Был сад за городской чертой,
обычный
Яблоко от яблони недалеко падает.
Был сад за городской чертой, обычный,
отборных яблонь старая семья,
но прозвучал всевластно голос зычный –
и... двинулось, корчуя и гремя.
А голос, он, что предписанье рока,
и мы – шестёрки в карточной игре...
Одно лишь дерево осталось одиноко
у полосы дорожной, на бугре.
Та яблоня, не мучаясь тревогой,
под громкие клаксонов деташе
всего лишь нависала над дорогой
и что ни год рожала малышей.
Росли, круглились яблочкины щёчки,
бездумно и беспечно, как трава,
и не считала мать свои денёчки,
о будущем их думая едва.
Твердили ветви, каждое коленце:
– Сквозь тернии да к звёздам нелегко.
Шептали листья, пестуя младенцев:
– Не падайте от мамы далеко.
И яблоки с родимого откоса
под равнодушный приговор судьбы
катились на дорогу под колёса
и об асфальт расплющивали лбы.
Вечер
(Из цикла: Парк на двоих)
Тёмно-синий загадочный вечер
оттеснил за деревню зарю,
и под древние звёздные свечи
отплывает луна к сентябрю.
В приутихшем задумчивом парке
низошла на меня тишина,
а в окошке под светом неярким
за шитьём и вязаньем она.
Белоснежные руки, что птицы,
и покоя не знает клубок.
До чего ж соблазнительны спицы,
превосходны труды твои, Бог.
И лозы виноградной оплетья
предночною покрыты росой.
И взирают в окошко столетья,
изумлённые юной красой.
Пусть луна с материнскою лаской,
неспеша разукрасит ей шаль
и серебряной праведной краской
дорисует мою пастораль.
Что мечтать и смущаться без толку,
если в парке кружит листопад...
Я бы нитку продел ей в иголку,
но, скорее всего, невпопад.
Смычок и струна
Начало, дрожь и зной возжженья,
упруго прогнута спина,
и отвечала в такт движеньям
под ним волнующе струна.
Звучал её манящий голос,
во всем регистре – до баска,
хмелел от страсти жёсткий волос
разгорячённого смычка.
Сплелись: струны стальные нервы,
смычка пьянящий гибкий стан,
и звук последний точно первый
взлетал, как древний гимн пэан.
В лобзаньях страхи исчезали,
был чист, глубок и сладок тон,
и слышался в застывшем зале
соитья тел смущёный стон.
Был пройден вместе путь финала,
затихла под смычком струна,
и стан откинулся устало,
ослабла твёрдая спина.
Последнее смычка касанье,
струны ответный поцелуй,
и учащённое дыханье,
блаженство – тенью по челу.
* * *
Я умер. Я голенький, Боже.
Вишу. Разреши войти.
Ни рук и ни ног, ни кожи,
едва лишь могу ползти.
Ты выслушай, Боже, хотя бы.
Не спорю, имел грехи.
Я пил, я курил, были бабы
и даже писал стихи.
Я умер. Стою пред очами
Твоими. Я пред Тобой.
Алкал я, не спалось ночами,
испытывал холод, зной.
Ах, вот как! Ты даришь награду
за дольний тернистый путь.
Спасибо, спасибо, не надо,
об этом пока забудь.
Прости. Разреши мне напомнить:
Ты брал у меня ребро.
Верни, что Тобою дано мне,
как вечное, как Добро.
Она, как библейская Ева,
до гроба была верна.
Моя первозванная дева,
единственная жена.
Конечно, конечно, попозже.
Я понял. Молчу, молчу.
Клянусь Твоим Именем, Боже,
другую я не хочу.
