«Пандемические» стихи
Осенние ковры
Осенние ковры – парчовые постели.
Едва струится луч сквозь редкую листву.
Последняя печать печальной карусели,
где графика ветвей качает синеву.
Исписана в бордо октябрьская страничка.
Натруженный вокзал рычит до хрипоты.
Людей, давясь, с трудом глотает электричка,
и свет уставший ждёт покоя темноты.
Осенние ковры, истоптанные днями
от детства без забот до дум седых волос,
вы в памяти моей бывали судиями
для дней весенних гроз и в пору летних рос.
Багряные ковры, дряхлея понемножку,
тревоги заметут под вахту снежных шуб,
ещё проложит осень красную дорожку,
и гимн зиме сорвётся с посиневших губ.
А осени финал последнего убранства
предзимьем освятит следы на скатах крыш,
и без труда мои в межзвёздное пространство
сомненья унесёт во стынущую тишь.
Осенние ковры как жизни отрицанье.
Но год родится вновь и не о чём жалеть.
Всё на своих местах, как знаки препинанья...
Да кто бы не хотел, как осень, умереть.
* * *
У фасада домов, где задумчивы ивы,
и рассвет с полусна шлёт земле поцелуй,
мир зелёных ветвей, водопад долгогривый
встал застывшей стеной околдованных струй.
Мы живём подшофе настроений минутных,
и от Бога, увы, не завещан нам дар:
хоботками ветвей из озёр изумрудных
просто влагу вбирать, словно райский нектар.
Ну а в отчем краю, что зовут лебединым,
где по глупости мог я и дров наломать:
— Слушай Бога, сынок, ведь не хлебом единым...
Прижимая к груди, говорила мне мать.
Правят сложной судьбой беспокойные ноги.
Нашу жизнь как-нибудь до конца дожуём!
Всё мерещатся нам неземные дороги,
чтоб быстрее удрать за родной окоём.
А в лебяжьем краю в стужу простоволосы
ивы скромно живут, как живут наяву,
в украшенье берут серебристые росы —
и лишь в нужный сезон обновляют листву.
Ноябрь
Деревьев чёрные стволы
свои вонзили в землю когти,
и ветви, голые по локти,
к утру от инея белы.
Сошлись начало и конец,
дождём исхлёстаны, как плетью.
Земле плетёт кольчугу медью
неунывающий кузнец.
Себя терпеньем заряди.
Уже деревья на диете,
а как дохнёт на кроны ветер —
сухие падают дожди.
Скупое осени: «Прости!»,
Пошли унылые денёчки,
но день ещё не сжат до точки —
как удержать нас взаперти?
И в ожидании весны
в крутые годы пандемии
всё ж слышен плач Иеремии:
— Опять грешны! Опять грешны!
* * *
Все дерева уже раздеты,
скорбит душа, томится дух
и соловьиные куплеты
мне не ласкают больше слух.
А на лугах седые травы
друг к дружке жмутся на ветру.
Ворон безумные оравы
орут как будто не к добру.
И не стыдясь бесстыжих взглядов,
берёзы голые стоят.
Поэт спешит, стихи сосватав,
считать по осени цыплят.
Ещё, дрожа от нетерпенья,
с морозом встречи ждёт метель,
как новобрачная в смущеньи
супруга в брачную постель.
Кружит снежинок многоточье...
Но вдруг сверкнёт как добрый знак
из туч, разорванных на клочья,
луны мерцающий маяк.
И мнится мне в ответе лунном,
я стал мудрей в остатке лет,
но всё ещё, как в теле юном,
в обнимку с ночью спит рассвет.
Ожидание зимы
На прогалинах кашляет ветер
там, где жаждут покоя и нег.
А в туманной печали в ответе
будто б кротко подтаявший снег.
И скулят флажолетами струны
из-за слякоти местных дорог.
Сожаления выплеснул лунно
полумесяца выгнутый рог.
В ожиданьи ракиты и клёны,
истомились по снегу поля,
только я, как боец закалённый,
предъявляю зиме векселя.
И, явившись февральской богиней,
как спортсменка юна и пряма,
разодета в серебряный иней
на победном помосте зима.
Снарядим разудалые сани,
закружит, заревёт, заметёт,
под гитару проплачут цыгане
и простуда у ветра пройдёт.
Апокалипсис
Волна, осиротевши, умирала,
невнятный хрип был слышен у скалы.
А в хижине лучина догорала
и тени были бледны и тусклы.
Я был одной из этих бледных теней,
как призрак, что явился в мир людской.
И понял я, и принял без сомнений
язык усталых волн, язык морской.
Древнейший, мне он приоткрыл секреты
того, что стало на былой Земле.
Взамен живых остались лишь портреты
и Заповеди в тлеющей золе.
Я чувствовал сердечные удары
взволнованных космических глубин,
когда пылали на Земле пожары,
трубил шофар и плакал муэдзин.
Ничто – парило дерзко и бесклыло.
Не-быть – вернулось, души леденя.
Ещё мерцал прах бытия уныло
и детские глаза во мраке дня...
Погасла отгоревшая лучина
и по Земле, оставшейся ничьей,
над бездной горько плакали мужчины –
втроём: Аллах, Христос и Моисей.
Сонет 2020-й год
К зиме уже откаркали вороны,
И врач, фиксируя на лбу щиток,
Вдохнув ещё живительный глоток,
Стоит, застыв, у входа «красной зоны».
За девять тяжких месяцев короны
На снóсях и родить как будто срок!
Но нервный год шифрует между строк
Свой тайный замысел — инфекционный.
С надеждою, беспечные как встарь,
Мы отрывной листаем календарь
И ждём, благопристойно, эпилога.
Нам не забыть бесчисленных могил,
Но скорбный год благодарим как бога
За то, что наши жизни пощадил!
* * *
В эту зимнюю ночь
мы гадаем, что сбудется с нами,
а в раздумьях своих
ты не видишь прихода весны.
Мы предзимье своё
измеряли провидчески снами,
но терзают тебя
непокорные тусклые сны.
Это сны-глухари.
Днём, тоскуя, токуют, как птицы,
подле спящих осин
в предфевральском притихшем лесу.
Им в холодном бору,
словно людям, при свете не спится,
и о тёплых ночах
всё мечтают в рассветном часу.
Им не ведом их рок,
и они насекают зарубки,
уходящие дни.
Ты упрямые сны не кори.
Им январь в феврале
обещает пойти на уступки...
И считают в уме
календарные дни глухари.
Им никак не понять:
не шумят ли весенние соки,
да не птицы ль они
поколения гадких утят?
Их печаль, как шагрень,
сократит календарные сроки,
и ещё до весны
глухари, оперясь, улетят.
А с рожденьем зари,
я то верю, апрель постучится,
встрепенётся душа,
но ночная свеча не сгорит.
Ты уснёшь поутру,
и вернутся из странствий жар-птицы,
Те, из гадких утят...
Гуси-лебеди, сны-бунтари.
