Рыжий Оська. Не Бродский.

Этот рассказ я написала два года назад для Димы Савицкого. И он ему даже, скажем скромно, понравился. Потом я про него забыла. Не про Диму. Про рассказ. И даже забыла, где он у меня в архиве болтается. А сегодня решила сочинить его заново.
Рыжий Оська Марлинский был моим хорошим другом. Или приятелем. Как вот дефинировать значение этих слов? Скорее приятелем. И еще он не был в меня влюблён. Что по тем временам было плюсом. Оська был длинный, тощий и бледный, как все рыжие. И еще весь в веснушках. Где я его подцепила или он меня, за большой давностью лет совершенно не помню. А так как мы с ним с конца шестидесятых не общались, то не знаю, жив ли он. Уехал или остался. Ничего не знаю.
Оська был единственный из моего мальчикового окружения, кто учился в техникуме. Он учился в Полиграфическом техникуме, работал столяром в музее Суворова и летом ездил в геологические экспедиции. Он мог бесконечно читать стихи. Знал Гумилёва и Ахматову. И не только их. И вот приносит мне Оська листочки папиросной бумаги с напечатанными на них стихами. Только почитать. Я прочла и обалдела. Год это был одна тышша девятьсот шестьдесят пятый. 1965.
Это,- сказал Оська,- новый поэт Иосиф Бродский.
Я перепечатала их на машинке Эрика. Той самой, что берёт четыре копии. И запомнила навсегда. И стихи и имя. Если бы я была не ленива и любопытна, то могла бы и с автором познакомиться. Были такая возможность. Но это поняла через десятилетия. А тогда просто запомнила навсегда.
С Оськой мы как-то глупо раздружились. Была у меня подруга Ирочка. Ирочка была меня на десять лет старше и, как я о ней писала уже, дама свободных нравов. Не лёгкого поведения, а свободных нравов. Сегодня я бы сказала, что она была предвестницей сексуальной революции. Мне она досталась от моей мамы. Она была подругой маминого приятеля, который ее бросил. Она приходила к маме плакаться в жилетку и стала меня опекать. Я, в свою очередь, плакалась ей в жилетку о своей несчастной безответной любви в десятом классе.
Папа Ирочки, полковник в отставке, был директором театральных касс Ленинграда. И к тому же страшный антисемит. А Ирочкин муж, с которым они разошлись, был евреем. И все ее друзья и поклонники принадлежали к этому проклятому племени. Но папа не отказывал в контрамарках, и Ирочка водила меня во все театры, на все самые известные в Ленинграде спектакли, в филармонию в директорскую ложу и даже на концерты приезжих знаменитостей на Зимний стадион. Так я попала на Джеймса Ласта.
А еще мы с Ирочкой любили болтаться по пирожковым. Мы с ней знали все пирожковые в центре Ленинграда. Помню, что мы с ней ходили на Моховую специально есть пирожки с черникой. Или в Минутку есть беляши.
Ирочка была инженером, работала в каком-то КБ, детей и мужа у неё не было. Были друзья, с которыми она меня познакомила. Все старше и все мне казались смертельно скучными. Они пили водку и играли в преферанс.
А вот мои друзья ей скушными не казались. Она их всех, особенно мальчиков, очень любила. К тому же, Ирочка как и Оська, могла наизусть читать стихи часами. На этом они с Оськой и подружились.
Она подружилась с моим любимым другом Серёжей Тартаковским и со всей его компанией из архитектурного института. Эти ребята тоже были меня старше и ей по возрасту и по всему подходили больше.
Серёжа Тартаковский таскал меня по мастерским художников и по странным квартирам, где читали стихи, вышедшие на волю уголовники. И Ирочка иногда тоже с нами ходила.
Надо сразу сказать, что я была дубово невинна. Это состояние, как считает Игорь, я сохранила надолго. Дубово невинна во всех отношениях. И в смысле подруг и в остальном тоже.
Мне казалось, что я страшно крутая, когда я садилась нога на ногу в мини юбке и в колготках в сеточку, которые я купила у одноклассницы Ани. А колготок, черных в сеточку, еще ни у кого из моего окружения не было. В них садиться нога на ногу был полный кайф. И закуривать сигарету. Той, которая уехала потом Италию и была валютной проституткой под эгидой КГБ.
Но я не понимала совершенно, кто она. Хотя мой умный дядя мне сказал почти открытым текстом об этом. Так вот, я закуривала и вела интеллектуальные беседы. А мальчики были набиты тестостероном и сразу понимали, что взять с меня нечего. Мне бы поговорить.
И вот на фоне такой бурной культурной жизни как-то пришёл Оська и стал мне плакаться в жилетку, что Ирочка больше с ним не спит. Я совершенно обалдела. Поскольку у меня всегда было железное правило, оно и осталось- друзья и мужья подруг табу. Потом к этому добавились друзья мужа!
И тут Оська открыл мне мои наивные глаза. Оказалось, что Ирочка спит попеременно со всеми или почти со всеми моими приятелями. Особенно она развернулась в компании Серёжи Тартаковского среди художников и архитекторов.
На этом наша с Ирочкой дружба быстро увяла. Хотя, с другой стороны, она у меня никого не отбивала. А даже наоборот- знакомила со своими скучными друзьями, которые пили водку и играли в преферанс.
Один из них очень за мной ухаживал и привозил из командировки в Москву в подарок американские сигареты блоками. Мне и маме. И очень хотел на мне жениться. Даже познакомил с папой. папа был директором трикотажного магазина. И очень хотел, чтобы Рувик, так его звали, женился на хорошей еврейской девочке.
Вот это в мои планы не входило никак. Все мои подружки стремились замуж и выходили. Кто в 19, кто в 20. Быстро рожали детей. А я в это время занималась перевоспитанием проститутки.
Но это будет следующая история.