Отчаянные радости Хамдамова
Ираклий Квирикадзе
«Мой отец пишет стихи, больше он ничего не делает, он один из величайших неизвестных поэтов мира» – так говорит герой фильма Рустама Хамдамова «В горах моё сердце». О своём друге и однокурснике, величайшем неизвестном режиссёре мира рассказывает Ираклий Квирикадзе
Когда я слышу: «Рустам Хамдамов – гений», – я вижу большое зеркало, треснутое в левом верхнем углу, в зеркале вижу диван, на нём лежит человек в полосатой пижаме. Это и есть режиссёр Рустам Хамдамов, которого многие считают гением («Их на планете осталось совсем немного» – фраза из чьей-то статьи о Хамдамове).
На больших напольных часах стрелки показывают три часа дня. Мимо дивана ходит моя мама, моя бабушка, мои друзья, хамдамовские друзья. Он спит. Моя двоюродная сестра, слепая Лиза, играет на бильярде, который стоит в шаге от дивана. Её не остановишь словами: «Тише! Рустам спит!» – бильярд её страсть.
Она ощупью ставит шары, прицеливается, бьёт и радостно визжит, когда шар влетает в лузу. Но чаще шар перепрыгивает бильярдные барьеры и с грохотом бьётся о кафельный пол столовой-кухни –спальни. Рустам спит.
Слепая Лиза в поисках упавшего шара натыкается на диван, находит ухо спящего и шепчет: «Рустамчик, проснись, уже три часа, Ираклий принёс с базара сладкую хурму». Рустам спит на диване моего деда Давида Алексеевича Миндадзе. Вот уж кто невзлюбил Рустама: «Кто сказал, что он художник? Это шантрапа! Рисует б…й с коровьими глазами!» Слепая кричит: «Заткнитесь, дедушка! Что вы понимаете в живописи? Рустам гений!»
Режиссёрская мастерская Григория Чухрая. Справа от мастера, почти в такой же ушанке, Ираклий Квирикадзе. Слева, в верхнем ряду, под вывеской ВГИКа, Рустам Хамдамов
Кроме Хамдамова в доме бабушки были и другие гении. На камине стоял чугунный Людвиг ван Бетховен, бронзовый Наполеон Бонапарт, Пётр Ильич Чайковский из мутного голубого стекла, купленный мамой в Кисловодске. Кто ещё? Мраморная Долорес Ибаррури, испанская коммунистическая богиня, которую сегодня уже никто не помнит.
Стояли семь слоников, подаренных моей бабушке Екатерине гением зла Лаврентием Павловичем Берией, гипсовые Лев Толстой и Шота Руставели.
А Рустам Хамдамов, мой институтский сокурсник, в то лето жил в Тбилиси в моём доме. Ложился спать под утро и просыпался к обеду. Хамдамова любила бабушка Екатерина за то, что он каждый вечер стирал свои носки.
В 1964 году мы поступили в Москве во ВГИК – он ташкентец, я тбилисец. По версии моего соседа Реваза Глонти, я попал во ВГИК за ящик пятизвёздочного коньяка «Греми», подкупив ректора Грошева. Рустам Хамдамов – версия его ташкентского соседа – попал во ВГИК за мешок сушёных головок среднеазиатского мака. Про коньяк было поверить нетрудно, мой папа был человеком состоятельным, а вот мама Рустама, портниха в Ташкенте, – где она собрала мешок наркотического мака и как привезла его в Москву?
Даже в те далёкие 60-е годы в аэропортах существовал наркоконтроль, и кто в Москве взял у портнихи этот мешок? Коммунист Грошев? Григорий Наумович Чухрай, автор «Баллады о солдате», руководитель нашей режиссёрской мастерской?
Знаменитый Белокуров, «тот самый Чкалов», обучавший нас актёрскому мастерству? А может, Иосиф Давидович Гордон? Скорее всего, он, два десятка лет просидевший в сталинских лагерях. Он учил нас монтажу, при этом постоянно пил чай-чифирь. Говорили, что во Франции Иосиф Давидович монтировал фильмы Рене Клера, Луиса Бунюэля, дружил с Сальвадором Дали, а эти ребята знали толк в головках чёрного среднеазиатского мака.
Так или примерно так жители ташкентского квартала обсуждали неожиданное поступление Рустама Хамдамова во ВГИК.
Хамдамов на съемках "Анны Карамазофф"
Начались занятия. Признанные донжуаны института кинематографии были удивлены тому, что из-за тихони Хамдамова вели кровавые битвы красавицы всех факультетов. Одна операторша – не помню её имени, но помню густую красную чёлку – затеяла драку и избила в кровь другую операторшу. Повод был – «не крутись, стерва, вокруг Хамдамова».
И тут из толпы поклонниц выплыла, как тихая шаровая молния, снятая в рапиде, киновед Лиля Огиенко. Когда она шла по коридорам ВГИКа, мужские сердца так же в рапиде вырывались из сорочек, костюмов, свитеров. Чтобы подать ей пальто, у гардероба выстраивались Леонардо Ди Каприо, Джонни Депп, Брэд Питт вгиковского разлива, а она влюбилась в Хамдамова.
Завистники, злопыхатели рассказывали: летом, во время каникул, Огиенко и Хамдамов уехали в Крым. Поселились в маленьком рыбацком посёлке. Хамдамов, не умеющий плавать, сидел на берегу на солнцепёке, а спортсменка Огиенко плавала, как русалка, в бурных водах Чёрного моря.
Однажды она решила научить Рустама искусству преодолевать морские пространства. Все рыбаки посёлка, московские и ленинградские дачники следили за стройной и решительной, похожей на Лени Рифеншталь, киноведку Огиенко, обвязывавшую вокруг живота своего возлюбленного верёвку-канат, одолженную у хозяина дачи.
Далее она запустила Хамдамова в воду, и тут злопыхатели (кто-то даже снял это событие на любительскую кинокамеру) рисовали уничижительную картину: по пляжному песку бредёт красавица Лиля Огиенко, тянет верёвку-канат, а в мелких водах Чёрного моря бултыхается Рустам Хамдамов, судорожно глотая воду, похожий на последнего пассажира «Титаника».
Знатоки живописи (были среди злопыхателей и завистников и такие ученики Паолы Дмитриевны Волковой) назвали водные учения влюблённых «Репин. Бурлаки на Волге».
То, что Рустам сам выдающийся рисовальщик, я случайно обнаружил в конце первого года обучения. Он сидел, как всегда, на задней парте с опущенной головой, скрытой густой занавесью длинных чёрных волос. Все в мастерской занимались своими делами, а я рассказывал Григорию Наумовичу Чухраю не написанный сценарий, как из дома неожиданно ушёл любимый муж и как его жена и сын ищут беглеца (я пересказывал историю моего детства).
Мой отец Михаил Андреевич влюбился в третьесортную пианистку, которая разъезжала по санаториям, домам отдыха и давала концерты. Мальчик-герой (я) с мамой обнаружил сбежавшего папу, когда тот на дурацком санаторском концерте сидит у рояля рядом с пианисткой и перелистывает для неё ноты.Чухрай разругал меня в пух и прах: «Бездельник, долго ещё будешь вешать мне лапшу на уши? Рассказываешь восьмую историю, каждый раз другую. Мне не нужно устное народное творчество, мне нужен сценарий, написанный. Ты кто? Шахерезада? Гомер? Джамбул? Садись и пиши!» Обескураженный, я сел на заднюю парту и через минуту получил удар в плечо и листок, вырванный из тетрадки с чернильным рисунком, на котором был нарисован рояль, пышнотелая пианистка, рядом с ней на стуле сидел мой отец, похожий, как две капли, на реального Михаила Андреевича Квирикадзе (Рустам его никогда не видел). Папа смотрит влюблёнными глазами на пианистку. Но поразившее меня нечто я увидел под папиным стулом – бутылку вина, на этикетке которой были написаны аккуратные грузинские буквы «Кахетинское вино № 8».
Я спросил узбекского сокурсника, с которым до этого не очень общался: «Откуда ты знаешь грузинский язык?» Получил ответ: «Я не знаю, но помню шрифт. Мой брат пьёт «Кахетинское № 8». Мы подружились.
В дальнейшем он не раз удивлял меня своей феноменальной визуальной памятью. Как-то Рустам пошутил: «У Шагала на левой руке семь пальцев». Я вспомнил это много времени спустя, увидев шагаловский автопортрет с семью пальцами. А сколько пальцев на левой руке художника Хамдамова? Не считал, но точно не семь. И руки две, в этом я даже не сомневаюсь.
Почему я веду этот странный счёт? Очень много полотен, рисунков, портретов, натюрмортов, графичных, акварельных, маслом Рустама Хамдамова я видел в тбилисских домах, в парижских домах, в нью-йоркских домах, в московских домах, в деревеньке Пеннабилли высоко в горах Италии, где жил великий Тонино Гуэрра, главный друг Хамдамова, и где живёт его жена Лора Гуэрра-Яблочкина.
Рустамовские полотна висят в галереях на Пятой авеню, в галереях, затерянных в закоулках Сен-Жермена, в берлинском Митте. Авторы, пишущие о Хамдамове, во всех статьях, эссе с нескрываемой гордостью упоминают Эрмитаж, который приобрёл работы Хамдамова в начале 90-х годов.
По сей день он один из немногих здравствующих российских художников, чьи картины украшают самые из самых музеи мира – Лувр, Прадо, Эрмитаж, Британский музей, – насчитал четыре великих музея, согнув четыре пальца. На моей левой руке осталось ещё три несогнутых. Ну разве что к ним можно присоединить нью-йоркский Метрополитен.
Плохо, что Рустам не умеет хвастаться, что он по-восточному скрытен. Сейчас я с нескрываемым хвастовством за институтского друга говорю, что Метрополитен-музей шушукался с ним на тему приобретения, но это я полузнаю, поэтому и вы полу-верьте. А вот то, что я знаю точно, что происходило на моих глазах, – это массовое воровство хамдамовских картин.
Работа Хамдамова "Принчипессы"
Сознаюсь, очень жалею, что сам не участвовала в этих наглых ограблениях-похищениях. Рустам уходил в гастроном, чтоб что-то купить для нагрянувших гостей, а гости в это время… Я и безымянный уличный кот, постоянно впрыгивающий в открытую форточку, смотрели, как солидные люди (мужчины и женщины) скручивали листы с рисунками и запихивали их под плащи, под юбки, в штаны, в рюкзаки.
При этом вполне солидные люди (кто-то из них сегодня входит в список миллионеров и миллиардеров журнала Forbes) осторожно оглядывались по сторонам, сохраняя на лице улыбку невинности – «это шутка».
Мы с котом, будучи свидетелями, тоже улыбались, подтверждая, что воровство произведения искусств – это шутка. Так это происходило в Москве, на улице Герцена, в бывших винных подвалах Ивана Грозного, где жил Рустам Хамдамов в 70–80–90-х годах.
Эти винные подвалы Рустама (кто-то так назвал ту странную квартиру и ту странную ауру) имели ко мне, рассказчику, некоторое отношение. Учась во ВГИКе, я полюбил рустамовскую сестру (мнимую) Ларису.
С женой Тонино Гуэрра Лорой на проспекте Руставели
Она приехала из Ташкента поступать на актёрский факультет и поступила в мастерскую к Бабочкину. Влюблённая пара (я и Лариса) жили то на проспекте мира, то в Свиблове, то на ВДНХ у ночного сторожа павильона «Грузинская ССР» (было такое логово, где ночами вместе со сторожем мы пили коллекционные вина и ликёры, срывали с кустов спелые лимоны, а в особых случаях сторож делал сациви из куриц – рекордсменок Грузии по яйценосности), но рай на земле (на ВДНХ) не вечен, и нам с Ларисой пришлось искать на бирже съёма квартир что-то недорогое желательно в центре Москвы.
Лариса нашла Гришу, хозяина винных подвалов. Мы поселились в них. Устав ревновать Ларису, в неё влюблялись все уличные коты, кагэбэшники, иностранцы, принцы маленьких африканских государств, я сбежал.
Рустам прожил в подвале двадцать лет, сделав его знаменитым. Сюда наведывалась вся артистическая Москва, диссиденты столичные и провинциальные, сюда приходили телеграммы от Федерико Феллини: «Дорогой Рустам, спасибо за твои рисунки. Их привёз Тонино. Антониони, негодяй, вырвал из моих рук те, что я отложил для себя, и сбежал с ними. Я вдогонку, но он ловкий. Я, толстый и рыхлый, не догнал. В следующий раз нарисуй мне узбекских музыкантов, играющих на дойрах, но обязательно надпиши: Федерико Феллини от Рустама Хамдамова, чтобы Антониони-негодяй...» – телеграмма была длинной.
В этих подвалах мыла полы польская графиня Беата Тышкевич, она приезжала на пробы к Андрону Кончаловскому. Беата, тогда одна из самых красивых женщин планеты, спустилась в подвал и не захотела выходить из него. Здесь жил хозяин квартиры Гриша, жили соседи – супружеская пара зоологов, которые держали ядовитых змей и тарантулов в стеклянных террариумах.
Если кто-то из них сегодня прочтёт мой текст, думаю, подтвердит изумление, когда однажды я увидел Беату Тышкевич, задравшую юбку, голоногую, растиравшую половую тряпку по залитому мыльной пеной битому паркету общего коридора и кухни. Беата подняла свою невероятно красивую голову, подмигнула, сдула со лба упавшую прядь и продолжила драить пол. Зная, что это реальность, я всё же ждал чьей-то команды: «Стоп! Эпизод снят!» И не удивился бы, если бы из открытых дверей соседей-зоологов выбежал Анджей Вайда и крикнул вглубь коридора, где находились две хамдамовские комнаты: «Рустам, спасибо, мы всё сняли! Не провожай нас, рисуй!» Но никто не вышел, Беата Тышкевич, выжав грязную тряпку в ведро, продвинула своё роскошное тело в кухонный проём.
Вино пили из узбекских пиал. Родина Хамдамова звала его назад, в Среднюю Азию, но он не покидал Ивана Грозного подвалов. В Узбекистане коммунистический вождь сочинил поэтический эпос и хотел, чтобы Хамдамов его иллюстрировал. В Москве, на улице Герцена, стали появляться верблюжьи караваны, люди в стёганых цветных халатах заносили хурджины с изюмом, шербетом, шелками (это я шучу). Но Рустам так и не проиллюстрировал поэтический эпос коммунистического вождя. Знаю, это не пошло ему на пользу.
У него были какие-то малоприятные эксцессы, но он, человек на вид податливый, мягкий, имеет свои жёсткие принципы и свой внутренний тайный путеводитель. На Герцена зачастили водопроводчики, люди, снимающие показатели электросчётчиков, их становилось особенно много, когда приезжал какой-нибудь знаменитый иностранец. Вежливые юноши стояли во дворе.
С нами сдружился милиционер Стёпа, который обожал Сальвадора Дали. Он приходил после полуночи с большим холщовым мешком, звал нас собирать пустые бутылки. Мы лениво отказывались. Милиционер Стёпа собирал за ночь две-три сотни бутылок, сдавал их и покупал кубинский ром. Вежливые кагэбэешные юноши однажды Стёпу крепко побили. Окровавленный, он ворвался в подвал, его обмыли Лариса и моя слепая сестра Лиза, которая в то лето приехала танцевать в Большом театре.
Она была тайно (явно) влюблена в Рустама. В Большом театре в тот сезон слепых учили балету. Месяца два тренировали, потом был выпускной вечер. Мы ходили и на тренинги, и, конечно же, на выпускной. Слепые японки, итальянки, американки и моя двоюродная сестра Лиза были счастливы, целовали сцену Большого театра, плакали от переизбытка чувств.
Устроил Лизе этот праздник Рустам. Он делал Большому костюмы и случайно узнал, что для богатых слепых иностранок есть тур «Танцуем в Большом». Племянница Рокфеллера, внуки императора Микадо и моя бедная Лиза выходили на поклон, им аплодировали. Мы боялись, как бы они не упали в оркестровую яму.
С Сергеем Параджановым на террасе его дома
Была почтальонша Наташа Лебле. Рустам снял её в «Нечаянных радостях» вместе со знаменитой Еленой Соловей, героиней своего первого фильма «В горах моё сердце». Трудно объяснить феномен фильма «В горах моё сердце» тем, кто его не видел. Снят он был в конце 60-х. Это дипломный фильм Хамдамова.
В моём поколении и ещё много-много лет вперёд влюблённые в настоящее кино считают его шедевром. Чуть ли не заполувековую историю ВГИКа фильм «В горах моё сердце» постоянно возглавляет список пятёрки лучших. Список меняется в зависимости от времени, от вкусов, но «В горах моё сердце» как метр-эталон в Париже, как вершина Эверест. Снятый 45 лет назад, он остался тайной. Как его мог снять студент с помощью других студентов –актёров, художников (декорации, костюмы, грим Рустама Хамдамова), оператора, осветителей – в эпоху адского застоя, когда Брежнев привинчивал к лацкану пиджака то ли пятую, то ли седьмую звезду Героя Советского Союза? Хотя можно вспомнить, что и во времена хрущёвско-брежневские одинокие дон кихоты совершали подвиги.
Наш учитель Григорий Наумович Чухрай восстал против всех коммунистических богов и вручил Федерико Феллини за фильм «Восемь с половиной» главный приз Московского кинофестиваля. Мы, его студенты, учились у него быть дон кихотами. Но ветряные мельницы обычно оказывались победителями.
Детективная история затаптывания хамдамовского второго фильма «Нечаянные радости» происходила на моих глазах. Было ощущение, что все ядовитые змеи и тарантулы системы набросились на Хамдамова-режиссёра. Для ясности скажу, что, получив качественный сценарий, написанный Фридрихом Горенштейном и Андроном Кончаловским, о жизни выдающейся актрисы эпохи немого кино Веры Холодной, Рустам начал снимать, как всегда, импровизационно.
Его увлекла в сценарии небольшая часть сюжета: Вера Холодная и её сестра (в фильме Наташа Лебле) в разгар кровавой войны красных и белых живут только тем, что спасают старинный бухарский ковёр. Вокруг рушатся миры, а героини, похожие на заснувших летаргическим сном сестёр-близнецов, постоянно куда-то тащат этот ковёр. Они расстилают ковёр в поле, где идёт сражение красных и белых. По ковру носятся лошади, втаптывают в грязь ковёр копытами, но сёстры знают, что это только придаёт ковру блеск и особое качество.
Хамдамов снимал что-то чрезвычайно странное для мосфильмовской дирекции. Разгорелся скандал. Отснятый материал (чёрно-белое изображение) показали директору «Мосфильма» Сизову. Он смотрел три часа отснятого материала, ничего не понял, но сказал: «Невероятно красиво». Позвал Хамдамова на разговор. Рустам не пошёл. Злопыхатели возрадовались, подняли волну: «Фильм снимает ничего не понимающий в режиссуре балбес». Чухрай заступился за Хамдамова. Сизов слушал то злопыхателей, то Чухрая. Решающие его слова были: «Пусть работает не по сценарию, но напишет мне, что будет снимать».
В СССР ничего не делалось без плана, так же как ничего не делалось по плану. Снятый не по плану хамдамовский материал вызвал восторг у тех, кто видел его на тайном показе ночью в небольшом мосфильмовском зале.
Хамдамова не было на просмотре, он уехал в Ташкент. Он не выполнил просьбу Сизова, не написал три страницы плана. Ему досмерти надоела борьба с цензорами всех мастей. Он не вступил с ними в диалог, скрылся в Ташкенте у мамы, шил платья племяннице, сделав её модницей ташкентского квартала. Как Льюис Кэрролл для маленькой Алисы сочинил Зазеркалье, так Хамдамов, бросив бумажные войны с невидимками, ушёл с племянницей в своё зазеркалье.
Хамдамовскими эскизами костюмов анонимно "вдохновлялись" в своих коллекциях главные кутюрье Европы 70-80-х гг.
Шестнадцать лет Рустам ничего не снимал, рисовал, рисовал. На вид не особо мускулистый, думаю, он сильнее десяти Майков Тайсонов. Написать три листка не нашёл сил, но в этом его недюжинная сила. Пару секунд подумайте – и вы согласитесь.
Он увлёкся сочинением моды, я бы сказал – строительством моды. Возвращался от случая к случаю в московский подвал с тоннами рисунков платьев, туфель, шляпок, пальто, шуб. Началась охота за эскизами. Западные журналы запестрели рисунками, которые назывались именами совсем других авторов, иногда сверхзнаменитых.
…Я уезжал в Тбилиси, Рустам поехал со мной на три дня – «повидаю подругу Лиану». И остался на три месяца. В день отъезда московский друг Сергея Параджанова передал нам коробку лекарств. «Даёт энергию сумасшедшим меланхоликам, – сказал друг Параджанова, – передайте Сергею, он просил для кого-то». Сергея не было в Тбилиси. Мы отнесли лекарство по адресу. Меланхолично-сумасшедший юноша весом под двести килограммов, выпив этот энергетик, потребовал у родителей срочно организовать ему свадьбу. Так было каждый раз, когда лекарство это привозили ему из Москвы.
Нас с Рустамом пригласили на свадьбу. Все знали, что это спектакль. Родители устраивали меланхолику-сыну уже шестую свадьбу. Невеста была одна и та же. С ней договаривались. Только звалась она каждый раз по-другому. «Вот сюжет!» – радовались мы с Рустамом. Тридцать лет я мечтаю его снять. Лекарство постоянно пить было нельзя. Должен был быть трёхмесячный перерыв. Жених в это время вновь впадал в меланхолию, прогонял жену, запирался в тёмной комнате, бездвижно лежал на полу и что-то шептал никому не понятное.
Проходили три месяца. Привозили энергетик. И вновь гуляла свадьба. Странно, что жених не узнавал свою бывшую жену. Знакомясь с ней в очередной раз, он спрашивал: «Как вас зовут?». Счастливый, носил невесту на руках. Кстати, к концу третьего месяца пребывания в Тбилиси Рустам вроде бы тоже принял энергетик. Он сочинил сценарий, ничем не похожий на рассказанный мною сюжет, и назвал его «Анна Карамазофф». Уехал с ним в Москву.
Эскиз костюма Рустама Хамдамова
Трудно поверить, что Жанна Моро, звезда Трюффо, Висконти, Бунюэля, где-то там, во Франции, прочла сценарий «Анны Карамазофф» (как она рассказывала, случайно), уговорила знаменитого продюсера Сержа Зильбермана узнать, кто такой этот Хамдамов.
Зильберман навёл справки, ему показали рисунки, акварели Хамдамова, фильм «В горах моё сердце» и отрывки из неснятых «Нечаянных радостей». Зильберман прошептал: «Гений, но денег я ему не дам», а великая Жанна Моро села одна в самолёт и приехала в Москву.
Чрезвычайно энергичная Моро пошла в Малый Гнездниковский переулок, где находилось Госкино СССР, на «Мосфильм», всюду на неё вытаращивали глаза чиновники, спрашивая шёпотом секретарей: «Это что, действительно Жанна Моро?» Закрутилась динамо-машина.
За Жанной появился и Серж Зильберман, привёз плёнку «Кодак», арендовал павильон на «Мосфильме». И вновь начался обычный детектив, сопровождающий все фильмы Рустама Хамдамова. Никакие кинопроизводства, будь они советские, американские, японские, индийские, гренландские, не терпят режиссёров-«индивидуалистов».
В журнале «Сеанс» Любовь Аргус провела доскональное расследование, как, почему и куда исчез фильм «Анна Карамазофф», очередной фильм-невидимка Рустама Хамдамова. Вот слова участников этого долгого, затяжного спектакля, где есть и Шекспир, и балаган со вспарыванием животов картонными ножами, настоящая кровь и клюквенный сок. Есть и Хамдамов, который начал снимать «главный свой фильм», снял его, а фильм у него украли.
Лилия Огиенко (киновед, та самая учительница плавания): «Думаю, не ошибусь, если скажу, что Элем Климов уступил Хамдамову деньги (или часть денег), выделенные для съёмок «Мастера и Маргариты». Сценарий, переведённый на французский, оказывается в руках Жанны Моро. Как её тёзка Жанна д'Арк, она бросается в атаку! Но начался обвал инфляции, жизнь дорожает, производство дорожает. Ужас!»
Марк Рюскар (продюсер): «Я работал с Сержем Зильберманом. Он делал фильмы с Куросавой, Бунюэлем. Сценарий «Скромное обаяние буржуазии» Серж не принимал шесть раз. Бунюэль бегал с пистолетом, чтобы убить продюсера, или Зильберман бегал с пистолетом – убить режиссёра (история путаная). Но в итоге сценарий был принят и шедевр был снят. У Зильбермана есть опыт работы с неприкасаемыми гениями, странно, что с Хамдамовым это не сыграло.
Зильберман посмотрел отснятый материал, и материал ему понравился. Это был черновой монтаж – длительность около трёх часов. «Надо сокращать!» – требовал Зильберман. Он принял решение везти картину на фестиваль в Канны. Улетел в Париж, вернулся через неделю, смотрит второй раз и начинает сердиться: режиссёр действительно сделал кое-какие сокращения, но добавил много нового.
Так как поджимали сроки Каннского фестиваля, Зильберман решил увезти Хамдамова в Париж. И было уже ясно, что оставлять режиссёра наедине с материалом в Москве нельзя: этот монтаж мог длиться вечно»
Инна Брожовская (монтажёр фильма «Анна Карамазофф»):
«Рустам позвонил и сказал, что необходимо смонтировать картину за двенадцать дней. Материал был в ужасном состоянии, мы ползали по полу в поисках срезок. Эти гонки с фестивалем Хамдамову совсем были не нужны. Ему нужен был фильм, а не безумная гонка успеть в Канн. Слово «Канн» стало для него ненавистным... Он нарисовал на стене монтажной разбойника с лицом Зильбермана и с лентой на груди «Каннский фестиваль».
Сергей Соловьёв (кинорежиссёр, руководитель на тот момент кинокомпании «Круг»): «Французы предрекали фурор на Каннском фестивале и призывали любым способом завершить картину как можно скорее. Я понимал, что нет предела шаманству Рустама с плёнкой. Я надеялся на то, что французы люди жёсткие, смогут на него повлиять».
Марк Рюскар: «Хамдамов не разделял горячего желания продюсера Зильбермана успеть к Каннскому фестивалю. Но Зильберман сделал директору «Мосфильма» предложение. Он вкладывает миллион франков и забирает весь материал в Париж. Туда же выезжают Хамдамов и монтажёр. Эталонная копия печатается в Париже. Руководство «Мосфильма» уступило настоятельным рекомендациям Зильбермана и дало своё согласие».
Сергей Соловьёв: «Зильберман просил отдать негатив, обещая вернуть его на студию, как только копия будет напечатана. Что с меня взять? Время от времени я должен отвешивать нижнюю губу, доверяясь людям, которые рассказывают мне сказки. Даже такой «зубр», как Досталь, который никому не верит ни при каких обстоятельствах, клюнул и подписал. Подписал документы на вывоз негатива под честное слово Зильбермана. Был конец апреля, а 9 мая начинался Каннский фестиваль».
Рустам Хамдамов: «Ещё в Москве г-н Зильберман предложил мне полностью вырезать из моего фильма сцену сна. Зильберман был уверен в том, что исключение этого самого важного для меня куска сделает фильм более понятным. Отправляясь в Париж, я был убеждён, что мы сможем найти общий язык. Кроме того, в Москве это было лишь предложение. А в Париже Зильберман уже требовал во что бы то ни стало вырезать сцену сна. Я его требование выполнять отказался. В ответ он запретил мне приходить на фабрику Eclair и сам эталонировал копию».
Валери Познер (автор французских титров фильма «Анна Карамазофф»):
«Первый рабочий просмотр состоялся на фабрике Eclair. До этого я не была знакома с Рустамом, хотя много слышала о нём и о картине. В зале сидело человек десять-пятнадцать. Среди них выделялся очень пожилой господин в красной рубашке (Серж Зильберман), который на трёх или четырёх языках периодически выкрикивал: «Этого я не хочу!», «этого не будет!», «это надо вырезать!». Рустам в это время тихо разговаривал с техником, делая свои разъяснения по качеству печати. Я этот разговор переводила. Просмотр оставил грандиозное впечатление от картины и смутную тревогу: что будет дальше, если с самого начала страсти так накалены? Это было за неделю перед Каннами».
Марк Рюскар: «Они, Зильберман и Хамдамов, никак не могли договориться уже в Париже относительно монтажа. В поисках компромисса решили, что будет две версии фильма: одна длинная и другая короткая. Зильберман был уверен, что представит на фестивале короткую версию».
Валери Познер: «Зильберман действительно очень крупная фигура в истории мирового кино. Но в этот момент ему было 84 года, он не намерен был считаться ни с чьим мнением, кроме своего собственного. Главное в картине – это Жанна Моро. Исходя из этого, он требовал, чтобы был вырезан «фильм в фильме» – кусок из «Нечаянных радостей».
Наталья Лебле и Елена Соловей в фильме внутри «Анны Карамазофф» и были главной причиной скандала, который устроила Жанна Моро в Каннах. Рустам не мог вырезать чёрно-белый кусок, и он был прав: это уничтожило бы картину. Оставались считаные часы до каннского просмотра. Картину надо было отправить в том виде, в каком Рустам хотел её показать, чтобы команда Зильбермана не успела вмешаться. Они уже готовы были прийти с ножами, простите, с ножницами, на фабрику. Мы попали в ситуацию детективного фильма».
Марк Рюскар: «На первом просмотре произошёл дикий случай. Дело в том, что по указанию Зильбермана в последний момент был поставлен титр в начале фильма, разъясняющий зрителю, что героиня Жанны Моро только вышла из тюремного заключения и приехала в родной город. Когда русские узнали, что такой титр поставлен, ассистент Хамдамова поднялся в проекционную кабину и пальцем закрыл проекцию, чтобы титр было невозможно прочитать. Это беспрецедентный случай в истории Канн».
Рустам Хамдамов: «Как только начался чёрно-белый эпизод, Жанна Моро в одно мгновение из моего преданного друга превратилась в злейшего врага. Она кричала и требовала прекращения просмотра. Я боялся, что с ней что-нибудь случится».
Инна Брожовская: «Госпожа Моро кричала: «Мерд! Мерд! Мерд!» И топала ногами. Почему она была в таком гневе – я понимаю. Это был её фильм, а главной оказалась чёрно-белая история из недоснятых в России хамдамовских «Нечаянных радостей». Жанна Моро была потрясена появлением Елены Соловей и Натальи Лебле. Реакция на фильм была какой-то страшной».
Марк Рюскар: «Несмотря на провал, Зильберман хотел продолжать работу. Ведь он вложил деньги. Зильберман рассказывал о том, как он работал с Бунюэлем и Куросавой. Предлагал свои пути решения проблемы. Хамдамов слушал, молчал, кивал. Через час приходил его ассистент и говорил, что Хамдамову плевать на Бунюэля и Куросаву, он не согласен. И эта игра шла весь Каннский фестиваль».
Рецензия на фильм из Le Monde. 1991. 19 мая. «Смутный объект желания витает над Каннами. Настойчивое желание русского режиссера узбекских кровей Рустама Хамдамова, долгое время отверженного на родине; внезапное желание Жанны Моро следовать за ним; неожиданное желание Сержа Зильбермана помогать ему – из этих «обручившихся» желаний и беспорядочного таланта, который несут все русские, родилась «Анна Карамазофф».
О чём фильм? О женщине, которая идёт по городу. Она приехала на поезде – вернулась из лагерей. Она тащит чемодан и не выпускает его из рук: очевидно, это единственное её имущество. Она почти не говорит – лишь яростная скорбь, которая понятна без слов. Она вынуждена узнать всё о положении в стране, о смерти матери. Верность памяти неумолимо ведёт её к цели – убийству человека. И она убьёт его, ибо так предначертано свыше.
Анна входит в кинозал. Она устала, она грезит немым кино. Бледные красотки в чёрных шляпах с блуждающими улыбками. Старый этот фильм не так уж стар – это спасённые кадры «Рабы любви» (точнее, «Нечаянных радостей», первой полнометражной картины Хамдамова, в 1974 году остановленной и уничтоженной). Понятно, сколь важен включённый фрагмент. Понятно – даже не то слово. Нужно отдаться колдовству изнуряющей роскоши «Анны Карамазофф», ее магической беспорядочности. Нужно отдаться потоку образов победительной красоты. Можно вызывать в памяти Тарковского и Параджанова, но здесь мы в гостях у Хамдамова – рассерженного гения, который в один-единственный план старается вложить всё – и жизнь, и смерть, и детство, и Россию, и женщину.
Съёмки «Анны Карамазофф» останавливались по причине артроза системы, ветхости техники и отчасти по причине внутренней драмы Хамдамова. Неизбежен ужас, который должен испытать некогда, и надолго, проклятый художник. Привыкший к темноте и тишине и вынужденный предстать перед каннской публикой при ярком свете… «Анну Карамазофф» приняли в Каннах с довольно развязным недоумением. Несколько позже фильм будет показан в версии, несомненно более приемлемой для восприятия. В нынешнем своём облике фильм подобен ещё не разграбленной гробнице фараона, таящей неисчислимое великолепие своих сокровищ».
Сергей Соловьёв: «Я пытался получить от Зильбермана наш негатив, который он мне клятвенно обещал вернуть. Мы с Досталем, конечно, совершили выдающуюся глупость, поверив французам и позволив вывезти негатив. Зильберман отказался отдать негатив. Сослался на то, что Хамдамов его разорил и необходимо перемонтировать ленту, чтобы возместить убытки».
Валери Познер: «Картина лежит в сейфе на фабрике Eclair во Франции. В то же время и во Франции её как бы нет. Никто её не видел, никто ничего о ней не слышал».
Почему я так подробно пересказываю расследование исчезнувшего фильма «Анна Карамазофф»? Жиль Жакоб, вечный президент Каннского фестиваля, сказал в 2013 году: «Если Хамдамов восстановит свой фильм, я совершу беспрецедентное действо – второй раз покажу в Каннах «Анна Карамазофф». Нужны деньги, нужны адвокаты, нужно открыть «сейф Зильбермана». Журнал STORY читают многие. Может, кто, узнав эту историю, решит войти в реку дважды вместе с Хамдамовым? Скажу точнее: может, кто захочет подняться по каннской лестнице вместе с Хамдамовым. Это так просто. Фильм-то снят, надо только выкупить негатив».
Все эти годы художник Хамдамов рисует, изредка снимает. Снял фильм «Вокальные параллели», в нём блистает Рената Литвинова и старые меццо-сопрано казахской оперы.
Есть короткометражный фильм «Бриллианты». Сейчас Рустам монтирует фильм «Рубины» (если только я точно называю его). Мне повезло, заглянув через плечо режиссёра на мониторе, увидеть магическое кинозрелище. Кажется, что Хамдамов пятьдесят лет снимает один фильм. Я заподозрил себя в том, что понял тайну Хамдамова. Он живёт на необитаемом острове и снимает кино для одного зрителя – себя.
Блуждая по миру, я часто встречаю людей (многих не узнаю), которые говорят: «А мы виделись у Хамдамова, в подвале на Герцена». Встречаю этих людей в Лос-Анджелесе, в Берлине, в Алма-Ате, в Риме, в Тбилиси, в Нью-Йорке, в Париже, в Стамбуле. Они подводят меня к стенам, где в рамах висят картины Рустама, датированные 1969, 1976, 1985, 2003, 2013 годами. Узбекские мальчики играют на дойре, женщины держат виноградные грозди, пышногрудый пловец в полосатом купальнике входит в море.
Не умеющий плавать Хамдамов научил плавать многих. Он странный фантом, он полон энергии, как та шаровая молния, которая, тихо разбрасывая искры, плывёт по туманному лесу. Наткнувшись на случайного путника, она не убивает – она проходит сквозь, заряжает, выходя из ступней, чуть опалив их. Я наблюдал на многих эффект этой шаровой молнии.
По поводу его гениальности: моя бабушка Екатерина Григорьевна, любившая Рустама за то, что он ежевечерне разводил пену в рукомойнике и стирал носки, говорила ему: «Рустам, если у вас что-то не получается (она обращалась старомодно на «вы»), в этом нет вашей вины. Знайте, Господь готовит вас для чего-то лучшего».
Недавно я посмотрел по телевизору остатки убитого фильма «Анна Карамазофф», я обомлел. Так никто никогда не снимал. Заканчивая свои путаные строки, я прощу прощения у читателя, у Рустама, у покойного Сержа Зильбермана за то, что описал его как разбойника. Думаю, что он по-своему хотел добра «Анне Карамазофф»... Главное, когда откроется сейф, где прячут негатив, чтобы он не оказался пуст.
фото: личный архив Р.У. Хамдамова; личный архив И. Квирикалзе; Микола Гнисюк; Юрий Мечитов.
Журнал STORY
