Артистизм высшей пробы. Вспоминая Владимира Лакшина

Странно устроена все-таки человеческая память!.. Мы забываем черты лица, жесты, голоса, и со временем остаётся лишь некий «контурный» облик человека, какие-то эпизоды, с ним связанные, отдельные фразы, присущие лишь ему словечки...
Прошло несколько десятилетий, как нет Владимира Яковлевича Лакшина, умнейшего и образованнейшего человека, «новомировца» призыва Твардовского, филолога, глубокого исследователя театра, театрального и литературного критика, одного из выдающихся не деятелей, а людей культуры! Его нет, а я, открыв любую из его статей или книг, просто вспоминая время от времени наши не слишком частые общения, отчётливо слышу его голос – бархатный, с переливом выразительных интонаций. Позвонив в редакцию журнала Литературное обозрение», где я тогда работала, своему другу и моему начальнику Владимиру Дмитриевичу Золотавкину, и попав на меня, Лакшин всегда начинал разговор фразой: «А что там наш барин?», но, никогда не вынуждая сразу передать трубку, непременно рассказывал что-то, делился со мной в нескольких словах впечатлениями о прочитанной книге или увиденном спектакле. А я, совсем молодое еще существо, невероятно гордилась таким недолгим, но всегда очень важным общением. А уж когда Владимир Яковлевич приходил в редакцию, в отдел зарубежной литературы или в отдел искусств, – у каждого из сотрудников непременно находился повод «случайно» заглянуть в кабинет, где Лакшин всегда с неподражаемым юмором, тем удивительным «вкусным» и прекрасным русским языком, которого мы сегодня уже не слышим нигде, рассказывал о своих редакторских и критических впечатлениях. Каким же наслаждением было слушать его! Каким невероятным артистизмом он был наделён!..
А те, кому посчастливилось слышать, как Владимир Яковлевич поёт романсы, – не забыть об этом никогда, потому что он не просто пел, а проживал каждое слово, каждую строчку, наполняя самые банальные романсовые строки иронией, юмором, драматическим глубоким смыслом... Чаще всего на моей памяти это происходило на вечеринках журнала «Иностранная литература», который он возглавлял в ту пору. И, зная, что на вечеринке будет Владимир Яковлевич, участников набиралось значительно больше, чем предполагалось.
А какую аудиторию собирали его телевизионные передачи, каким наслаждением было слушать рассуждения Лакшина о Чехове, о театре!..
Владимиру Яковлевичу Лакшину был в высшей степени присущ тот артистизм, «формулу» которого он точно обозначил в одной из своих статей: «Артистизм для меня – это подвижность души, ее расположенность к свежим впечатлениям, фантазии, вдохновенной игре, тонкому, благородному юмору. Это преображение своих жизненных переживаний – печали, горя, радости – в какие-то внешние, очень правдивые и изящные формы. Иначе сказать, свобода душевного самопроявления, сдерживаемая лишь одной уздой – вкуса и такта».
... Я помню, как однажды летом раздался звонок в конторе дачного посёлка издательства «Известия» во Владимирской области, где жили летом сотрудники многих журналов (мобильных телефонов еще не было), с известием о том, что Лакшин умер. К вечеру посёлок опустел – люди устремились в Москву, чтобы проститься с человеком, к которому никто не был равнодушен. Лакшина не просто любили – его воспринимали как значительную и очень значимую часть русской культуры, как часть собственного существования, без которой многое теряло свой изначальный смысл.
Джон Донн сформулировал когда-то, что с уходом любого человека уменьшается часть материка – наверное, каждый раз это чувствуется по-разному, но со смертью Владимира Яковлевича Лакшина это ощущалось как-то особенно остро и – всеми.
Сколько великих произведений «пробил» он вопреки своему времени на страницах «Нового мира» и «Иностранной литературы»; о скольких замечательных людях оставил воспоминания – живые, яркие, остроумные; как много сумел открыть в своих кумирах – А.П. Чехове и А.Н. Островском (само по себе соединение этих двух имён может показаться кому-то сегодня странным!); как точно запечатлел атмосферу спектаклей разных театров; какие актёрские портреты нарисовал своим поистине живым пером, как тонко судил о профессии критика!..
В последние десятилетия о пьесах А.Н. Островского написано много, но каждый раз я в первую очередь обращаюсь к книге В. Лакшина «Островский» в серии «Жизнь в искусстве», потому что такого разбора, соединяющего в себе филологические и театроведческие черты, такой глубины исследования жизни и творчества мне не доводилось встречать ни у кого.
Сегодняшние молодые поколения о Лакшине не знают или знают очень поверхностно, поэтому я считаю важным, необходимым и очень своевременным выход книги, в которой собраны его опубликованные несколько десятилетий назад статьи. «Театральное эхо» – так озаглавила сборник вдова В.Я. Лакшина Светлана Кайдаш-Лакшина, подобрав известные статьи и очерки таким образом, чтобы облик и масштаб дарования этого удивительного Мастера предстали перед нами в разнообразии его интересов (М.,» Время», 2013).
«Лакшин был прежде всего писатель, – говорил Леонид Зорин. – У него каждое слово было на вес золота. Воспламененность была главная черта его литературного дара. Независимое перо – это и есть Лакшин». В этих словах точно сформулированы главные черты дара Владимира Яковлевича. Так же, как и в словах Игоря Волгина о «живом ощущении времени, связи времён». Кажется, для Лакшина время не делилось на прошлое и настоящее – свидетельством тому детальный и чрезвычайно интересный анализ трилогии театра «Современник» – «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», разбор пьесы А.Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», интереснейшие суждения о «толстовском» и «чеховском» в пьесе «Живой труп».
Но особенное внимание необходимо обратить на статью, вызванную выходом книги Анатолия Смелянского «Наши собеседники: Русская классическая драматургия на сцене советского театра 70-х годов», когда, казалось бы, обычная рецензия стала возможностью высказать достаточно острые и болезненные взгляды на современное состояние литературной и театральной критики. Цитировать ее хочется целыми страницами, настолько современно звучит эта статья, названная «Критика режиссуры и режиссура критики».
«Случилось так, что чтение книги А.М. Смелянского пересеклось у меня со знакомством со свежей журнальной публикацией: это была беседа литературного критика с писателем, ныне, к сожалению, уже покойным. Собеседник известного писателя запальчиво утверждал, что критик не несёт обязательств перед произведением, которое разбирает, «имеет право обрубать произведению руки и ноги», потому что критика, во-первых, «субъективна», во-вторых, «автономна», и главный ее интерес для читателей в том, какое найдёт себе критик «самовыражение». Не тем же ли занят сам художник, спрашивал критик, по отношению к живописуемой им реальности: он ведь тоже «обрубает ей руки и ноги», приспосабливая под задачу своего «самовыражения»?
Откровенно сказать, я подивился: никогда еще не слыхал, чтобы эта операция с усекновением конечностей приносила успех в искусстве. Объекту реальности или предмету творчества не все равно – овладевают ли им с помощью насилия.
Каким судом судите, таким и судимы будете. Режиссёр, который произвольно обращается с творением классики, видит в нем лишь материал для «самовыражения», пусть будет готов к тому, что делает законной и фигуру критика, который также вольно, в согласии со своим видением, обрубит руки и ноги его созданию и будет считать себя правым».
Не правда ли, эти слова звучат, словно высказанные сегодня и обращённые непосредственно к нашему будущему?
Критику, по мысли Лакшина, «пристало быть строгим, но одновременно и великодушным, каждого вознаградить добрым словом, за всякую удачу порадоваться. А не то что облюбовать пришедшую на ум во время спектакля тощую идейку и под неё затем обрезать и режиссёра и исполнителей. Да даже если театр постигает неудача, когда не небрежность, не халтура, а обман чувств или ошибка замысла, коренящаяся в «предрассудке любимой мысли», стоит отнестись к этому с уважением». Насколько же необходимо знать и помнить это сегодня, как и размышления Владимира Яковлевича о том, нужен ли театральной критике «груз учёности». Нынче его, увы, сыщешь с трудом, а ведь именно без него нищает наше мнение об увиденном и прочитанном...
А какое наслаждение читать очерки Лакшина о родителях, о старых мхатовцах, среди которых прошли его детство и юность, – все оживает перед глазами, наполняется живой энергией, током духовности и высоких нравственных понятий. И это при том, что Владимир Яковлевич описывает ситуации и характеры не без юмора, не без доли иронии, но с какой же глубокой и искренней любовью!..
Об этой книге можно рассказывать долго, но лучше прочитать ее. «Да, были люди в наше время! Могучее, лихое племя! Богатыри – не вы...», – с горечью думается над страницами «Театрального эха». Спасибо жизни, что подарила такие встречи!..
...Из немногочисленных (к сожалению!) фотографий этой книги я выбрала для первой страницы ту, на которой Владимир Яковлевич Лакшин запечатлён с сигаретой и рюмкой вина за кулисами Липецкого драматического театра, куда он ездил каждый год, выкраивая с трудом время, на научные чтения, устраиваемые художественным руководителем театра Владимиром Михайловичем Пахомовым. Вот о ком еще необходимо вспомнить! Ведь вместе с Лакшиным они создавали культурное пространство города, непросто и негладко, но им это удалось на долгие годы. Потому что этим людям было дано отстаивать свои убеждения, как говорил один из героев Рабле, «вплоть до костра исключительно» ...