Фридрих Горенштейн. Фото Иосифа Малкиэля
Стилизатор Горенштейн:
"Бог дал мне речь"
У Фридриха Горенштейна не найти двух книг в одном стиле. Полное впечатление, что все его книги написаны разными авторами. Многих критиков творчества этого писателя поражало разнообразие речи его героев. Символично, что самый большой роман Горенштейна «Место» заканчивается словами: "Бог дал мне речь".
Этот свой дар Горенштейн называл даром перевоплощения. Он имел в виду прежде всего дар перевоплощения автора в персонажа. Вот фрагмент из интервью Горенштейна американскому слависту Джону Глэду (1988 год):
Джон Глэд: В "Псаломе" есть сквозной персонаж Дан – Антихрист, который хотя и участвует в событиях и как бы связывает притчи между собой, но все-таки он, скорее, молчаливый наблюдатель. Это он обречен есть нечистый хлеб изгнания. Скажите, Дан – это вы?
Фридрих Горенштейн: Нет. Я вообще в литературе в чистом виде никогда не бываю. Один из основных постулатов литературы – это перевоплощение. Я в такой же степени Дан, как и девочка Сашенька в "Искуплении". В тот момент, когда я ощущаю Дана, – это я, в тот момент, когда я ощущаю Марию Коробко, – это тоже я. И в то же время я пропадаю как человек вообще.
Но и рассказчики в прозе Горенштейна всякий раз разные, иногда похожие на него, а иногда совсем непохожие, как в "Попутчиках". Рассказчик же в прозе во многом предопределяет стиль и ритм произведения.
Вот яркий пример мастерского стилизаторства Фридриха Горенштейна – его на грани пародии рассказ "Три встречи с Лермонтовым", ироническая стилизация под мемуарную прозу конца XIX века. Московский актер Максим Суханов прочитал этот рассказ перед камерой для берлинского вечера Горенштейна "Веселый Фридрих", и это была уже вторая встреча Максима Суханова с творчеством Горенштейна. В 1991 году Суханов, тогда совсем еще молодой актер, сыграл в Театре имени Вахтангова роль Петра Первого в спектакле Петра Фоменко по пьесе "Детоубийца", спектакль был назван режиссером "Государь ты наш, батюшка…" Сцена из спектакля (47'21'') есть в фильме "Место Горенштейна"
Существует пока не подтвержденная информация о том, что Горенштейн опубликовал этот рассказ в конце 1970-х на 16-й юмористической полосе "Литературной газеты" под псевдонимом Прилуцкий (фамилия матери Горенштейна).
Для тех, кому не чужды литературоведческие изыскания, приоткрою один секрет: рассказ Горенштейна является обработкой одного подлинного мемуара. Над ним Горенштейн и позволил себе пошутить, ибо мемуарист описывает в качестве встреч с Лермонтовым эпизоды, в которых Лермонтов мемуариста, скорее всего, как сказали бы сегодня, "в упор не видел". Мастерство же Горенштейна здесь проявлено в том, что стилистически отличить сочиненное им от буквально цитируемого практически невозможно.
Рисунок Ольги Юргенс
Итак, когда Горенштейн выступает как писатель исторический, ему становятся очень важны погружения в давние времена и нахождение подлинных ритмов времени. Отсюда его решения сделать речь героев пьес о Петре Первом ("Детоубийца") и Иване Грозном ("На крестцах") максимально приближенной к русской речи соответствующих времен. Но похоже, что именно сама эта речь героев и продиктовала в итоге Горенштейну драматическую форму "Детоубийцы" и "На крестцах". На мой вопрос о причинах выбора формы мегапьесы для "На крестцах" Горенштейн ответил, что это, скорее, все же роман в форме драмы, но если между стилизованными репликами героев начать писать авторский текст современным языком, то получится китч. Поэтому и надо было обойтись без авторского текста и тогда произведение само становилось драмой. Горенштейн сказал в том же интервью Джону Глэду: "Но для меня любое литературное произведение драматического жанра – проза".
Получившиеся в результате романы в драматической форме, которые некоторые критики, на мой взгляд, ошибочно называли "пьесами для чтения", можно не только читать, но и, несомненно, с успехом играть на сцене. Пьеса "Детоубийца", уже поставленная в России в пяти театрах, – грандиозное исторические полотно о жизни Петра Первого и идейном и политическом конфликте его с сыном Алексеем. Прочитайте вот этот фрагмент:
Алексей: Отец, война тягости на русский народ кладет. Народ русский по миру скорбит.
Петр: Не от сиих ли мыслей и греки древние пропали, что оружие оставили и единым миролюбием побеждены. Всем известно, что перед начинанием сией войны наш народ был утеснен от шведов, которые перед нами занавес задернули и со всем светом коммуникации пресекли. И того сподобилось видеть, что оный неприятель, от которого трепетали, от нас ныне трепещет. Я, коли на трон сел, гораздо моложе годов твоих, о реформах не задумывался. Меня к реформам сам швед подвинул. С крымским татарином на юге стрелец воевать мог, а со шведом на севере не стрелец, солдат нужен. Нужно войско не русского строя, а строя иноземного. Для того и послал я тебя, наследника, в Германию, ты же мало привез немецкого чувства и права.
Алексей: Куда уж больше немецкого. В нашей армии из тридцати одного генерала четырнадцать – иноземцы. Я, отец, тоже любитель реформ, однако той реформы, которую хотел вести и царь Алексей Михайлович, и царь Федор. Реформы, которые не одно лишь хозяйственное и военное подразумевали, но и помнили о нравах национальных, о душе народной.
Петр: Понимаю, понимаю, узнаю слова твои. Видно, что большую часть времени своего проводишь ты с московскими попами и дурными людьми. Сверх того, предан пьянству.
Николай Ге. "Пётр I допрашивает царевича Алексея", 1871
Алексей: Не во всяком несогласии попы да пьянство. Мы – славянский народ и жить должны в мире славянском. Для нас, русских, не Германия да Голландия – запад, а Польша, и науки да философию европейскую нам через Польшу брать надобно, чтоб нешляхетские науки: артиллерия, лоция, фортификация – смягчались науками греческого и латинского языка, риторикой и священной философией. Нравственности нашей национальной потребно греко-латино-польское просвещение, а не ремесло немца и голландца.
Петр: Вот чему тебя твои ученые киевские старцы научили, вот кому ты в рот смотришь, как молодая птица. Без немецкого и голландского ремесла нам шведа не одолеть, нам Европы не одолеть. И разве не учились в древности у чужеземцев, разве не звали норманов на Русь? Твои киевские старцы да прочие подобные русскому народу "аллилуйя" все поют. Для чего? Для него ли, для своей ли пользы? Нет, не то должен понимать честный правитель. Приходится насаждать в нашем русском грубом, праздном народе науки, чувства храбрости, верности, чести. Надо много трудиться, чтоб хорошо узнать народ, которым управляешь.
Алексей: Я к такому труду и такому правлению не годен…
"На крестцах" – написанная в драматической форме гигантская хроника последних лет правления Ивана Грозного. Но в ней действуют не только исторические, но и вымышленные, воображенные Горенштейном персонажи, в ней есть как сцены, подкрепленные документами времени, так и рожденные фантазией писателя. Вот одна такая сцена: Иван, уже смертельно больной и не встающий с постели, пытается соблазнить жену своего сына Федора, Ирину Годунову, чтобы зачать наследника престола.
Иван: Однак в молитве сына не сотворишь ради продолжения династии. Вы идите-ка все, оставьте меня с невестушкой, я ей нечто скажу. Ты, Родион Биркин, верный слуга, останься да разлей нам меда! (Все, кроме Биркина, уходят.) Выпей-ка со мной, Иринушка!
Ирина: Государь-батюшка, не обвыкла я пить, однако со смиренным послушанием выпью. (Царь и Ирина выпивают.)
Иван: Блистаешь ты, Иринушка, красотой своей, да не втуне ли? Жемчуг есть морской дорогой за рубежом, ты ж наподобие нашего северного речного жемчуга: скромен, да дорог. Знаешь ли ты про себя?
Ирина (потупя глаза): Государь-батюшка, чего знать мне? Я и в иные ночи без сна пребываю в молитвах и в рукоделии, в прядиве, в пяличном деле.
Иван: Однак ты не баба сельская – царевна и будущая царица. Видишь, разумей, каков человеческий разум. Разумный человек не одну душу свою спасает, но и людей многие. Видим в России великое нестроение и необозримые пакости от нечестивых, а наследника не имеем, да надо тебе сына родить. Поди ко мне, Иринушка, сядь поближе сюда, не робей! (Ирина подходит.) Сядь на постель ко мне, ведь добр я к тебе?
Ирина: Добр, государь. То скажи-ка, за твою царскую милость готова чинить все по твоей воле.
Иван: Хоть и долго я хвораю, плоть моя не обленилась, уды не ослабли. Сделаю утеху молодости твоей, потому твоему естеству утеха будет. (Берет ее за руку.)
Ирина: Государь-батюшка, позволь мне уйти! (Пытается забрать руку.)
Иван: Нет уж, хочу иметь с тобой обязательно любовь, и почнем, моя милая, тут, на лебединой перине, да в изголовье соболиное одеяло. (Смеется.) А скажешь потом: меня милый любит и жалует и дрочит почасту. (Валит Ирину на постель.)
Ирина: Пусти меня, государь-батюшка! (Плачет.)
Иван (тяжело дыша): Нет уж, что ж ты, в распалении в преступление впадаешь лишь с молодым отроком? Я – старый муж, не с тобой, мыслишь, со старым мужем с вонючею душою не хочешь. Так мыслишь? (Разрывает на Ирине платье.)
Ирина (плачет): Пусти, государь, пусти, государь, пришла я к тебе, государю болящему, с утешением. Ты ж, государь, иного желаешь!
Иван (тяжело дыша): Того и желаю, утешь меня! (Наваливается на Ирину, она плачет и кричит.) Родион, пой громогласные песни, чтобы им крику от нее не слышно было.
Родион (громко поет): Ах, ты моя боярыня, ах, ты моя государыня, ты моя красавица, пьяна напиваешься. Ты пила квас да пила чай, пришел милый невзначай.
Иван (тяжело дыша): Я тебе безделицу учиню. Ах, ты хороша! Жалею, что прежде не растлил твое девство.
Ирина: Пусти меня, государь, жена я царевича Федора! То грех велик, государь! Молю тебя, государь, куда ж мне скрыться после сего греха будет? Пострижной в девичий монастырь али в смертное место? Пусти, государь! Господи, помоги! (Хватает царя Ивана за бороду, вырывается и убегает.)
Иван (тяжело дыша): Ах, злое жидовское твое сердце женское!
Родион (поет): Ах, ты моя боярыня, ах, ты моя сударыня...
Иван: Замолкни, лихая понурая свинья! (Бросает чашку в голову Родиону.) Бельский!
Бельский (торопливо входит): Что стряслось, государь милостивый?
Иван (сердито): В нужник меня несите! (Кашляет, тяжело дыша.)…
Речевым памятником иного рода является пьеса "Бердичев", в которой многие герои, бердичевские евреи, говорят на не всегда правильном русском (еще со следами родного идиша), как, например, в сцене свадьбы, происходящей в 1946 году. В этой сцене изображены родные Горенштейна: его дядя Сумер и тетки Рахиль и Злота.
Сумер: В 23-м году я имел свой магазин, как поворачивают на Житомирскую, на углу. Как заходят в переулок, сразу стоит дом. Так было раскулачивание. Так пришли босые шкуцем... Босые жлоба из села, и один говорит другому: это твой размер, Иван, – одевай. А это твой, Степан, – одевай. А это твой, Мыкыта?.. У меня висели в магазине хорошие кожаные куртки, так они все надели на себя.
Рахиль: Ай, Сумер, ты еще не изжил психика капиталиста. Но советская власть ведь дала тебе работу. Ты заведующий в артель. Правильно я говорю, Пынчик? Вот Пынчик при советской власти сделался большой человек, майор. Он живет в Риге. А кем был его отец до революции? Бедняк. Ты, Сумер, помнишь, что в двадцать третьем году содержал магазин от вещи, но ты не помнишь, как наша мама лышулэм, покойная мама поставила сколько раз в печку горшки с водой, потому что варить ей было нечего, и было стыдно перед соседями, что ей нечего варить. Так что ставила горшки с водой, чтобы соседи думали, что у нас что-то варится.
Злота: Таки до революции были бедные и были богатые.
Сумер: А при советской власти разве нет бедных и богатых? (Смеется.) Я одно знаю, что в 23-м году меня хорошо поломали. Пришли босые жлоба...
Рахиль: Сумер, если ты так будешь говорить, Макар Евгеньевич подумает, что ты большой контрреволюционер. Что ты враг народа. Тебе надо горе?..
Но и в "Бердичеве" мы имеем дело не с буквальным воспроизведением речи теток Горенштейна, а с мастерской стилизацией, потому что в действительности тетки, говоря между собой, конечно же, просто переходили на родной идиш. Удавшуюся попытку стилизации под "книгу книг", Библию, мы встречаем в романе "Псалом".
На смертном одре своем Иаков, зачинатель Израиля, сообщил каждому из двенадцати сыновей своих его будущее, чтоб не было у сыновей любопытства к своей судьбе и все силы свои они отдали лишь на исполнение Завета. Четвертому сыну Иуде он сказал:
– Иуда! Тебя восхвалят братья твои. Твоя рука на хребте врагов твоих. Поклонятся тебе сыны отца твоего. Молодой лев Иуда, с добычи сын мой поднимается. Преклонился он, лег, как лев и как львица, кто поднимет его? Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресел его, доколе не придет Примиритель и Ему покорность народов…
Шестому сыну своему Дану он сказал:
– Дан будет судить народ свой, как одно из колен Израиля. Дан будет змеем на дороге, Аспидом на пути, уязвляющим ногу коня, так что всадник его упадет назад…
От полноты силы и похода льва родился Мессия-Христос, от Аспида, змеи, заменявшей древним палачам и самоубийцам орудие смерти, родился Антимессия-Антихрист. И в великий день Благословения и Проклятия, когда Моисей из колена Левия учил народ любить Бога и страшиться злословия, они стояли порознь. Колено Иудино на горе Благословения Геризим, колено Даново на горе Проклятия – Гевал…
И Горенштейн не боится сравнений, в романе много подлинных цитат из Библии. Библия и была одним из главных образцов и канонов литературы для Горенштейна, мегастиль и метод которого вполне можно назвать библейским реализмом.
Русская служба Радио Свобода
Юрий Векслер
Внештатный корреспондент РС в Германии
