МАГАЗИНЫЧ

Светлой памяти жертв Майского (1985 г.)
антиалкогольного указа посвящается...

Обычно он покидал своё жилье в семь утра. А тут проснулся в пять. Ныла нога, боль прохватывала до самой кости. Рука затекла, онемела. Попробовал шевельнуть пальцами, и по ним быстро-быстро поползли мелкие мурашки.
– Разве это жизнь?.. – по-стариковски простонал Магазиныч.
Хотел перевернуться навзничь, да не получилось. Тело не слушалось.
– Язви тебя через табуретку... – проворчал Магазиныч, подтянул под себя правую руку, оперся на локоть и прислушался. То ли к себе самому, то ли к тишине за окном.
За черным стеклом монотонно посвистывал ветер, колючая снежная крупа звонко била в стекло. Где-то далеко, чуть слышно, прогромыхал трамвай.
– Однако... – сам себе сказал Магазиныч. – Трамвай пошёл, и мне пора.
Он кое-как сполз с кровати, постоял, проверяя себя на равновесие. Почесал под майкой. Долго разглядывал свою впалую тощую грудь, будто видел её впервые. Сказал ей:
– У-у, волчья падь... – и проковылял к столу.
Обычно он выпивал стакан холодного вчерашнего чая вприкуску с хлебом, посыпанным сольцой. А тут не стал, не захотелось.
– Зажрался больно, толстею... – сказал он сам себе.
В дорогу собирался основательно и аккуратно. Свитерок натягивал из порыжевшей выцветшей шерсти, потом старенькую, лоснящуюся кацавейку, а поверх – шинелишку. На плечах шинели едва угадывались два темных пятна от давно споротых погон. Поглубже нахлобучивал шапчонку с вислыми ушами – и отправлялся в путь.
Соседи в коммуналке еще спали. Свет в коридоре Магазиныч не включал. Чего лампочке понапрасну сверкать? Баловство всё это, прихоть барская. К двери дорогу знает, привыкший.
...Февраль в эту зиму выдался пуржистый, с наметами сугробов. Снег жалобно повизгивал под кирзовыми сапогами, точно каждым своим шагом Магазиныч давил что-то живое.
Одинокие черные фигуры изредка выползали из подъездов и оторопью, вприпрыжку торопились к трамвайной остановке.
Магазинычу торопиться было незачем. Шёл не спеша, чуть подтягивая ноющую ногу.
Заснеженная узкая улочка выводила на Волгоградский проспект, к универмагу «Будапешт». Сейчас «Будапешт» был тёмен и непривычно тих. Это позже, часам к восьми, тут замельтешит людская саранча.
Сразу за «Будапештом», через огромный продуваемый двор с мусорными баками, располагался продуктовый. Сбоку от него, с торца, – магазин «Вино». В округе его так и прозвали, благодаря соседству с универмагом, – Будапешт. Вот сюда-то и направлялся Магазиныч.
Несмотря на ранний час, здесь уже толпились люди. В потемках и не разберешь, сколько их и кто они. Да Магазинычу это ни к чему... Он и в темноте, еще издалека, угадывал наверняка и без ошибки. Вон Колька Вшивый. Этот на ночь никуда не уходил, потому как некуда. Спал в ближайшем подъезде.
Рядом – Витька Гвоздь. Приблудный, откуда-то из Текстильщиков. Валька Стерлядь, закутанная в шаль с головы до пят. Дядя Федя Одноногий...
Вот, считай, и вся компания, весь «контингент». Остальные уж потом заявятся. Баре, берегут себя, язви их через табуретку. Разжирел народ, разбаловался. На койках любят сны досматривать. Ни за что не встанут, до конца не доглядев. Загодя ни одна собака не придет, не поторопится. Разве это люди?..
– Магазиныч! – дружно приветствовал его «контингент». – Чтой-то ты сегодня спозаранку, по утренней прохладце...
Магазиныч промолчал, только скупо посмотрел на них, прокашлялся. По утрам, без опохмелки, он был суров и немногословен.
Федя Одноногий заковылял ему навстречу, упираясь на костыли. Магазиныч пригляделся, хмыкнул: Фёдор скакал на костылях, а протез, отстегнутый с ноги, одиноко стыл у самого порога Будапешта. Теперь Федор мог смотаться куда угодно: на угол за «Беломором», в соседний дом к дружку погреться или отлучиться по нужде. Главное, что его протез «дежурил» возле магазина.
– Здорово, колченогий хрыч! – Магазиныч вынул из кармана шинелишки свою озябшую, плохо отогретую ладонь и протянул её Фёдору. – Что-то я вчера тебя не видел. Уж не случилось ли чего?
– Да жив я, Магазиныч, жив покуда... – Фёдор явно был польщён вниманием к своей персоне. – В собесе прособачился. Весь день угрохал. Поверишь, у них бардак похлеще, чем в нашем Будапеште...
Магазиныч поднял воротник шинели, зябко передернулся, хозяйским глазом окинул «контингент».
– Ну, чего тут происходит у вас, у алкашей? Докладывай!
– Все путём, Магазиныч. Ты не сомневайся. Все путем. Ночью был завоз, Валька Стерлядь видела... Восемьдесят ящиков водяры и двадцать шесть «Кавказа».
– Сволочи! – ругнулся Магазиныч. – Бормотуху опять не довезли. Народ давиться будет...
– Да не серчай ты, Магазиныч, – успокоил Фёдор. – Всё путём. Наши все в строю, в стартовой десятке. Я – первый...
– Вижу, – усмехнулся Магазиныч и посмотрел на одиноко торчащий протез возле самого порога магазина.
– За мною Валька, – продолжил Фёдор. – За Валькой – Витька Гвоздь. Тебе два места застолбили. Персональных. Пойдешь за Валькой, Гвоздь пропустит, а через четверых на пятый – снова ты. Всё путем, как в Библии. Пригубишь? Федор протянул початую бутылку бормотухи.
Тот неторопливо взял бутылку, посмотрел её на свет, отмерил пальцем ровно половину, взболтнул и, крякнув, запрокинул над раскрытым ртом.
– Хороша отрава!.. – Магазиныч сморщился, возвращая Фёдору початую бутылку. – Хуже не бывает... – Достал спичечный коробок, занюхал.
Теперь можно было жить, мараковать над устройством дня. А день обещал быть хлопотным и трудным. Потому как был ночной завоз, значит, будет и работа. А работу свою Магазиныч любил, ценил и не променял бы ни на какую другую. Да и вообще другой работы он не знал и знать не хотел. Она была для него всем на свете: и обыденной борьбой за пропитание, борьбой порою трудной и опасной, связанной с серьезным риском, если не для жизни, то для здоровья точно. И вдохновением души одновременно. Она была необходима не только ему, но и людями А это было главным для Магазиныча.
И еще: профессия Магазиныча считалась уникальной, не имеющей аналогов. Как назвать свою профессию, Магазиныч сам не знал. Диспетчер, порученец, проводник, очередник?.. Так, да и не только. Потому как состояла из самых разных дел.
Ближе к одиннадцати, к открытию магазина, очередь выстраивалась на километр. Чтобы добыть заветную бутылку, человек должен был убить полдня, а то и целый день. Как повезет. А нервы, а мучения, а помятые бока и вывернутые руки?! А мат, которым закладывало уши?! А оторванные рукава и воротники?!..
Магазиныч в этом деле был незаменим. Его искали, перед ним заискивали, ему старались угодить. В очереди Магазиныч завсегда имел с десяток припасенных мест. Эти места Магазиныч называл «вакантными». За место – соответствующая такса. Если в хвосте, то самая дешёвая – рублишко. Ближе к середине расценки достигали трояка. Ну а если ты богатенький – гони пятёрку. Магазиныч вклинит тебя в самое начало, в головную группу.
В таксу за услуги входила не только близость к заветному порогу магазина, но и затраты сил. Моральных и физических... Попробуй-ка впихни клиента в орущую, кипящую, спаянную намертво толпу людей! Здесь не только клиента вместо себя впихнуть, здесь и ящерице не проскользнуть. Так все утрамбовано и слито в единый монолит. Ревущие глотки, искореженные лица, побелевшие от ярости глаза.
– Магазиныч, падла! – орут мужики в самый разгар операции по внедрению клиента. – Куда ты его впихиваешь?! Его тут сроду не было!
Но на то Магазиныч и был величайший профессионал. Тут, главное, не дрогнуть. Свою пятерку он задарма не брал, отрабатывал её на совесть.
Перед началом операции клиент проходил серьезный инструктаж. Магазиныч отводил клиента в сторону и долго и подробно втолковывал ему все секреты тактики:
– Инициативу сам не проявляй. В перепалку не вступай. Слушайся моих движений. Будь глух и нем, как рыба. А, главное, ничего не бойся – я прикрою. А если трусишь или сомневаешься – ты не мой клиент. Забирай свою пятерку и вали в очередь с хвоста.
Тут, конечно, успех зависел от выбора клиента. С робкими интеллигентами Магазиныч дела не имел. В этом деле ему нужны были бойцы, мужики попроще и понадежней. Приглядывая потенциального клиента, он безошибочно определял: с этим, пожалуй, я пойду, а тот – слабак, сломается при первом испытании.
Иногда ночами он мечтал: придумали бы семинар специалистов по вино-водочным очередям! На этом семинаре Магазиныч наверняка бы был профессором, а то бери и выше – академиком. Уж он бы поделился опытом и мастерством!
Как правильно построить свой рабочий день, с чего начать, на что направить главное внимание? Взять хотя бы выбор места в очереди. Казалось бы, чего уж проще: занял очередь и жди. Накопилось за тобой человек пятнадцать, ты снова переходишь в хвост. Вот и вся премудрость. Ан нет, выбирать соседей надо с толком, здесь тоже психология нужна. Если твой «дублёр» должен быть бойцом, мужиком не робкого десятка, то сосед по очереди – тихим и покладистым. Чтобы при внедрении не поднял хай, не забазарил, не начал выступать. Ну и к тому же, Магазиныч загодя предупреждал соседей: я, мол, временный, тут меня другой заменит. Такую операцию он прозвал – «взять с соседа вексель» или «взять задаток». Как угодно. Однажды один клиент (сразу видно, что интеллигент – в очках, при галстуке), так тот назвал его Мичуриным.
– Почему Мичурин? – не понял Магазиныч.
– Мичурин, – растолковал ему клиент, – первым начал скрещивать различные сорта. Взял, к примеру, грушу, да и привил к яблоне. И ветка прижилась! Вот так и вы – привили меня к очереди, и очень даже эффективно... Вот вам результат! – Клиент раскрыл портфель, извлёк бутылку. – Нет, вы, действительно, талант. Вы самородок! Сегодня приезжает друг из Оксфорда, как и вы – большой экспериментатор. Правда, в физике. Так вот, первый тост при встрече я непременно подниму за вас.
Магазиныч пригляделся к бутыльку в руках интеллигента и ахнул. В руках у чудика была бутылка грузинского «Вазисубани».
– Ради такой кислухи стоило собачиться?! – возмутился Магазиныч. – Да в ней всего-то десять градусов! А я, дурак, такую очередь тебе отдал!
Он достал смятую пятёрку и вернул её клиенту:
– За сухачку не беру...
На семинаре Магазиныч и про «сваху» рассказал бы. Тут – совсем другой расклад, тут нагрузка больше падает на ноги, чем на извилины в мозгах. Тут вертишься волчком, сколачиваешь «тройку» (желающих выпить на троих). Правда, некоторые называют это «случкой». Магазинычу подобная терминология не нравится. Такой собачий термин ему не по душе.
Перво-наперво, «свахе» память твёрдая нужна. На физиономии. Было бы у Магазиныча побольше грамотейки, знал бы слово «физиономист». Но он и без «физиономиста» дело знает. Тут механика простая: первого клиента отыскал, к портрету пригляделся и говоришь ему:
– Стой на месте и никуда не отлучайся. Остальных двоих я мигом нарисую. Ты только жди меня, и я вернусь. Только очень жди!
И – нырк в толпу. Второго обнаружил, к первому ведешь. Оставляешь их, родимых, – и за третьим. Наконец, нашёл – повязываешь с первыми двумя. Вот и вся премудрость, а говоря научным языком – селекционная работа. За услуги плата божеская – полстакана и никаких претензий.
Конечно, как и в любой ответственной работе, случаются накладки. От них никто не застрахован, даже Магазиныч. Иногда доходит до смешного. Глядишь на рожу, фиксируешь опознавательные знаки. А они, подлюки, не фиксируются. Круги под каждым глазом да жиденькие всходы бурой бороденки. Вот и весь портрет. Они ведь, алкаши, все на одно лицо. Тогда стараешься одёжку вспомнить.
Запомнил как-то Магазиныч одного по пиджаку. Дело летом было. Вернулся – нет клиента. Всю очередь обшарил, не нашел. Как сквозь землю провалился. А он, алкаш проклятый, что учудил?! Покуда Магазиныч был в отлучке, команду собирал, взял, да и загнал пиджак. Стоит в одной рубашке, к стене прижался, чтобы не упасть, и дремлет. Ну не гад?! Так Магазиныч, прежде чем за третьим сбегать, ему под рубашку заглянул. На случай, если тот и рубашку сплавит, так хотя бы майку заприметить. А алкашу кулак поднёс под самый нос:
– Ты мне брось стриптиз устраивать!
Где-то к девяти темень начинала таять. У Будапешта очередь змеилась человек на двести, а точнее – двести восемнадцать душ. У Магазиныча глаз намётанный, как у чабана в степи. Бросил взгляд и точно знает, сколько у него овец в отаре.
До открытия еще целых два часа. Вроде бы и много. Но это для тех, кто в очереди мается, на морозе стынет. А для Магазиныча времени в обрез. После девяти – самая работа. Хлопот полон рот. Пробежаться вдоль цепочки, посты проинспектировать. Для этой операции у Магазиныча приём тоже отработан. Что значит – проверить очередь? А это вот что значит: подходишь, оголяешь руку, а на ней номерок написан карандашом химическим. А если у тебя в запасе четыре очереди, как тогда? А вот как. Ведь не зря же Бог дал человеку две руки, рассудил Магазиныч. Когда начинали писать номерки, Магазиныч подставлял правую ладонь. Потом перебегал на следующий пост и подставлял левую. Третий номер ему уже писали на оборотной стороне ладони. Ну а четвертым номерком, тут теорема немудреная, клеймили изнанку другой руки.
Ну ладно, с постами разобрался. Тут бы передышку организму дать, воздуху глотнуть. Ан нет. Подбегает Витька Гвоздь:
– Мазазиныч, дуй к ларьку. Там мужики стакан ищут.
Магазиныч – к ларьку, на правую ногу припадает. Спешит-торопится, чтобы кто другой не опередил. Тут таких «стаканщиков» столько расплодилось... Да все вертлявые, сучье племя. Того гляди, с ног сшибут...
Нет, поспел Магазиныч в самый раз, первым заявился. Молодчина Гвоздь, вовремя шепнул.
А вокруг ларька Валька Стерлядь крутится, «опохмельщица». Она и толканула мужикам бутылку. Мужики, как полагается, Магазинычу первому налили. За услугу.
– Продегустируй, Магазиныч, обнови стакан!
Магазиныч выпил, посмотрел на Вальку:
– Чашма?
– Она самая, – подтвердила Валька.
– Да её неделю, как в Будапеште не было!
– Не было, не спорю, – согласилась Валька, кутаясь в платок. – её вчера в пятнадцатом давали.
– Врёшь! – рассердился Магазиныч. – В пятнадцатом уже четвёртый день как вермутом торгуют.
– Да будет вам! – Перебили мужики. – Развели научную дискуссию...
– С детства не люблю вранья, – жестко отрубил Магазиныч. – Не было в пятнадцатом Чашмы! Мне бы доложили. – Его слегка качнуло.
Чтобы успокоить Магазиныча, ему еще чуток плеснули. Он отказался наотрез.
– Не имею права, мужики. Дел по горло. – И нетвёрдой походкой направился к очереди.
Мужики уважительно смотрели вслед:
– Человек!
А дел, действительно, невпроворот. Кому-то позарез понадобился ящик, чтобы закуску разложить. Так Магазиныч не только ящик раздобыл, но и газеткой застелил. Для этих целей газетку загодя припас.
Только с ящиком вопрос решил, на Магазиныча снова спрос:
– Магазиныч! Выручай, сосед. Сбегай к автомату, позвони моей. Скажи, я за молоком стою. Пусть не ждёт...
И такие поручения Магазиныч тоже выполняет. Мужика замуровали в очереди так, что не вылезти – не влезть. А если вылезешь, потом не впустят.
Ближе к одиннадцати (до открытия оставался час) обстановка возле Будапешта суровела. Очередь, припаянная к стенке, заворачивала за угол и змеилась полтора квартала, чуть-чуть не дотянув до библиотеки имени Тургенева.
Все предвещало близкий штурм. Магазиныч, уже махнувший не один стакан, медленно вышагивал вдоль строя. Останавливался, вглядывался в лица. Новенького опознавал мгновенно:
– А вот тебя-то я и не припомню. Новичок? Ну-ну... – и начинал придирчиво осматривать – от башмаков до шапки. – Соберись, сынок. Не на танцы прибыл. Пальтецо-то на все пуговицы задрай. Без пальто останешься.
На другом ему не нравилась свисающая пуговица. В подобных случаях Магазиныч был непримирим:
– Богатый? Пуговку не жалко? – И переходил на крик. – Идёшь за водкой, амуницию проверь! Эх, молодежь... Салаги необстрелянные... В руках – десятка, а в голове ума на грош!
С постоянной клиентурой был обходителен и ласков:
– Привет, Петрович. Ну что, готов, солдат?
– Так точно, Магазиныч! – бойко рапортовал «солдат».
– Ну то-то же... – глаза у Магазиныча добрели. – Крепись, гвардеец. Скоро в бой...
Минут за десять до открытия вдоль очереди прокатывалась судорога.
Магазиныч громко объявлял:
– Боевая готовность номер один!
Не Магазиныч, а отец родной. Полководец. Генералиссимус Суворов...
Кто- то крикнул из толпы:
– Магазиныч, речь толкни! Напутствуй!
Старожилы ждали этого момента. Начинался главный акт спектакля.
Магазиныч хмельной походкой отмерял от магазина одиннадцать шагов (как будто назначал пенальти на футбольном поле), залезал на тарный ящик и, приняв героическую позу, делал долгую выжидательную паузу. Полы шинели разлетались на ветру, хлопали по коленям.
Дождавшись полной тишины, Магазиныч начинал знаменитую напутственную речь:
– Орлы! Суровый час настал, сейчас пойдём на приступ. Не дрогнем, братцы!
С каждым словом Магазиныч преображался, плечи его расправлялись.
– Сынки! Благословляю вас. А кто сомневается в себе, пусть покинет строй, от греха подальше. Верьте боевому ветерану...
Желающих покинуть строй, естественно, не находилось.
Мужики, осенённые напутствием, еще тесней смыкали строй. Кто-то крикнул на потеху публике:
– Да здравствует Магазиныч! Слава Магазинычу!
Над Будапештом прокатилось громкое «ура!»
...Ровно в одиннадцать, ни секундой раньше, ни секундой позже, стали колотить в глухую бронированную дверь.
– Затаились, суки?! Время! Открывай!
Внутри зашевелились, кто-то долго возился с тяжелым, неподдающимся крюком. Наконец крюк с грохотом был отброшен, десятки рук рванули дверь. Врата в рай открылись настежь...
Толпа вмиг закупорила дверной проем.
Одноногий Фёдор попытался навести порядок, но тут же полетел вместе со своим протезом в грязный расквашенный снег.
– Магазиныч!.. – закричал Фёдор, пытаясь подняться. – Ты где, Магазиныч?
– Я тут, – отозвался Магазиныч. Лицо его потемнело, и как-то мелко-мелко, как в ознобе, дергались губы.
– Ну ты, клоун недоделанный! Говна ошмёток! – какой-то парень в распахнутом бушлате, в тельняшке (и откуда только взялся этот двухметровый лось?! Не было его в очереди, точно не было!) притянул Магазиныча за воротник шинели и точно куклу приподнял, развернул к себе лицом.
Магазиныч дёрнулся и, собрав последние силы, потянулся к бушлату – к горлу. Но тот только осклабился и брезгливо отбросил Магазиныча. Прямо под ноги толпе.
Толпа взревела, затрещали двери. И тут истошно, по-бабьи, завопила Валька Стерлядь:
– Магазиныч!.. Магазиныча задавили!
Рёв толпы мгновенно оборвался. Над Будапештом повисла тишина.
...Хоронили Магазиныча таким же мглистым, ветряным днем. Ветер раскачивал обледенелые ветви деревьев, гнал по кладбищу обрывок старой газеты.
Гроб несли Колька Вшивый, Витька Гвоздь, Валька Стерлядь и Фёдор Одноногий.
Когда могилу зарыли и утрамбовали холмик из вязкой желтой глины, Федор вытащил из-за пазухи бутылку, откупорил.
Колька достал из кармана стакан:
– От Магазиныча остался, на память...
По очереди выпили. Постояли, помолчали.
И тут Витька Гвоздь полез к себе под телогрейку и как-то смущенно, стесняясь самого себя, извлек маленькую, потемневшую от времени медальку. Обтёр её ладонью и аккуратно положил на холмик.
На медальке едва угадывалась надпись: «За взятие Будапешта».
– От отца осталась, с войны... – сказал Витька Гвоздь.