«История первых лет одесской литературной школы полна загадок». Этой банальной фразой можно начать рассказ о ком угодно: Катаеве, Ильфе, Олеше, Багрицком. Но для меня самой загадочной фигурой был и остаётся Вениамин Бабаджан.
Почему в 1978-м в «Алмазном венце» Катаев вернул, пусть намёками, из небытия Семена Кесельмана, Петра Сторицына, Анатолия Фиолетова и не вспомнил о Бабаджане? Почему так надёжно и надолго о нем забыли?
Ведь в 1919 Бабаджан уже был заметной фигурой в бурной литературной жизни Одессы – издатель, поэт, автор пяти книг. Но в конце 1920-го его расстреляли как белого офицера в Феодосии. И никто, никто из друзей не упомянул его – ни в двадцатые, ни в шестидесятые, разве что в частных письмах.
А потом случилось маленькое чудо. Хоть начало было более чем банальным – в середине 1960-х начался ремонт дома 23 по улице Ярославского (она же Троицкая). Дело обычное, и кто же мог заподозрить, что это – первый шаг к возвращению забытого поэта. Пожелтевшая связка писем, найденная на чердаке, попала в руки прорабу – Семёну Лившину (в дальнейшей жизни – известному сатирику), от него – к Сергею Калмыкову, а затем к Сергею Зеноновичу Лущику.
И Лущик из обрывков писем, упоминаний в журналах и газетах, разговоров с родственниками сложил и воссоздал удивительную судьбу Вениамина Симовича Бабаджана – поэта, художника, книгоиздателя, искусствоведа, критика.
Бабаджан прожил всего двадцать шесть лет – родился 10 сентября 1894 года в Одессе, в зажиточной караимской семье, расстрелян как белый офицер в ноябре 1920 в Феодосии.
Лущик собирал материалы о Бабаджане намного дольше – около сорока лет. В конце 1990-х Юрий Авах, сын любимой старшей сестры Бабаджана Тотеш решил передать Сергею Зеноновичу все сохранившиеся в семье рукописи и фото. В 2004-м Лущик (с участием моим и Ольги Барковской) на основе этого архива издал двухтомник «Вениамин Бабаджан. Из творческого наследия».
И в нем – все о Бабаджане – авторе трех поэтических сборников, двух книг о живописи «Сезанн. Жизнь, творчество и письма» и «Врубель. Печальный гений», организаторе книгоиздательства «Омфалос». И еще – о Бабаджане-живописце.
Как сложились звезды, какие музы стояли у колыбели мальчика из купеческой караимской семьи? Почему он, практически со школьной скамьи попавший в армию, бредил живописью и стихами? Почему сразу после окончания Четвертой гимназии досрочно пошел на военную службу? Почему вначале подал заявление в Одесское художественное училище, а потом – на юридический факультет Новороссийского университета? Впрочем, последнее еще можно объяснить желанием родителей видеть сына успешным адвокатом, а не голодным художником.
Но почему, имея отсрочку как студент, все же ею не воспользовался и пошел на фронт? Ведь отец его взял удостоверение из университета.
Позднее Бабаджан напишет в рассказе «Ива»: «я отказался от своей мечты об университете, от всех планов на мирную успешную карьеру, подавлял в течение полугода свою любовь к удовольствиям, к театру, к живописи, боясь изнежить дух и ослабить волю, которую я решил закалить для службы родине. <…>
«Право, я в большом затруднении, приступая к описанию чувств, которые испытывал, отправляясь на войну. Боюсь, не поверят, что настроение у меня было, в общем, радостное. Между тем, это было так.
Я ожидал, что увижу великое множество необыкновенных вещей. На войне все должно быть особенное. Лица торжественные, соответствующие величию происходящего, люди, закалённые в боях, ходят вооружённые до зубов... Потом... пушки, окопы, аэропланы, пулемёты, – вообще... тут у меня уже не хватало фантазии, чтоб вообразить себе это «вообще», но оно непременно должно было существовать.
Было и грустное чувство, оставшееся после прощания с родителями. Впервые я видел, как плачет отец, а слезы матери всегда причиняли мне боль. Но ведь это — война, и слезы в данном случае — вещь неизбежная, потому офицеру не следует обращать на них внимание».
Четыре года он провёл на фронте. Служил в полевом лазарете. Как писал позднее его свояк, Бабаджан «отличался большой аккуратностью и честностью, как все караимы, поэтому в армии все время заведовал хозяйством госпиталя». И писал стихи. И терял друзей.
Пожалел ли Вениамин о том, что не воспользовался отсрочкой? Герой рассказа «Ива» сожалеет: «Я очень не люблю вспоминать о том, что пошел воевать по собственному желанию. Не удивляйтесь — мне просто стыдно. В России нет добровольцев. Есть люди, невольно несущие последствия своего поступка и непрестанно об этом сожалеющие. Много раз потом мне приходилось видеть этих интеллигентных молодых людей, бесполезных благодаря своей вялости, часто трусости, которую они называют нервностью. Они тяготятся бесконечными лишениями, которые подавляют если не страданиями, то своим беспросветным однообразием. Ночевать один раз в лесу на мокром хворосте, под дождём, без горячей пищи, пожалуй, интересно. Но целую неделю мёрзнуть, мёрзнуть и голодать – целую неделю, а то и месяц, ни разу не чувствовать себя в тепле и сытым – это слишком. Прибавьте полное безделье, нервную скуку, растягивающую каждый час в год и отчаяние, быстрее всего охватывающее именно добровольца. Он ожидал чего-то потрясающего, кошмарно-ужасного, величественного, и это казалось ему прекрасным. А тут – будни, будни, мелочи, подчас отвратительные житейские отношения, физические страдания, подавляющие больше самой ужасной опасности».
Спасает переписка с родными, книги, которые присылает сестра Тотеш, общение с друзьями. Он пишет сестре об одном из них, молодом подпоручике Николае Поспелове «Тосенька, должен рассказать о скоропостижной дружбе, которая у меня завязалась с одним офицером, прибывшим в лазарет для лечения <…> рассказал мне свою жизнь в Архангельске и Петрозаводске, годы ученичества, службу нижним чином в начале кампании <…> так что мы скоро стали совсем близкими друзьями. <…> на днях принял на законном основании команду разведчиков. Это одна из самых опасных должностей в полку, а то, что ему предложили ее, показывает его храбрость». Первая книга Бабаджана посвящена памяти Николая Дмитриевича Поспелова. Книга стихов о войне «Кавалерийские победы» вышла под псевдонимом «Клементий Бутковский». Стихи написаны на фронте и о фронте.
«Литература – почва, на которой у меня выходят неприятности. <…> По утрам, если я встаю раньше других, я пишу. <…> Но что это за жалкие стихи, которых никто не читает и которые появились на свет только потому, что автору нельзя было рисовать. Окружающие подсмеиваются над моим писанием и отравляют даже эти минуты», – жалуется он любимой старшей сестре Тотеш, разделяющей его страсть к рисованию. А будущий муж другой сестры Нади, поэт Михаил Лопатто, издаст в Петрограде в 1916-м году «Кавалерийские победы». Позднее авторство их будут приписывать Юлиану Оксману.
Бабаджан записывает стихи в огромную тетрадь, амбарную, как говорили тогда. А на полях и в тексте многочисленные наброски карандашом и тушью. Он с грустью вспоминает время, «когда я был художником». Но и сами стихи его порой похожи на картины.
Здесь женщины. Здесь много женщин.
В городе. И люди боятся дождя
И сидят в буфетах и кофейнях
Потягивая кофе и гренадин Здесь очень удобно умирают.
И, притом красиво. Катафалк
Везут черные лошади с султанами.
И совсем не слышно стрельбы.
И не ругаются площадной бранью,
И нельзя мочиться у дерева.
Он курит трубку, и описывает это так красочно, что невольно хочется забыть все проповеди о вреде табака и последовать его примеру:
О долгий путь! В усталой позе
Сидишь и куришь натощак.
Как ароматен на морозе
Медовый английский табак!
Голубизна дымка и снега
И пасмурная эта даль –
Такой покой, такая нега,
Такая долгая печаль...
Дорога круто убегает
За побелевшие холмы,
Голодный конь едва ступает,–
Устали мы, иззябли мы...
Седло, в какой ни мёрзнуть позе –
И бьёт и давит – все не так.
И только тешит на морозе
Медовый английский табак.
И, разумеется, он влюбляется. Или вдохновляется. Вторая книга стихов «Всадник» посвящена пианистке Анне Фельдблюм, в Публичную библиотеку книга поступила 2 июня 1917. А 13 августа того же года он пишет загадочной Иветте или Иве (скорее всего, медсестре лазарета):
Наша любовь цветёт на пустырях
Среди развала тления и смерти,
Как дикий торжествующий цветок.
<…>
Война и мор, пожары, долгий голод
Уносят каждый день детей и жён.
Мужья и отцы занялись убийством,
Им некогда, зовёт суровый долг
Прочь из дому, в поля, в свинцовый дождь,
В глухую ночь, в пустыню запустенья...
Все замерло. Одна любовь в груди
Цветёт, благоухает и пьянит...
Прочь, трупы, прочь! Пряма дорога страсти
Для Веньямина и Иветты...
Изматывающая, страшная жизнь на войне, гибель друзей, отступление, затем Февральская революция, развал армии. В сентябре 1917 он напишет:
Цветёт и пусто и роскошно
Революцьонный пышный цвет.
Гляжу без мысли. Душно, тошно!
Куда спастись? Спасенья нет…
В конце марта 1918 Бабаджан вернулся в Одессу. Жить ему оставалось всего полтора года. Но сколько успел сделать этот высокий, немного нескладный «верблюдоногий», как называли его друзья, молодой человек!
В издательстве «Омфалос», придуманном еще в 1917 как шутка, и ожившем на одесской почве благодаря Бабаджану, начинают выходить книги. И какие! Издательство становится одним из наиболее интересных и деятельных в Одессе в годы гражданской войны. Михаил Лопатто уже не участвует активно, и руководит издательством (при финансовой поддержке Якова Натансона, редактора «Одесских новостей») один Бабаджан.
В «Омфалосе» вышли еще две книги стихов самого Бабаджана: «Всадник», о которой упоминалось выше, и «Зоя» – в июле 1919. Посвящена загадочной З.И.Е., о которой ничего не известно. Возможно она была художницей.
И каждый раз при нашей встрече
С улыбкой повторяю: ах,
Зачем весной такие плечи
Томятся в тягостных мехах?
Бабджан не только продолжает рисовать, он пишет две книги о художниках, перед которыми преклоняется – «Врубель» и «Сезанн» (1918). Художник В. Поляков в 1970 году в статье «Серебряная душа Одессы» писал: «... в 19-м, на плохой газетной бумаге вышла монография о Сезанне, написанная художником Бабаджаном; она остаётся одной из лучших по сей день».
Были изданы: книга Филиппа Гозиасона об Эль Греко (первая в России!) и «Молодым художникам» Родена. Книги по истории музыки и театра – «Этюды о музыке» Константина. Кузнецова, «Актёры Древней Греции» и «Античные театр» Бориса Варнеке.
Книги стихов двух поэтесс – «Стихотворения» Натальи Крандиевской и «Пенаты» Зинаиды Шишовой. Вышли книги Р.-М. Рильке в переводе Александра Биска (третья на русском языке), Э. Верхарна в переводе М. Волошина и Эредиа в переводе Г. Шенгели. Адрес Бабаджана – в записной книжке Волошина.
Наибольший интерес впоследствии будет вызывать одна из самых тоненьких книг – пародийный сборник стихов «Омфалитический Олимп», в котором среди «авторов» будут Клементий Бутковский, Мирра да Скерцо и Онуфрий Чапенко – создания Бабаджана. Три разных поэта, придуманные им – гусар Бутковский, томная Мирра и недалёкий Чапенко.
Мирре да Скерцо посвящена вторая часть «Кавалерийских побед»:
Вбегаю. Второй этаж.
О трепет несносный сердца!...
Сейчас воплотится мираж –
Увижу Мирру да Скерцо!
Впрочем, не все романтично в отношениях Мирры и Клементия.
В блеске лаковых сапожек
Отражается закат.
Чувствую: у этих ножек
Есть солдатский аромат.
Но это стихи из «Кавалерийских побед». А в «Омфалитическом Олимпе» Мирра о Клементии в стихах и вовсе не упоминает, а сокрушается о смерти Онуфрия Чапенко.
Чапенко умер. Боже, как печально!
Устав от философского труда,
Гремящий смех в моей ажурной спальне
Я не услышу больше никогда.
<…>
Не хуже вас старик меня ласкал,
Не меньше вас давал мне наслаждений.
В будущем именно благодаря «Омфалитическому Олимпу» впервые имя Бабаджана будет упомянуто в советское время. Через сорок семь лет Евгений Голубовский опубликует статью об этом сборнике «Литературная мистификация?».
«Омфалос» издаёт литературоведческие работы – Леонида Гроссмана «Вторник у Каролины Павловой» и «Портрет Манон Леско», «Опыт теории прозы» М. Лопатто.
И это еще не все – за неполных два года во время бесконечных смен властей и разрухи вышло двадцать книг!
Бабаджан иронизирует:
Слыхали ль вы издательство такое,
Где вас ругнут, но так, что вам приятно.
Изящное, совсем не дорогое,
И главное, что все для вас понятно.
В этом издательстве появился и первый автор – Клементий Бутковский. Авантюрист-однофамилец требовал гонорара за «свою» книгу. Зинаида Шишова писала: «... вдруг этот несуществующий Бутковский “вочеловечился”. Явился в магазин, где помещалась наша “редакция” не помню – прапорщик или поручик Бутковский и потребовал гонорар за стихи. Натанзон был человек с юмором и гонорар ему выплатил».
«Омфалос» процветает. А еще в журналах появляются заметки некоего «Клембо» о литературе и искусстве, а еще он слушает лекции Александры Экстер, а еще он – один из организаторов, идеолог и теоретик «Свободной мастерской», руководителем которой был художник Бершадский.
Макс Гельман вспоминал: «Я прекрасно помню, как мы все, молодые художники этой мастерской, помогали Бабаджану клеить репродукции Сезанна в его книжку для изд. Омфалос».
Мастерская размещалась на пятом этаже нового дома по Екатерининской, 24. Молодые художники и поэты были дружны, тем более что зачастую художник был поэтом – как Бабаджан, а поэт – художником, как Эдуард Багрицкий.
Песенку о весёлой жизни мастерской с перечнем молодых дарований и характеристикой их художественных убеждений Багрицкий сочинил, как вспоминают, «на ходу»:
Нет ничего прекрасней в мире,
Когда вдыхая трубок дым,
Под номером 24
На пятом этаже сидим.
В волне табачного тумана
Кружится жизни колесо,
Но мы поем хвалу Сезанну,
Хороним дружно Пикассо.
И, убивая красок литры,
Все непреклонней, все смелей,
Не бросим мы своей палитры
И не покинем мы кистей.
<…>
Поэт, художник и политик,
Певец, купец и ветеран,
Привет вам, славный «омфалитик»
Верблюдоногий Бабаджан.
Бабаджан не только издатель, не только поэт, он, наконец, может серьёзно заняться живописью. Впервые он участвовал в «Весенней выставке Объединённых» в 1913-м, затем в 1917-м в выставке Общества независимых, в 1918-м – Товарищества независимых, в 1919-м –1-й народной выставке картин, плакатов, вывесок и детского творчества. Часть его работ – автопортреты – хранятся сейчас в Одесском художественном музее.
Трудно сказать, как именно переживал Бабаджан очередную смену властей. Известно лишь, что во время красного террора 1919-го его не арестовали, а книга переводов из Рильке, изданная в «Омфалосе», спасла жизнь переводчику, Александру Биску (жена его добилась освобождения мужа, доказав, что тот поэт, а не буржуй).
Бабаджан симпатии к большевикам не испытывал, и похоже, что в конце 1919 года ушёл в Добровольческую армию действительно добровольно. Амшей Нюренберг говорил: «Он мог бы уехать, спрятаться, но не сделал этого, пошел на мобилизацию». Вместе с Вениамином оказался в Добрармии и младший брат Иосиф.
В январе 1920 года части, где служили братья, были переброшены в Феодосию. В Феодосии жила бабушка Бабаджана, у которой и устроились братья.
Вениамин общался с Волошиным, принимал участие в деятельности «Флака» (Феодосийского литературно-артистического кружка), выступал с лекциями о Сезанне. Эм. Миндлин вспоминал: «Бывали во “Флаке”... и одессит Вениамин Бабаджан – талантливый поэт и художник, исследователь Сезанна, руководивший в Одессе издательством “Омфалос”».
Началась эвакуация белых из Крыма. Братья сели на разные пароходы. Иосиф попал в Константинополь, позднее добрался до Ревеля, где жила их сестра Ева. Пароход, на который сел Вениамин, вернулся в порт – взбунтовалась команда.
Вениамин Бабаджан остался в Крыму, занятом большевиками. Говорили, что его арестовали, но выпустили благодаря заступничеству Максимилиана Волошина. А Эмилий Миндлин вспоминал: «Так случилось, что я был последним, кто видел его и беседовал с ним. Он принёс мне с трогательной надписью сохранившуюся и поныне свою книгу “Сезанн”». Автограф, последний автограф Бабаджана, датирован «X 920».
Вновь арест – и расстрелы. В апреле 1921 года Волошин напишет: «За эти пять месяцев у нас казнено около 30 тысяч (т.е. столько, сколько во всей Франции за время всей Великой Революции, т.е. за 10 лет). Но многие утверждают, что цифра гораздо выше. И это далеко не только военные, а тут все: одни за имя, дру¬гие за состояние, за то, что интеллигент. <…> Из художников: Вениамин Бабаджан (автор книги о Сезанне) <…> – все погибли в первые дни. Пять месяцев мы захлёбываемся в крови».
Возможно, узнав о расстреле Бабаджана, Волошин вспомнил первые строчки своего предисловия к книге Верхарна, изданной в «Омфалосе»: «Судьба в эпоху Великой Европейской войны была особенно безжалостна к поэтам. Она как бы хотела символически указать, что в наступающие железные времена человечеству больше не понадобятся ни поэты, ни художники».
За свою короткую жизнь поэт, художник, издатель Вениамин Бабаджан успел сделать столь много – и столь безнадёжно мало.
В 1919 году Георгий Шенгели назвал убитого в 1918-м Анатолия Фиолетова «жертвой утренней южнорусской школы поэтов».
Вениамин Бабаджан для этой школы стал последней жертвой гражданской войны.
