Фидлер продала значительную часть фидлеровского собрания петроградскому антиквару и букинисту Е.А. Бурцеву, который заплатил ей огромную сумму (впрочем, обесценившуюся через несколько месяцев). Но уже вскоре Бурцев начал сам распродавать свою коллекцию, а в середине 1930-х годов был выслан вместе с семьёй из Ленинграда. Некоторые из приобретённых им фидлеровских материалов (в том числе — альбомы и дневники) попали в Институт русской литературы, где и хранятся в настоящее время. Другие документы из фидлеровского музея оказались в государственных архивах Москвы. К сожалению, значительная часть того, что было собрано Фидлером, до сих пор не выявлена.
20 сентября 1924года А.А. Коринфский писал из Ленинграда С.Д. Дрожжину:

«Ты спрашиваешь о музее покойного (тоже, тоже покойного!) Ф.Ф. Фидлера? Дочь его, Маргарита (где она теперь, я не знаю, но видел её раза два в революционное уже время) продала весь его музей коллекционеру Е.А. Бурцеву, миллионеру до революции, а потом перебивавшемуся книжной антикварной торговлей в лавке отнятого у него громадного дома. Где и что он теперь—не знаю. Фриц наш, вместо Публичной библиотеки, оставил музей и все своё по завещанию дочери (она продала музей, кажется, за 30 тысяч — настоящих, а не большевистских, еще до Октябрьской революции), а Фидлер сам похоронен в первый день Февральской ("Да святится имя ея!") Революции... Наш милый друг, наш незабвенный "немец" перехитрил перед своей смертью всех нас — несших в его сокровищницу литературы свои вклады!.. Да простит ему Господь этот грех!.. Он так любил литературу, как никто, — воистину был ее любовником, верным ей до преддверия своей могилы на Волковом кладбище, теперь наполовину запустелом, замусоренном и ограбленном... Кажется, кто-то говорил, что и крест Фидлера (как и А.М. Сальникова, нашего с тобой друга) тоже пошёл на топливо...»⁹
И музей Фидлера, и его могила оказались разрушенными, имя же его — забытым почти на полстолетия. Первые робкие попытки воскресить труд Фидлера, восстановить его могилу и освежить память о нем относятся к концу 1950-х — началу 1960-х годов.

*  *  *
Все фрагменты фидлеровского дневника, приведённые ниже, публикуются по-русски впервые. Отдельные записи печатались на немецком языке в книге: Friedrich Fiedler. Aus der Literaten weit. Charakterzüge und Urteile. Tagebuch. Herausgegeben von Konstantin Asadowski. Göttingen, 1996.
Текст дневника при подготовке его к печати унифицирован: сокращённые Фидлером слова пишутся полностью; восстановленные части слов или имён взяты в угловые скобки. Унифицировано также написание дат—все они приводятся по-старому (русскому) стилю. Описки и явные неточности, допущенные Фидлером, исправлены без оговорок.
Слова или словосочетания, написанные в оригинале по-русски, выделены курсивом; подчёркнутые слова — жирным шрифтом.

Перевод на русский язык выполнен автором публикации.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹Городецкий С. Три венка // Кавказское слово (Тифлис). 1917. № 145. 2 июля. С. 3.
^гВлас <ДорошевичВ.М>. К писательской выставке (От нашего корреспондента) // Раннее утро. 1910. №201. 1 сентября. С. 2.
³Лукиан Сильный <Либротч С.Ф.>. Кое- что об альбомах писательских автографов // Вестник литературы. 1916. № 4. С. 97—98.
⁴Немирович-Данченко Вас. И. На кладбищах: Воспоминания. Ревель, 1921. С. 101 (переизд. - М., 2001).
⁵Задушевное слово. 1909. № 5. 20 ноября. С. 1—2.
⁶ Слова из статьи сибирского писателя Г.А. Вяткина, посетившего музей Фидлера в сентябре 1913 г. (Сибирская жизнь. 1913 № 237. 29 октября. С. 3).
’Телеграф. 1907. № 4. 27 января. С. 3.
Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Ф. 145. Оп. I. Ед. хр. 11. Л. 198 06.-199.
⁹ Иванова Л.Н. Архив С.Д. Дрожжина // Литературный архив. Материалы по истории русской литературы и общественной мысли СПб., 1994. С. 74 — 75.

---