Самый быстрый мышь Мексики

Спиди его назвали позднее. На свет же он появился как Гюнтер. Акушерка с сомнением оглядела синюшного младенца и покачала головой. Мальчик грустил с первого дня. Печальным он оставался
и в детском саду. Малыши с воплями носились по комнатам, сорились, ревели от обиды, мирились, с грохотом осваивали барабан. Гюнтер понуро сидел за столиком и тупо водил карандашом по бумаге. Воспитательница пытливо вглядывалась в хаотические линии его рисунков, тщетно пытаясь разглядеть скрытый талант. Рисунки были откровенно слабы. В школе Гюнтер оставался столь же грустным и безучастным. Ему лень было даже закладывать одноклассников. Учительница исподволь подстрекала учеников информировать ее о ребячих проказах.
– Вы должны быть принципиальными, – терпеливо наставляла она. – От учителей не должно быть никаких тайн.
Ребята охотно соглашались и ябедничали напропалую. В маленьком социалистическом государстве ГДР, это не считалось зазорным. Пример советского пионера-героя Павлика Морозова, своевременно проинформировавшего чекистов о недостойном поведении родителя, попал здесь на благодатную почву. Спиди лень было даже ябедничать. Чтобы не выделяться он решил как-то настучать на своего классенкамерада Торстена.
– Фрау Винкель, – пробормотал он, опустив голову, – а Торстен сказал, что самая главная буква в немецком языке W.
– Ну и что в этом смешного? – тощая фрау Винкель критически оглядела Гюнтера поверх очков.
– А он говорит, что не будь этой буквы, пришлось бы нам читать не Waffenbruder (братья по оружию, так называли тогда советских солдат), а Affenbruder (то есть братья-обезьяны).
– Не верю, не верю! – закричала учительница, брызгая слюной. – Такого быть не может. Торстен не мог сказать такую глупую шутку, это ты сам все выдумал.
Фрау Винкель знала – отец Торстена крупный партийный функционер, уважаемый человек, – его сын не способен на подобное политически незрелое высказывание. И наказала Гюнтера. Маленькая, но гордая ГДР была в те годы единственным государством на планете, искренне дружившим со своим старшим братом, Советским Союзом. Эта дружба была закреплена даже в конституции, главном законе страны. Наряду со всеобщей воинской повинностью и борьбой за мир.
Дисциплинированные восточные немцы в массовом порядке записывались в DSF (общество германо-советской дружбы), самое крупное после профсоюзов общество. Если кто-то из рабочих отказывался вступать – наказывали всю бригаду: при подведении итогов лишали заветных баллов и денежной премии. «Первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян на немецкой земле», так официально именовали тогда ГДР. Ее вожди поощряли и пестовали любовь своих граждан к советским людям. Родственники, оставшиеся у многих восточных немцев в западной части Германии, значительно уступали советским людям по моральным качествам, убеждали СМИ.
Впрочем, удивляться тут было нечему: ведь западные родственники жили в волчьем мире капитализма, в мире чистогана. Советские же люди строили самое гуманное и самое справедливое на земле общество, поэтому и сами они становились все лучше и лучше. День ото дня. К такому нехитрому выводу приходил каждый восточный немец внимательно следящий за социалистической прессой. Школьные учителя на конкретных примерах разъясняли детям, каким образом стране Советов удалось вырастить у себя таких прекрасных людей.
– Мам, а почему в Советском Союзе все люди хорошие, а у нас не все? – поинтересовался однажды Спиди.
Учительница поведала им в тот день о необыкновенно высоких моральных качествах присущих абсолютно всем советским людям. В один ряд с пионером-героем Павликом Морозовым и красноармейцем Павлом Корчагиным опытный педагог поставила космонавта Юрия Гагарина, знаменитого бригадира строителей Николая Злобина и ткачиху Валентину Гаганову, променявшую передовую бригаду на отстающую. С Гагариным все было предельно ясно: человек смелый, первым слетал в космос. С героизмом бригадира комплексной бригады строителей Николаем Злобиным дело обстояло несколько сложнее. Судя по снимку, который показала учительница, по физической силе он явно уступал другому русскому герою – шахтёру Стаханову. Об этом замечательном труженике учительница рассказывала им на предыдущем уроке. При желании Стаханов в одиночку мог заменить в шахте тысячу человек. Так по крайней мере утверждал Дитер, сосед Гюнтера по парте. Стаханов был посильнее, чем их земляк, знаменитый немецкий шахтёр Адольф Хенеке. На исторических фотографиях Хенеке выглядел ужасно худым и измождённым. В жилистых руках он, как и его русский коллега Стаханов, крепко сжимал отбойный молоток. Работал Хенеке настолько здорово, что многие рабочие ГДР решили даже подражать ему. Они развернули социалистическое соревнование, которое назвали Henecke-Bewegung, то есть движение имени товарища Хенеке. Словом, в маленькой, но гордой стране все было почти как у старшего брата.
Поэтому Гюнтер жутко удивился, когда услышал на улице в первый раз ругательство в адрес русских. Мать терпеливо разъяснила малышу, что ему повстречался очень глупый и недалекий человек.
– Есть еще и у нас пережитки капитализма, – с грустью констатировала она. Немного подумала и добавила: – К счастью их становится все меньше.
Впоследствии Спиди неоднократно имел возможность убедиться, что мать заблуждалась. Знакомое словосочетание – «долбанные русские» – с годами встречалось ему все чаще. Оно стало, пожалуй, одним из самых распространённых. Восточные немцы, как позднее уяснил Спиди, все-таки любили своих западных братьев гораздо сильнее, чем правильных русских. Правда, в публичных местах и на собраниях они предпочитали не афишировать свои симпатии.
Вокруг русских вообще было много загадочного. Верхи призывали любить советских людей, а политически незрелые низы вместо этого сочиняли о них анекдоты. Восточные немцы с юмором воспринимали социалистическую действительность. «Почему советская газета «Правда» стоит десять пфеннигов, а восточногерманская «Нойес дойчлад» пятнадцать? – мог поинтересоваться у коллеги по работе какой-нибудь весельчак. И сам же со смехом ответить на этот вопрос: «Да потому, что пять пфеннигов берут за перевод». Рождались в народе и присказки, типа: лучше на паршивой байдарке в Швецию, чем на круизном лайнере в Ленинград. Трудно это было время, противоречивое.
...Своё восемнадцатилетие Гюнтер отпраздновал в родном в Хальберштадте, небольшом саксонском городке славном своими колбасными изделиями. Хальберштадские сосиски заполонили в социалистические времена прилавки продуктовых магазинов. Услышав название этого города, каждый восточный немец непроизвольно сглатывал слюну: колбаски были чрезвычайно вкусны.
Со своим отцом, плотником по профессии, Гюнтеру так и не довелось встретиться. Мать выставила его из дома, когда сынишке стукнуло три месяца. Неверного супруга она отловила прямо на своей подружке. Позднее плотник утверждал, что был в тот вечер нетрезв, что никаких серьёзных чувств к партнёрше вовсе не испытывал. Бес попутал. Он извинялся, клялся, готов был искупить вину, но Сибилла, в ту пору еще молодая и строптивая, решительно выставила изменщика за порог.
Позднее она, правда, крепко пожалела об этом. Отсутствие мужа Сибилла компенсировала энтузиазмом на работе, в результате сделала прекрасную партийную карьеру. Трудилась в городской управе. Заведовала каким-то важным идеологическим сектором. Серьёзная должность налагала большую ответственность. Партийное руководство настоятельно рекомендовало в ту пору всем сознательным бюргерам игнорировать западное телевидение. И, напротив, стараться не пропускать разоблачительную политическую программу восточно германского телевидения «Чёрный̆ канал».
Юный Гюнтер, хотя и не понимал политических нюансов, но передачу полюбил от всего сердца. Вёл ее Карл-Эдуард фон Шнитцлер, журналист серьёзный̆ и рассудительный. Своими убедительными аргументами он в пух и прах разбивал все попытки классового врага завладеть душами восточных немцев. Делал он это на удивление легко и убедительно. Сначала Шнитцлер показывал зрителям кусочек западной телепрограммы. Но досмотреть ее до конца, как правило, не давал. На середине демонстрации он начинал презрительно махать руками, давая тем самым сигнал технику выключить эту гадость, дескать, нет больше сил терпеть столь наглую ложь. Техник слушался его и выключал картинку. Вот тогда-то Шнитцлер и начинал терпеливо растолковывать зрителям, насколько коварна западная пропаганда. Свои аргументы он убедительно подкреплял цитатами из произведений Ленина, Маркса и других не менее серьёзных людей. Как ни удивительно, но высказывания классиков полностью совпадали с мнением самого Карла-Эдуарда фон Шнитцлера. Гюнтер в политике разбирался слабо. Больше всего ему нравилась заставка этой передачи. Под бравурную музыку на антенну простого гедеэровского бюргера вспархивал вдруг раскоряченный чёрный западногерманский орел. Символ всего отрицательного. В конце же передачи, после убийственных разоблачений Шнитцлера, орёл, как подстреленный, мешком кувыркался с антенны.
– Наши победили, – удовлетворенно произносил Гюнтер и выключал телевизор.
Мать с воcторгом рассказывала сыну, как в шестидесятые годы, она, будучи совсем ещё юной девушкой, принимала самое активное участие в одной политически важной акции. Вместе с другими активистами молодёжноӗ организации FDJ юная Сибила мужественно карабкалась на крыши и поворачивала антенны, глядящие на идеологически чуждый запад, в правильное направление. Правда, на следующий день трудолюбивые бюргеры залезали на крыши и упорно поворачивали антенны в милую их сердцу западную сторону.
Все население маленькой ГДР с упоением смотрело в те годы западное телевидение. Сочувствие и жалость вызывали у них несчастные жители Дрездена, не имеющие такой возможности. Телевизионные волны, летящие с Запада, наталкивались там на горы и бесследно увязали в камнях. Поэтому вместо весёлого и жизнерадостного ведущего западного телевидения Руди Карела, дрезденцы вынуждены были терпеть на экранах своих телевизоров унылого, но жутко правильного Шнитцлера. На машинах с дрезденским номером стыдно было в те годы ездить по стране. Обязательно находился какой-нибудь доморощенный остряк, принимавшийся тыкать пальцем в дрезденский номер и радостно вопить: «Из долины дураков прикатил!»
Незадолго до объединения один из дрезденских умельцев похитил с родного завода тяжеленную чугунную отливку в форме таза и смастерил из неё замечательную спутниковую антенну. Посмотреть заветную западную программу собрались у него друзья и родственники. Умелец включил телевизор, и на экране возникла чудесная заставка западной̆ программы АРД. У многих присутствующих в тот исторический момент глаза заблестели от слез. А через пару месяцев страна неожиданно объединилась, и прилавки дрезденских магазинов заполонили алюминиевые, элегантные, дешёвые и лёгкие спутниковые антенны, сработанные фабричным способом.
Своё двадцатилетие Гюнтер встретил на далёком Урале, куда завербовался строить трассу газопровода «Дружба». Мать полностью одобрила его решение.
– У советских людей, – благословила она на прощанье сына, – тебе будет чему поучиться. Помню, десять лет назад ездила я туда с делегацией и до сих пор под впечатлением от их гостеприимства.
...Идеалистическое представление о советских людях начало рушиться у Гюнтера буквально с первого дня, стоило лишь сойти с поезда на конечной уральской станции. Автобус должен был отвезти их на базу. Немецкие рабочие, молодые ребята, стояли у чемоданов и с интересом наблюдали, как два местных мужичка выясняют отношения.
– Дай ему в ухо, родимый, да посильней, пусть до дому ходит!
Старушка в вылинявшем бархатном полушубке, с авоськой в руках грозила дерущимся мужичкам кривым, как сучок, пальцем. Похожие на братьев, в замызганных сиротских курточках, алкаши, хрипло дыша, щедро обменивались оплеухами. Над зданием буро-зелёного вокзала, выстроенного еще до войны, с противным карканьем кружили вороны. Свинцово-серое осеннее небо нависало над заплёванноӗ вокзальной площадью. Закопчённые темно-зелёные поезда подкатывали к замусоренному перрону, с шипением открывали двери, выдавливали из себя безликую массу работяг. На дерущихся мужиков никто не обращал внимания, они были привычной частью пейзажа.
Последний в истории советского государства генсек Горбачев искренне желал своим подданным добра. Для начала он решил отучить их от пьянства. Теперь задолго до открытия винных магазинов советские люди выстраивался в километровые очереди. В этих очередях давили и избивали слабых, проклинали правительство и коммунистов, получающих в своих спецраспределителях хорошую водку без всяких очередей и ограничений. Народ упорно не желал расставаться с плохими привычками.
– Сука ты поганая!
Грязный кулак с чмоком воткнулся в нос мужичка в кроликовой шапке.
– Дай ему по соплям, Гришаня, – злорадно приговаривала бабка, – не будет засранец по бабам чужим бегать!
– Что говорит бабушка? – поинтересовался у соседа Гюнтер. – Они ее что, обидели?
– Да нет, это мужики развлекаются здесь так. Сейчас навешают друг другу плюх и пойдут дальше пить, – равнодушно объяснил Зиги.
На трассе он работал второй год, неплохо понимал русский язык и ничему уже не удивлялся. Через дорогу, из замызганного крошечного магазинчика с вывеской̆ «Промышленные товары», вываливались раскрасневшиеся и возбуждённые мужики в засаленных ватниках. Они прижимали к груди заветные бутылки с небесно голубой жидкостью. На этикетках стояло: «Средство для мойки стекол».
...Вахтер, седой, сухонький немец в очках, выдал Гюнтеру ключ с биркой: третий барак, седьмая комната. Лагерь трассовиков расположился в берёзовой̆ роще. Чистенькие, выбеленные бараки, столовая, клуб, магазин. Везде немецкая чистота и порядок. В двух шагах увязало по окна в вековоӗ грязи татарское село.
В седьмой комнате царило как обычно веселье. Работяги оттягивались на полную катушку. Стол был заставлен пивными бутылками, пепельницы переполнены окурками, из магнитофона неслась разудалая музыка. Гюнтер вошёл, поставил чемодан на пол и замер в своей обычной унылой позе.
– Спиди Гонзалес – самый быстрый мышь Мексики! – восторженно заорал краснолицый крепыш в джинсовой куртке.
Все дружно заржали. Грустный Гюнтер, с капелькой под носом, в вязаной лыжной шапочке мало походил на шустрого мышонка Мики Мауса из анимационного фильма Уолта Диснея. В Мексике мышонок в сомбреро выступал на гонках, и представляли его на соревновании как Спиди Гонзалеса, самого быстрого мыша Мексики.
Так Гюнтер превратился в Спиди. Кличка прилипла намертво. Трудился он на трассе также уныло, как и учился в школе. Покорно выполнял распоряжения бригадира, не проявлял инициативы, не старался отличиться. Бригаду разнорабочих, в которую определили Спиди, трассовики презрительно именовали Schippe, то есть совковая лопата. Сварщики, что варили на трассе трубы, были элитой. Одевали их в пижонские кожаные костюмы, маляры работали в белоснежных спецовках, плотники носили залихватские шляпы, вельветовые костюмы, с пояса у них свисали на цепочках инструменты. Неквалифицированным «Лопатам» выдавали обычные рабочие спецовки.
Спиди уныло ковырял лопатой мёрзлую землю и присматривался к окружающему миру. Советские люди все больше разочаровывали его. Почти каждую ночь местные парни залезали в их лагерь. Крали все: от дорогих видеомагнитофонов до грязных рабочих сапог, оставленных у входа в общежитие. Уже с утра уральцы начинали пить. А напившись, становились агрессивными и вполне могли побить. Работали они из рук вон плохо. Как-то активисты из FDJ решили вызвать бригаду русских строителей на социалистическое соревнование. Россияне возвели к тому времени первый этаж жилого дома. Однако мудрые комсомольцы слёту отвергли предложение наивных немецких товарищей. Почему, Спиди понял, через год, когда немецкие трассовики возвели пять прекрасных домов, а российские комсомольцы так и не продвинулись дальше третьего этажа своего первого дома.
Строили немцы прекрасно, такого качества работ на Урале не знали даже в царское время. Однако уральская комиссия, принимавшая первый немецкий дом, неожиданно заупрямилась. Местные прорабы и инженеры хмурили лбы, кривили губы, им не нравилось в немецких домах абсолютно все: обои, линолеум, вентиляция. Немцы были буквально потрясены дотошностью их приёмки. Местные строения, требовавшие капитального ремонта уже в день сдачи, комиссия принимала безоговорочно, а от их качественных домов воротила нос. Пришлось доброжелателям прозрачно намекнуть немецким специалистам, что, дескать, так в России дела не делаются. Одной хорошей работой тут никого не удивишь. Немцы правильно поняли намёк. Скромный банкет и небольшие презенты членам приёмной комиссии мгновенно растопили лёд в российско-немецких отношениях. Первый же дом был принят быстро и с отличной оценкой.
...Отработав восемь часов лопатой, Спиди шёл в столовую ужинать. Кормили трассовиков замечательно, огромный выбор колбас, сыров, салатов, вкусные супы и вторые блюда. В столовой новичков можно было определить сразу: они накладывали себе полные тарелки, потом маялись, не могли доесть. Старички спокойно обходились парой бутербродов. Через несколько месяцев кухонное изобилие приедалось.
По субботам в лагере трассовиков устраивались дискотеки. Девчата из соседних сел тщательно готовились к этому важному событию. Для многих из них дискотека становилась путёвкой̆ в Германию. В лагерь местные барышни из окрестных сел сбегались по протоптанным в снегу тропинкам. Чтобы в пути не замёрзнуть, надевали под шубы множество тёплых вещей Поначалу все казались толстушками. Но первое впечатление оказывалось обманчивым. Разоблачившись в гардеробе и упрятав многочисленные поддёвки в заранее припасённые для этой̆ цели мешочки, наподобие тех, которыми пользуются школьники для сменной обуви, большинство их замечательно стройнело. После процесса переодевания барышни надолго исчезали в туалете, наводили перед зеркалом окончательный марафет.
В зале уральские красавицы появлялись, благоухая пудрой и одеколоном, лица их были свежи и румяны, глаза взволнованно блестели в предвкушении праздника. Немцы считались у уральских барышень завидными женихами. В отличие от местных парней, они пили в меру, работали на совесть, были хозяйственны и обстоятельны. Местные отличались легкомысленностью, трудились без огонька, охотно и часто выпивали, деньги в их руках не задерживались.
На успех у местных девушек Спиди особенно не рассчитывал. Немецкие девицы находили его, как правило, слишком скучным, вниманием не баловали. Каково же было изумление Спиди, когда на первой же дискотеке одна из местных барышень неожиданно пригласила его на танец. Невысокая, крепко сбитенькая, черноволосая, с задорной мордашкой, она сразу же глянулась Спиди.
В Люси (так, оказывается, звали девушку) ему понравилось абсолютно все: и то, как она смеётся и кокетничает, и то, как тесно прижимается к нему в танце, и то, как забавно пытается говорить с ним по-немецки. Ему страшно захотелось поболтать с ней, рассмешить, но русские слова, как назло, не шли на ум. Он мучительно вспоминал школьные уроки. Однако в голове крутилась одна лишь глупая фраза, которой учительница русского языка научила их еще в шестом классе: «Нина, Нина, вот картина, это трактор и мотор».
Люси весело рассмеялась, эту шутку она слышала от всех знакомых ей немцев по меньшей мере раз десять. Складывалось впечатление, будто все они учились в одном классе.
В этот вечер Спиди не ночевал в общежитии. Сначала провожал и долго целовался с Люси у ее дома, а потом девушка просто не захотела отпустить его в лагерь. Разве ж можно одному через лес, да еще по темноте. Первая в его жизни девушка оказалась к тому же и самой лучшей. Не смущало Спиди и то, что Люси была уже раз замужем, что воспитывала в одиночку двоих детей, что жила в жуткой развалюхе без элементарных удобств. Зато она была ласкова, нежна, покорна и нетребовательна.
Рядом с ней Спиди чувствовал себя большим, сильным, страстным и остроумным. Люси готова была смеяться любой его шутке. В столовую Спиди приносил теперь целлофановые пакеты и баночки. В них он аккуратно и хозяйственно упаковывал колбасы и сыры, наполнял ёмкости вкусными салатами. Всю эту роскошь Спиди нёс Люси и ее детям. Забавные тощие конопатые девчонки с радостным визгом набрасывались на немецкие деликатесы.
Коллеги по работе подсмеивались над романом Спиди. Герман, его начальник, мужичок предпенсионного возраста, невысокий, желчныӗ, с лицом садового гномика, не одобрял этот выбор. Связи с местными барышнями лагерным уставом, правда, не возбранялись, но ночевать рабочим следовало в лагере. Иначе выходила аморалка, а в социалистическом отечестве подобное не приветствовалось. Поэтому молодые трассовики управлялись с любовной страстью до отбоя, а на ночь дисциплинированно возвращались в лагерь. Спиди, охваченный любовным дурманом, упорно нарушал установленный распорядок. В один прекрасный день Люси неожиданно призналась, что ждёт ребёнка. Спиди обрадовался и тут же оповестил в письме маму.
– Это замечательно, мой мальчик, – возликовала та.– Я не знакома еще с твоей Люси, но успела уже полюбить её.
Немецкие мамы, в отличие от мам русских, воспринимали подобные вести спокойно. Наличие у избранницы их сына детей совсем не смущало их. Сибила тут же помчалась по магазинам и приобрела для будущего внука кроватку. Детей разместим в маленькой комнате, мысленно прикидывала она, а Гюнтер с Люси будут спать в большой. То, что Гюнтер еще не расписан с Люси, нисколько не смущало ее.
А в это время Герман собрал производственное совещание.
– Что будем делать? – постукивая карандашом по столу, вопросительно оглядел он собравшихся.
– Спасать надо Спиди, – предложил Зиги, помощник бригадира. – Парню всего двадцать лет, профессии нет, куда ему тащить семью с тремя детьми. Да и режим он постоянно нарушает.
На следующий день Спиди уволили. За систематическое нарушение дисциплины, стояло в приказе по лагерю. Спиди стоял у автобуса, сгорбленный и несчастный, рукава его свитера бессильно обвисли, под носом блестела неизменная капелька. Люси прижималась к его плечу и отчаянно всхлипывала. Спиди крепился. Шофёр нажал на клаксон.
– Жизнь продолжается, – мужественно вздохнул Спиди и поцеловал на прощание девушку.
...Через пару лет Люси, c трудом преодолев бюрократические барьеры, вышла-таки замуж за Спиди. С тремя детьми и двумя чемоданами перебралась она из далёкого уральского села в маленький восточногерманский городок. А спустя еще два года Германия объединилась. Трассу продолжали по инерции строить, но финансирование резко сократилось, большинство рабочих уволили, бараки опустели. На дискотеку в лагерь трассовиков рвались еще барышни из окрестных сел, но число дефицитных немецких женихов катастрофически сократилось.
За пару лет жизни в Германии Люси разочаровалась в загранице. Здесь оказалось смертельно скучно, подружки остались на Урале, а местные девицы не шли на сближение. Говорить по-немецки она так толком и не научилась, сидеть дома было муторно. Свекровь все больше раздражала ее неустанным стремлением к порядку, чистоте, постоянными поучениями. Супруг Спиди тоже не скрашивал жизнь. От его унылости Люси хотелось реветь и лезть на стену. Дети, как ни странно, полюбили приёмного отца. Люси же всей душой рвалась на родной Урал.
– Все, не могу больше, – заявила она в один прекрасный день Спиди, – Поеду навестить мать.
Гюнтер согласился: родители святое дело. Мать его сидела теперь без работы, поэтому могла полностью посвятить себя воспитанию детей. Малыши ходили в детский сад, бойко лопотали по-немецки, без энтузиазма воспринимали попытки матери говорить с ними по-русски.
...Целый месяц от Люси не было никаких вестей. Сначала Спиди не тревожился, понимал, жене нужно отдохнуть, развеяться. Да и телефонная связь с Уралом работала плохо. Спустя месяц он забеспокоился. В газетах все чаще мелькали сообщения о тревожной криминальной обстановке в России.
– Ты должен ехать на Урал и искать Люси, – категорично заявила мать. – А вдруг с ней что-то случилось. За детей не волнуйся, я присмотрю.
...Лагерь, в котором Спиди прожил когда-то почти год, поразил его звенящей тишиной и запустением. Краска на стенах бараков облупилась, окна в большинстве домов были забиты досками. Лишь в двух общежитиях теплилась жизнь. Никого из знакомых в лагере не осталось. Комендант, долговязый мужчина средних лет, неразговорчивый, с желчным и строгим лицом, уверенно внедрял капитализм в лагерную жизнь.
Еще пару лет назад он был партсекретарем крупного предприятия на севере страны, уверенно руководил идеологической работой. Он разрешил трассовикам не только оставаться на ночь у уральских подружек, но даже селить их в своих комнатах. Правда, не бесплатно. Одна ночёвка прекрасной дамы обходилась любвеобильному работяге в пятнадцать марок. Деньги следовало аккуратно вносить в кассу в конце месяца.
Многие ворчали, дескать, развели здесь публичный дом, однако дань аккуратно платили. Постепенно уральские барышни прижились в лагере. Они терпеливо ждали любимых мужчин с работы, к приходу их искусно раскрашивали лица. Благо косметических наборов было теперь в изобилии. Щедрые работяги баловали подружек, выписывали им по каталогам косметику, модные наряды.
Некоторые из них настолько входили во вкус семейной жизни, что умудрялись жениться на уральских красавицах по несколько раз. Для одного из таких неугомонных третий брак оказался роковым. Не успев еще развестись со второй супругой, он оставил её с ребёнком в туманной Германии и поспешил подать заявление в уральский загс на следующий брак. Законная супруга узнала о поступке неверного случайно, из письма подружки и срочно примчалась на Урал. Первым делом законная супруга исцарапала ей лицо.
... Мать Люси, крошечная, рано состарившаяся женщина, ужасно удивилась, увидев на пороге Спиди. Да, дочка ее действительно гостила здесь, сбивчиво объяснила она. Вот только пожила всего неделю, а потом исчезла.
– Я думала она к тебе поехала, – удивлялась женщина. – Запаковала Люська чемоданы, села на автобус и поминай как звали.
...Лагерная дискотека мало чем отличалась от прежней. Здесь все также оглушительно гремела музыка, все так же взволнованно перешептывались барышни, стреляя очами на приглянувшихся парней. Кавалеры неторопливо потягивали за столиками пиво, придирчиво разглядывали девиц. Вечер был в разгаре. Многие парни успели уже изрядно набраться. В центре зала, тесно прижавшись, топталась парочка. Спиди внимательно пригляделся и узнал Люси. Она была в короткой джинсовой курточке, блестящих облегающих брючках, волосы туго стянула на затылке красной лентой. Девушка тесно прижималась к здоровенному краснорожему трассовику в кожаной курточке.
– Нина, Нина, вот картина, это трактор и мотор, – громко картавил её нетрезвый партнер.
Люси весело смеялась знакомой шутке.
– Клёвая тёлка, – ухмыльнулся стоящий рядом парень в очках, заметив любопытный взгляд Спиди.
– Можешь не заглядываться на неё, – небрежно добавил он, – Люси уже забита, три недели у Тарзана живёт, говорят, они скоро поженятся. Спиди поднял брови и с удивлением отметил, что нисколько не ревнует жену к здоровенному Тарзану. Люси больше не казалась ему красивой и желанной. Он, наконец, понял: она никогда не любила его, а лишь мечтала любым способом вырваться из уральской глуши, пожить в сытой Европе. Он, случайно подвернувшийся, глупый и наивный, стал для неё заветным транспортным средством.
Спиди вспомнил свой первый приезд на трассу, как вошёл он в прокуренную комнату общежития, где глядели со стен картинки с обнажёнными красотками.
– Спиди Гонсалес, самый быстрый мышь Мексики! – заорал, увидев его Зиги, и все радостно, как придурки, заржали.
Вспомнилось, как приходил он по ночам к Люси, как визжали от радости, увидев его, смешные конопатые девчонки, её дочери. Вспомнились жаркие бессонные ночи, когда от страсти у них с Люси пересыхали губы и хотелось умереть от счастья.
... С серого неба медленно и печально валил снег. Издалека доносился пьяный хохот и женский визг. Около будки со шлагбаумом охранник Женя, толстый и рыхлый уральский парень с плоским прыщавым лицом, гладил по голове овчарку и что-то нашёптывал ей в ухо. Рот у собаки был широко открыт, длинный влажный язык свисал наружу. Спиди знал этого пса, его звали Рембо. Пёс был злющий и коварный. Больше всего Рембо любил кусать за ноги местных жителей. Таким образом он выслуживался перед немцами, отрабатывал свой харч. Окна покинутых бараков были черны и печальны.
– Жизнь продолжается! – вздохнул Спиди, смахнул с носа капельку и бодро зашагал по хрустящему насту к автобусной остановке.
Он знал, через два, максимум через три дня будет дома, в родном Хальберштадте, городе вкусных колбасок. Гюнтер представлял, как придёт домой, откроет холодильник, достанет оттуда свежую колбасу, намажет маслом кусок сдобного хлеба и сделает себе вкусный бутерброд. Рот его непроизвольно наполнился слюной. О неверной Люси он больше не думал, просто вычеркнул её из своей жизни и ни о чем не жалел.
А где-то в далёкой Германии матери укладывали в это время детишек. Бабушка Сибила, подоткнув малышкам одеяла, пела им забавную немецкую песенку про утят, которые, спрятали головки в воду и не замечают при этом, что хвостики задрались вверх. Девчонки весело смеялись, не хотели засыпать. «Не будете спать, – шутливо грозила им пальцем бабушка, – придёт сердитый Зандман и засыплет вам глаза песком».