Борис Тух

Светлан Семененко:
Возвращение

В пьесе Тома Стоппарда «Аркадия» есть такой эпизод. Юная максималистка Томасина не может примириться с тем, что многие шедевры мировой культуры погибли в разных катаклизмах и не дошли до нас. Домашний учитель Септимус Ходж утешает девочку:
— Мы все время роняем и подбираем. Мы словно путники, которые несут в руках всю свою поклажу — что выроним мы, то подберут идущие за нами. Путь долог, а жизнь коротка. Мы умираем в пути, но путь лишь один, так что ничего не исчезает.
Если говорить обо всех духовных богатствах, накопленных человечеством, Септимус прав. В самом деле, утраченное всплывает через века. Так произошло и со «Словом и полку Игореве», и с «Песнями Оссиана», и с «Краледворской рукописью». Правда, вскоре выяснилось, что два последних шедевра были гениальными фальсификациями, да и насчёт «Слова...» до сих пор существуют некоторые (правда, не слишком убедительные) сомнения.
Но обобщения опасны. Мы с вами — всего лишь исчезающе малая часть человечества, и та поклажа, которую мы несём сквозь время, невелика, и если она вываливается из рук, то лишь потому, что у нас руки не тем концом приделаны, а если мы не удосуживаемся подобрать упавшее, то оттого, что ленивы и нелюбопытны.
К счастью, среди нас еще сохранились люди, не дающие исчезнуть бесценным (и не только по нашим малым масштабам!) фактам культуры.
Это я про книгу «Светлан Семененко. Самостояние», составленную руководителем издательства «Aleksandra» Нэлли Абашиной-Мельц к 75-летию со дня рождения поэта (26.11.1938 - 18.05.2007).

Сохранение творческих актов здесь двойное. Во-первых, сохранено и опубликовано (пусть далеко не в полной мере) наследие Светлана, который был поразительно талантлив и в поэзии (его главный дар), и в переводах стихов и прозы, и в критике, и в публицистике. Светлан в жизни словно руководствовался максимой Пастернака: Не стоит заводить архива, над рукописями трястись. Слова эти не стоит понимать буквально, рукописи остались, но Семененко был аристократически небрежен по отношению к тому, что создано им самим. Он не только жертвовал временем, которое могло быть отведено самостоятельному творчеству - ради того, чтобы сделать стихи и прозу эстонских авторов доступными русскому, а через него и мировому читателю, но и не боролся за издание того, что им создано. Не осаждал «Культууркапитал» с требованием грантов, и нет до сих пор полного собрания его стихов, которое — надеюсь, вы согласны? — нам с вами очень нужно. Он был скромным человеком. Цену себе, конечно, знал, но не кичился и не кричал на каждом углу, что он писатель. Подписывал тексты просто: Светлан Семененко. Наверно понимал, что ставить рядом со своей фамилией через запятую писатель даже после велеречивой и пустой продергушки про плохой телесериал — это, вернёмся к процитированному выше стихотворению, желание ничего не знача, быть притчей на устах у всех.
Во-вторых, он и сам был хранителем и отчасти акушером здешней русскоязычной творческой культуры. Как точно высказалась в этом сборнике Абашина-Мельц, «Многим молодым поэтам он помог... состояться... Все, чем может гордиться русская культура сегодня здесь, закладывалось, формировалось, двигалось, поддерживалось и создавалось при участии Светлана Семененко».

* * *
Удача сборника и в том, что он даёт представление как о творчестве Светлана, так и о его личности.
Композиция книги такова: она состоит из разделов «Поэт, переводчик», «Литератор, критик», «Журналист», «Другие о его творчестве» и In memoriam. Второй и третий раздел можно было бы соединить, убрав из названия «Литератор» — это понятие обобщающее, а не противостоящее понятию «писатель», к тому же вещи, вошедшие в эти два раздела — эссеистика очень высокой пробы, неважно, чего в каждом отдельном тексте больше: публицистики или эстетики. В первом разделе стихов — собственных и переводных - к сожалению, мало: туда вошли еще интервью со Светланом и его статьи, из которых человек, переводящий стихи, может многому научиться. (Семененко — едва ли не единственный в стране — имел моральное право учить этому ремеслу; к сожалению, преподавали оное другие.)
Очень поучительно и то, как он подошёл к просьбе редакции журнала «Таллинн» отобрать для юбилейного номера свои лучшие переводы: «Лучшие — это самохарактеристика моей работы? Или переводы стихов разных поэтов, которые (стихи) мне представляются лучшими? Сразу отвечу: я имею в виду второе».

* * *
Литературным критиком он был доброжелательным, но строгим. Старался найти в рецензируемом тексте достоинства (иной раз по доброте душевной преувеличивал — но лишь если таковые достоинства были в самом деле). Однако напоминал сочинителям, которые могли бы и не писать стихов (и уж точно: не публиковать), что быть поэтом не доблесть, а большая беда, и что многие нынешние стихотворцы обращаются к верлибру не потому, что традиционная форма уже не могла адекватно выразить напряжённость поэтической мысли поэта... глубину его философских раздумий, а потому, что писать без рифмы и размера проще, и за такой книгой фундаментального знания тайн поэтического мастерства не ощущается. Причём был взыскателен не только по отношению к полуграфоманским экзерсисам русскоязычных дилетантов, но и к общим тенденциям развития эстонской культуры нашего времени, в первую очередь — ее склонности к преувеличению своих достижений, самохвальству (увы, удручающе провинциальному), отмечая, что этим грешат не столько сами писатели, сколько рецензенты.
Но все, достойное внимания, он назвал и возвысил.
А когда писал о по-настоящему больших поэтах, становился удивительно нежен. Таковы его эссе о Бетти Альвер, чьи стихи любил самозабвенно и блестяще переводил, его прощание — в стихах и в прозе — с Юханом Вийдингом. К сожалению, из Вийдинга он переводил мало, а ведь для того, чтобы переводить большого поэта, надо быть конгениальным ему не только во владении стихом, но и в этике, и именно Семененко был конгениален Вийдингу во всем!
Его беспокоило будущее русского языка и русской культуры в Эстонии. И он становился публицистом, брал интервью, анализировал происходящее в этой сфере жизни — как видим, тут ничего не изменилось. Уж к лучшему — точно!
А если искать личностную и творческую доминанту Светлана Семененко, ради которой, наверное, и сделана эта книга, то в первую очередь — внутренняя свобода, которую он нёс в себе и которую воспевал (очень боялся я этого глагола, но другого не подобрать!) постоянно. Убедиться в этом можно, прочитав его эссе «Юкка, или Новая жизнь» где личность финского литератора-хлопотуна Юкки Маллинена только предлог, а весь текст — размышления об этой свободе и возможности ее...
Самостояние — очень хорошее название для книги о поэте, чью жизнь можно измерить мерой пушкинских строк:

Два чувства дивно близки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.

Животворящая святыня!
Без них душа была б пуста.
Без них наш тесный мир — пустыня,
Душа — алтарь без божества.

Мир (наш!) и в самом деле стал без него больше похожим на пустыню.
Но книга — памятник в этой пустыне.