Умереть пока молод

Фанни де Сиверс (с 1941 г. фон Сиверс) родилась в 1920 г. в Пярну. Изучала в Тартуском университете романские языки и историю искусств в университете в Бреслау (Вроцлав) также изучала романские языки (1941—1944) в 1950 году в университете в Вюрцбурге сдавала государственные экзамены по французскому испанскому языкам и по латыни. Работая в Парижском университете, удостоилась степени кандидата филологических наук по немецкому языку и американской литературе (1953); в университете в Лунде была лиценциатом по философии, общей фонетике и угро-финским языкам (1967), в 1964—86 годах работала в национальном центре научно-исследовательских работ в Париже, занималась общим языкознанием, финноугорскими языками и этнолингвистикой.

ЗЕРНЫШКО В ГАЛЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ

Из книг по истории мы знаем, что Верцингеториг был вождём галлов в анти- римской войне, что в июне 52 г. до н. э. он одержал победу над римскими легионерами в столице арвернов Герговии, но в августе того же года потерпел поражение под Алезией, был взят в плен, перевезён в Рим, там проведён пленником через город в триумфе Цезаря, а затем казнён — в 46 г. до н. э.
Историческим книгам врать ни к чему, но и правда, изложенная очень кратко и поверхностно, способна создать у читателей совершенно превратную картину действительности.
Да, конечно, описаний триумфов римских военачальников предостаточно. Они во множестве реконструированы и в кино. В карнавальном разноцветии они сияют золотом и пурпуром, сверкают шлемами и роскошным убранством коней. Наслаждаясь великолепием столь красочных спектаклей, словно неуместно вспоминать обо всех закулисных мерзостях.

И Цезарь, в своей расшитой тоге, с лавровым венком на голове, словно у Юпитера, мог пленить любое воображение. А в триумфе сразу за ним (такая картина обычно возникает в нашем воображении) шагает закованный в цепи предводитель арвернов, знаменитый бесстрашный галльский князь: светлые волосы его слегка растрёпаны ветром, длинные вислые «французские» усы тщательно расчёсаны, лоснящаяся от пота кожа обтягивает мощные, как у гладиатора, мускулы, а взор, сверкающий яростью, устремлён на торжествующий народ.
На самом деле все было иначе ... Действительность, ужасающа. Действительность отвратительна.
Нелишне знать, что до триумфа Цезаря Верцингеториг целых шесть лет прозябал в подземелье государственной тюрьмы в Риме — Tullianum (саrсер Mamertinus)*, расположенном под Капитолийским холмом, вблизи храма Конкордия. Это сводчатый подвал, бывший колодец, куда с древних времён бросали узников; позже над ним надстроили государственную тюрьму. В центре свода было круглое отверстие, через которое едва проникал дневной свет и свежий воздух — ровно столько, чтобы узник не задохнулся. Туда и помещали смертников. До Верцингеторига там мучились римский претор Катилина и Югурта — царь Нумидии, после — апостолы Пётр и Павел. Римский историк Саллюстий в своей монографии «О заговоре Катилины» («Conjuratio (Bellum) Catilinae») отмечает, что кошмарный этот склеп находился на глубине 12 футов под землёй, там были только голые стены и что «грязь, тьма и вонь внушали отвращение и ужас».
Однако Саллюстий не добавляет, что из стен постоянно сочилась холодная влага, а узник вынужден был сутками стоять на коленях или лежать на сырых камнях.
Жорж Бордонов, не только историк, но и писатель, живописует потрясающую картину, изображая Верцингеторига таким, каким он мог быть за два дня до смерти. (Vercingétorix, Paris, 1978).
Истощённый и заросший, грязный и вонючий. Раз в неделю ему приносят воды для умывания, но нельзя ни побриться, ни постричься, ни причесаться. Чтобы вшам, блохам и прочей нечисти было где порезвиться, усиливая муки узника. Руки его почти круглые сутки закованы в кандалах, и он не может даже почесаться, чтобы утишить зуд. Стражникам хорошо известен тот предел, до которого они могут дойти в своих издевательствах, чтобы пленник не умер. Им было важно додержать Верцингеторига живым до триумфа Цезаря, кормить так, чтобы он не околел раньше времени, а если сам есть не захочет, заталкивать в глотку пищу силком, через воронку. Стража бдительно следит за тем, чтобы пленник в отчаянии не наложил на себя руки. Поев, он обязан возвращать ложку, а руки его вновь заковывают, — так он не сможет перегрызть себе вены.
Постоянная тьма притупила зрение, физические страдания и душевные муки со временем вытравили все эмоции, он ничего не чувствует, ничего не замечает, ничего не хочет, даже ничего не помнит. Галльский фатализм в свою очередь помог ему отрешиться от собственной личности. Так что, когда в августе 46-го его выволокли из камеры, он еще мог держаться на ногах, но, очевидно, уже вообще не понимал, что с ним происходит.
Вот так-то, Бордонов. Однако авторы обычных исторических романов в такие детали не вдаются. Их внимание занимает триумф Цезаря и связанные с ним события.
Цезарь только-только вернулся из Африки, где его военные успехи увенчал политическо-дипломатический роман с египетской царицей Клеопатрой. Обстановка в Риме созрела — можно брать власть в свои руки. Но прежде надо продемонстрировать народу свой ум, богатство и могущество. Для целого города готовится невиданное угощение и развлекательная программа с гладиаторами. А до этого все граждане приглашены полюбоваться великолепным зрелищем: триумфатором на золотой колеснице, запряжённой четвёркой белых коней, и его свитой.
А в свите (в числе прочих) и пленники, которых, как на этот раз Верцингеторига, проводили в цепях через весь город — и обратно в Tullianum, где палач накидывал им на шею петлю и затягивал ее.
Шесть лет в этой темной вонючей норе!
Как случилось, что он все еще был жив?
Шесть лет лежать на этом холодном, осклизлом полу . . . Шесть лет, шестью двенадцать месяцев, это сколько дней, часов... Вечность.
Из какого материала была кожа этого человека? Из какого металла его почки? Каким воздухом наполнялись легкие в насыщенной ядовитыми миазмами камере? Нам стоит лишь промочить ноги, чтобы схватить насморк, грипп, воспаление лёгких... Мы залезаем в тёплую постель и глотаем таблетки, следим, чтобы пища в это время была особенно полноценной и богатой витаминами. В противном случае туберкулёз может свести нас в могилу.
Разве возможно, чтобы он все еще был жив?
И зачем?
А, может, камни подземелья Тulliаnиm’а источали живительную силу, энергию, впитанную ими про запас до или после него? Пётр и Павел лежали на этих камнях в ожидании мученической смерти почти сто лет спустя. Но что значит ВРЕМЯ? Сегодня, завтра или вчера? В некоей точке они все равно встретятся. В кровавых муках апостолов соединились отчаяние и радость, безнадёжность прошлого и победа будущего. Ведь написал же Павел своим римским друзьям, что страдания его не идут ни в какое сравнение с теми радостями, которые посеяны в наших сердцах. И это не было какой-то там смутной мечтой или верой, а было твёрдым убеждением, внутренним солнцем, лучи которого пробиваются сквозь любые страдания и согревают даже других, соприкоснувшихся с ним. И тем не менее камни темницы были для истерзанной плоти апостола столь же жёсткими и сырыми, как и сто лет назад.
Лежать на этих камнях и ждать смерти ...
Павел тоже страдает. Его тоже все оставили. «Когда мне в первый раз пришлось защищаться, — пишет он своему ученику Тимофею, — никто не поддержал меня. Все отвернулись от меня». Но Павлу разрешают писать, его даже навещают в тюрьме друзья. Условия все же несколько иные, чем во времена Цезаря. Император Нерон играет на лире и увлекается театром, он не испытывает личной вражды к Павлу, не боится его, как Цезарь боялся Верцингеторига. Ненависть обретает другую форму, жестокость же неизменна.
Весна 67-го года. Павел закован в римские цепи. Под землёй весны не бывает, но зима может оказаться еще более страшной. Единственный плащ Павла остался дома, в Малой Азии. Он просит Тимофея привезти его. Во всяком случае, страх перед будущим не сокрушает его морали. Павел, чья спина исполосована шрамами от розог, познавший все существующие смертельные опасности в городе, в пустыне, в море и повсюду на земле, Павел, терпевший голод, жажду, холод, бедствия и усталость, Павел, которого били и забрасывали камнями и который мог умереть уже много раз, знает — и очень хорошо знает, что слабость способна породить силу. Он знает, что дело его жизни сделано: «Я до конца и славно боролся, бег моей жизни закончен ...»
Плащ Павлу так и не понадобился. Еще до наступления летнего зноя его вывели из тюрьмы, отвезли за город в долину, которую называли Aquae Salviae, «Целительные Воды», и там отрубили голову. Павел ведь был гражданином Рима, так что ни задушить, ни распять его было нельзя.
Всякое видели стены темницы Тulliаnиm’а. Трагедия Верцингеторига наверняка одна из мрачнейших. Зачем понадобилось, чтобы этот красивый, интеллигентный, образованный и полный жизни юноша ожидал смерти в жутком могильном склепе? Шесть лет, прежде чем его труп, по обычаю Рима, бросили на лестницу Gemoniae , где на потеху плебсу он долго разлагался, а затем был сброшен в Тибр.
Ему было всего двадцать, когда он попал в руки Цезаря. Опыт концлагерей свидетельствует, что молодые переносят нечеловеческие условия хуже, чем закалившиеся старики, не питающие уже в жизни никаких иллюзий. Во времена античности люди созревали быстрее. Но все же, как он выстоял? Как выдержал такой срок? Это не могло быть жаждой жизни, ибо жизни уже не было. Цезарь побеждал повсюду, и в Европе и в Африке. Наверняка мучители время от времени сообщали пленнику, как галльские племена одно за другим попадали в рабство к римлянам, и как бунтарям-одиночкам отрубали руки. Свободная Галлия перестала существовать. И несмотря на свои победы Цезарь не знал пощады. Поражение римлян под Герговией не усмирило его. Возможно, это воспоминание горчило в его душе еще и теперь, когда от пригожего, статного галльского князя остался лишь скрюченный живой труп. Двадцатилетний юноша! Однако каков противник! Цезарь приближался уже к пятидесяти. Верцингеториг мог бы быть его сыном.
Галлы заслужили своё несчастье. Это был умный и ловкий народ. Даже Цезарь признает, что галлы — талантливые ремесленники и храбрые солдаты. Только все их завоевания были впустую. Еще столетия за два до описываемых событий они прошли все побережье Средиземного моря, с большим шумом завладели Римом (387 г. до н. э.) — событие, оставившее след в латинском языке в виде выражения tumultus gallicus , — прошли они и по Греции, умудрились напугать даже Дельфийского оракула и, между прочим, заложили нынешний Белград.
Однако достижения эти никакой пользы им не принесли. Галлы путешествовали из страсти к приключениям, а воевали, так сказать, забавы ради. Побеждать легко и восхитительно, а вот закрепиться в завоёванном месте — для этого нужна стойкость, железная воля, холодный разум и организаторский дух.

Все эти весьма полезные свойства у галлов отсутствовали.
Уже со времён Верцингеторига (по крайней мере), галлы были наделены всеми недостатками и пороками, свойственными французам. Это были болтуны, интриганы, тщеславные щёголи и зануды с удивительно переменчивым настроением. Сильно развитое чувство семьи объединяло, правда, представителей одного племени, однако дальше своего очага они не видели, да и не желали видеть. Жили примерно так, как живут ныне обитатели предместий Парижа: пришли домой, затворили калитку, захлопнули ставни — и что там на улице творится или у соседей, никому нет никакого дела. Каждый сам по себе.
Можно себе представить, сколько выдержки и хитрости понадобилось Верцингеторигу, когда он ходил из дома в дом и с фермы на ферму, убеждая народ своего Арверна (нынешний Овернь) в необходимости общего сопротивления. Объяснить людям, что римское вторжение угрожает со временем самому существованию галлов, что естественное развитие жизни прекратится, мужчин отправят на соляные копи и каменоломни, женщин заберут в услужение, а имущество народа достанется римским аристократам.
По сути галлы вначале и не верили, что им вообще может угрожать серьёзная опасность. Cela n'arrive си'aux autres! «Такое может случиться только с другими!» — думает и сегодняшний француз, услышав о какой-либо катастрофе. Однако, к сожалению — или к счастью, жизнь устроена таким образом, что для каждого наступает свой час ...
Поначалу от римлян была даже польза. По крайней мере для знати, торгующей с соседями. Новейшие исторические исследования показывают, что во времена галльской войны оба народа были уже эллинизированы. (Будущий галло-римский народ, таким образом, представляет собой смесь эллинизированных римлян и частично эллинизированных галлов.) Римляне завезли роскошные греческие товары, из Италии поступали превосходные вина. Как отмечают античные авторы, галлы ужасно много ели и пили — как и сегодняшние французы. К черту самостоятельность, если можно вволю покутить!
Да и в конце концов, не у самых же ворот стоит Рим. От Арвернии, Эдуи, Битуригии и других северных областей до Рима (или от него до них) путь неблизкий! Галльские форты (oppida) построены среди болот и топей. Дороги узки и непроходимы. Чужаку не так-то просто пройти по ним. Трудно поверить, чтобы римляне слишком часто наведывались в такие глухие места. До чего хороша была бы привольная и удобная вассальская зависимость — не слишком обременительная, зато приносящая всяческую выгоду, которую ловкие галлы тут же используют для развития своей торговли!
Галльские князья (в каждом племени был своей предводитель — король или выборный Вергобрет*) надеялись во всяком случае, что одолеют администрацию Цезаря своим умом и хитростью.
Возможно, самым печальным примером того, к каким бедам приводят такие настроения, служит трагический конец Аварика.**

Цезарь уже покорил крепость карнутов Кенаб и уничтожил всех жителей. Верцингеториг сообразил, что лучший способ остановить римлян — это сжечь перед приходом легионеров все запасы зерна и провианта. Голод — враг могучий. Кстати, русские против Наполеона применили ту же тактику. Когда нет фуража для лошадей и хлеба для солдат — армия сама теряет жизнеспособность. А если еще спалить города, то Цезарь лишится и их спасительного приюта.
Многие деревни Битуригии пошли на эту жертву. Однако едва дело коснулось столицы Аварик, население воспротивилось. Как! Наш прекрасный и богатый город! Пусть хоть он уцелеет. Уж народ как-нибудь да сумеет защититься.
Не знаю, было ли на языке галлов соответствие нынешнему французскому глаголу se débrouiller (переводится примерно как «вынесем на плечах», «шапками закидаем», «справимся»), сопутствующее значение которого — хитрость, нахальство и убеждение в собственном умственном превосходстве над другими.
Таким образом, жители Аварика остались в своём прекрасном городе и оборонялись как могли и умели — до тех пор, пока опытные и вымуштрованные легионы Цезаря не взяли город. Всех, кто попался под руку римлянам, включая женщин и детей, убили. Из 40 000, населяющих город, едва ли 800 человек успели убежать в болота и там укрыться в лагере Верцингеторига. От прекрасного и богатого города осталась лишь куча пепла. А умники Аварика потеряли кроме барахла и свои жизни.
Эта история весьма французская по духу. И поныне успех в экономике и торговле ценится выше, чем, например, забота о здоровье народа. Отравляются воздух и водные источники — лишь бы это принесло выгоду. А возможные болезни и прочие экологические неприятности пусть будут заботой будущего. Ох, уж это se débrouiller! Шапкозакидательство!
Нечего удивляться, что при таких умонастроениях народ начисто был лишён государственного мышления. Римляне обладали им в высшей степени, даже будучи при этом порочными, тщеславными властолюбцами. Потому-то и смогла возникнуть Римская империя. Любое созидание требует лишения и жертв и, в какой-то степени, отказа от личных интересов. У галлов никогда государства не было, не было даже стремления создать государственную систему. Правда, раз в год представители галльских племён и друиды (жрецы у древних кельтов) собирались вместе на земле карнутов, в Кенабе, где обсуждали правовые вопросы всей Галлии, а также разрешали взаимные конфликты. Жрецы в Галлии ведали всем судопроизводством, были врачами, учителями, к ним прислушивались. Но друиды не умели или не хотели способствовать какому-либо социально-политическому прогрессу. Знания друидов были обширными, на их обучение затрачивалось около двадцати лет, но ничто не фиксировалось письменно — хотя письменностью уже вовсю пользовались в повседневных нуждах (в ходу был греческий алфавит).
Никто не знает, чем объяснить это нежелание делиться своими знаниями. Может, убеждением, что так наилучшим образом тренируется память? Вряд ли. Скорее, здесь сказывалось стремление к власти. Ибо знание несёт могущество, как заметил Фрэнсис Бэкон да и многие другие до и после него. И, возможно, в известной степени причина кроется в отрицании будущего.
Так, с исчезновением власти друидов утеряна большая часть духовного наследия народа, самая интересная глава галло-кельтской цивилизации. А в предыстории Франции возникло множество вопросов, на которые, вероятно, никогда не будут найдены ответы. Если бы позже ирландские монастыри не собрали и не сохранили народную мудрость, пережившую латинизацию кельтов, нам не осталось бы ничего кроме разрытых могил, ржавых мечей и замшелых камней — без всяких комментариев.
Несмотря на необыкновенную образованность друидов, было в их интеллекте тёмное место. Погубив собственное наследие, они предали будущее всего народа. Уже во времена Цезаря духовные устои галлов, судя по всему, настолько обветшали, что народ без особого труда воспринял «новый порядок»: тотчас после поражения Верцингеторига в Галлию вторглись латинский язык и римские божества. Начался так называемый галлоримский период с галло-римской культурой, от памятников которой ломятся наши музеи. Во всяком случае, интересно отметить, что во время войны с римлянами в Галлии было полно предателей и шпиков, состоящих на службе у Цезаря, и что среди них встречались и друиды.
Несмотря на свою молодость, Верцингеториг опережал своё время и был, по крайней мере, на голову выше своего народа. Он был единственным государственным деятелем в галльской истории. Он тоже получил образование друидов — самое совершенное в Галлии, выучил греческий и латинский языки, усвоил знания иrbi et orbi*
Историк Леви-Мирпуа пишет: «В Риме и среди распрей сохранялся инстинкт порядка. Даже ярые соперники Цезаря носили в складках своих тог культ Государства. Галлы же напротив, презирали понятие Государства — в силу ли убеждения, что внутренний мир намного важнее, или из страстной, непреодолимой приверженности к смертоносной зависти — все, кроме одного. В этом явлено трагическое величие Верцингеторига. Его сокрушительное поражение не должно заслонять от нас гениальности этой личности. Ибо его короткая карьера свидетельствует о том, что он и рядом с Цезарем оказался на высоте».
Года за два до появления Верцингеторига на исторической арене Цезарь померялся силами с многими вождями Галлии. Думнориг**, Амбиорг***, князь Инду- тиомар**** и многие другие уже сложили головы.
urbi et or bi (лат.) — букв, «городу и миру»;
ко всеобщему сведению.
Верцингеториг должен был обладать не только талантом, но и изрядной смелостью и самоуверенностью, чтобы начать организацию антиримского сопротивления. Эта затея могла кончиться весьма быстро и трагично: опасаться надо было как близорукости и непостоянства народа, так и зависти местных князей. Еще в детстве Верцингеториг собственными глазами видел, как его отца, Целтилла, тоже хотевшего объединить Галлию, живьём сожгли на костре на стене Герговии. Это совершили свои! Не Цезарь!
Победа над римлянами под этим самым городом Герговия для Верцингеторига, скорее всего, значила нечто большее, чем просто военный успех, чем удовлетворение от удачного похода. Этой победой он увековечил память об отце.
Однако война далеко еще не окончена, а галльская армия, в которую после невиданной дотоле победы устремились тысячи добровольцев, все еще лишь отдалённо напоминала армию — скорее это была неопределённая амальгама племён со своими вождями, князьями, проблемами и сварами. Лишь благодаря личным качествам: чувству такта и дипломатическим способностям, — Верцингеторигу удалось как-то объединить их — до той поры, пока судьба была к нему благосклонна.
Не будь Галлия столь нужна Цезарю для завоевания власти, он, возможно, повернул бы назад в Италию. Но потеря Галлии бесповоротно опозорила бы его в глазах высших слоёв Рима, и кто знает, возможно, ему пришлось бы поплатиться за это жизнью. Горе побеждённым!
Вот почему Цезарь намертво вцепился в галльскую землю. Если нельзя иначе — призвать на помощь германцев! И призвал! И они явились, дикие всадники с противоположного берега Рейна, странно одетые страшилища. Одни их лица способны были внушить ужас!
Начался предпоследний акт трагедии.
На равнине Лом высится укреплённый город Алезия. Примерно такой же форт, как Герговия, только поменьше. Но это священный город со своими богами и святыми источниками. Бордо нов считает, что лишь религиозным значением места можно объяснить такой выбор. Глубоко мистическая душа Верцингеторига чувствовала, что наступил решающий миг. Поэтому он хотел и собственную судьбу и судьбу своего народа предоставить заботам высших сил.
Иначе как объяснить, почему Верцингеториг привёл своё войско именно под Алезию. Он должен был предвидеть, что в этом маленьком провинциальном городке даже места для размещения воинов не хватит, нечем их будет и кормить. Рано или поздно им грозил голод.
Римские легионеры, начав осаду, как всегда сразу разбили лагерь и приступили к строительству укреплений. Скоро Верцингеториг понял, что единственное его спасение — послать конников домой, чтобы те привели с собой подкрепление, и таким образом взять римлян в клещи.
И, о чудо! Галлы сумели под самым носом у римлян пройти сами и бесшумно провести лошадей. Лишь утром Цезарь обнаружил, что вражеская конница исчезла.
Тем временем римляне упорно возводили укрепления, защитные валы все росли, а вместе с ними падали духом галлы... Все больше предателей и доносчиков перебегало в стан врага.
Посланные домой конники сумели-таки организовать подкрепление. Свыше ста тысяч воинов собрались в Бибракте: по Цезарю — 240 000 пеших и 8000 всадников.
Вполне возможно, что римлянам под Алезией пришлось бы так же плохо, как и под Герговией, если б у Цезаря не было в резерве этих кошмарных германцев, которые в нужный момент с тыла напали на галлов.
На каждого варвара имеется свой варвар, которого он боится. Галлы, перед которыми дрожали римляне, с свою очередь дрожали перед германцами. Одно их появление ввергло воинов Верцингеторига в панику. А паника, как известно, сильнее и чести, и стыда. Единственная забота паникёра — спасти собственную шкуру!
На этот раз все было кончено.
Верцингеториг отдавал себе отчёт, насколько он может положиться на волю и выдержку народа. В данной ситуации вряд ли кто-то захочет воевать дальше.
Город теперь мог дня за два, да что там — в течение какого-нибудь часа перейти в руки римских легионов.
Иллюзий он не питал. Решение в душе уже созрело. Другой на его месте мог выбрать добровольную смерть, он же сознательно обрёк себя на жертвенный путь. Ведь именно он впервые в истории объединил Галлию и повёл ее на врага. Именно он собрал воедино — как народ — все племена, не дал им прожить тихую, мирную жизнь — теперь же важно было спасти их от мести и расправы римлян.
Он знал, что Цезарь ненавидит его лично, и что это яростная ненависть способна обернуться злорадством над беспомощностью и унижением юного героя. Цезарь достаточно мелочен, и извращённое удовольствие от несчастья врага послужит, возможно, спасением для остального галльского войска, поможет скрасить жизнь порабощённого народа.
Верцингеториг принёс Галлии в жертву свою молодость. Теперь оставалось пожертвовать жизнь.
Он собрал народ на городской площади и вышел к нему в боевых доспехах и в алом плаще полководца через плечо. Он заверил своих соратников, что никогда ничего не предпринимал из честолюбивых побуждений, что его единственным устремлением была свобода Галлии. Теперь он готов заплатить за своё поражение и отдать себя в руки Цезаря, живым или мёртвым — как решит собрание.
Собрание решило — тотчас сложить оружие и предложить Цезарю мир. Ну а Цезарь приказал Верцингеторигу немедленно явиться к нему.
Плутарх пишет, что Верцингеториг поскакал в лагерь римлян в самом блестящем снаряжении, дважды объехал вокруг сидящего Цезаря, затем спрыгнул с коня и бросил своё оружие перед победителем.
Римский историк Анней Флор в патетических тонах рисует картину сдачи Верцингеторига, да и в литературе этот эпизод оброс множеством живописных деталей, например, в драматической поэме Эльвана Гасто «Граф Женеврие»: в этой сцене следует длинное описание убранства и снаряжения, которые рука Верцингеторига раз за разом укладывает на гору оружия.
Можно предположить, что все было гораздо проще, в противном случае Цезарь сам с удовольствием расписал бы церемонию пленения. Верцингеторига сопровождало примерно тридцать галльских всадников, сошедших перед Цезарем с коней и сдавших оружие. Верцингеториг бросил свой меч, больше, видимо, у него ничего с собой не было. Затем ему связали руки...
Его соратники остались в живых, но попали в рабство к легионерам. Лишь жителям Эдуи и Арвернии было разрешено вернуться домой дабы поведать там, как добр и милостив Цезарь!
И расчёт Цезаря оправдался: обе области отказались от галльской веры и традиций и заявили о своей готовности стать римской провинцией.
По-видимому, Верцингеториг надеялся, что римляне сразу замучают его до смерти. Разве мог он предположить, что его живьём замуруют на шесть лет в Tullianum?
Ни одна хроника не отражает того, как он жил все это время, о чем думал, что чувствовал, откуда взялись силы. Столько сил, что не понадобилось в день триумфа Цезаря волочь его за колесницей на верёвке, он шёл сам.
Римляне, высыпавшие на улицы, могли в тот день вволю потешиться: гляньте, вот он — галльский князь! Ничего от него не осталось, только кожа да кости, и каждый теперь смеет плюнуть ему в лицо.
Ничего не осталось . .?
Как ни пыталась римская администрация — добром и злом — вытравить имя и славу Верцингеторига из памяти народной, ей это не удалось. Память о нем упорно жила из года в год, из столетия в столетие. Французские школьники учат на уроках истории, что первым их национальным героем был Верцингеториг.
Да и древняя Галлия не исчезла бесследно, как на это рассчитывали колонизаторы, хотя и была превращена в колонию Рима, а позже стала частью империи. Почему-то порабощение этой земли было неизбежно, для чего-то это было даже необходимо. Сила, управляющая нитями истории, более дальновидна, чем мы. Возможно, кельтской интеллигенции нужна была свежая кровь, а их талантам оказалась полезной прививка ценностей латинян.
Во всяком случае, жертва Верцингеторига была не напрасна. Ибо ни одна жертва не пропадает втуне. Если зерно не умирает, оно остаётся единственным. Когда же оно умирает и ложится в землю, то прорастает новыми колосьями. И урожай может оказаться тысячекратным!
Верцингеториг даровал галльскому народу знание о самих себе, о тех глубинных связях, которые удерживают вместе различные племена, даже если они говорят уже на латинском языке или называют себя франками. Искусство Галлии продолжает жить в романских колоннах и орнаменталистике, титул Лионского епископа до сих пор Примас галлов, и никогда не забудут французы, что столица их государства выросла на земле галльского племени паризиев.
В агонии Верцингеторига проросла будущая Франция.
А возможно, и еще что-то, о чем узнает только будущее.

* Арверны — галльские племена в Аквитании. (здесь и далее прим, перев.)
[1] Подземная часть тюрьмы была построена при Сервии Туллии — шестом римском царе (578—534 гг. до н.э.).

Перевод Веры Прохоровой.