О, МАРИАННА
Роман-путешествие

(Отрывок из второй части)
И тут на меня вдруг опрокинулась страшная догадка: а может, и того величественного, богатырского леса, в котором мы с папой в Красноуфимске собирали землянику, тех могучих, упирающихся в небо деревьев, которые столько лет были для меня символом всего самого прекрасного на свете, – может и их уже нет? Люди в алчности своей готовы всё погубить. Вполне возможно, – в Красноуфимске имелась лесопилка, это было мне известно, поскольку заведующим этой лесопилки был наш сосед, вернее, не сосед, а хозяин той комнаты, от которой для нас отгородили пять метров жизненного пространства за печкой. Нам очень повезло – у заведующего лесопилкой не случалось недостатка в дровах, топили круглые сутки, и у нас за печкой всегда было очень тепло. Возможно, это даже спасло нам жизнь есть было нечего, но мы не мёрзли.
Нужно отдать справедливость советской власти – ни одна эвакуированная семья не осталась на улице, всех как-то распихали: хоть в сарай, хоть в барак, хоть в какое-то общежитие, хоть в качестве подселенцев в комнату к местным. Мы тоже оказались подселенцами, но хозяину вовсе не светило такое положение, чтобы мы путались у него под ногами. Надо полагать, и мои родители не обрадовались перспективе жить при семье с одиннадцатью детьми. Но проблема была решена: хозяин привёл двух рабочих, досок, слава Богу, хватало, отгородили закуток за огромной русской печью, и у нас появились собственные, отдельные пять метров, да ещё и с дверью. Благодаря этой двери я научилась считать до трёх. До двух я уже умела – мне самой было два года. Но дверь была сколочена из трёх досок, и приходилось считать их «одна, две и ещё одна». Сразу вместе три как-то не вмещались в моё двухлетнее сознание.
Из тех же казённых досок соорудили метровой ширины топчан и крошечный столик, за которым папа, пока его не отправили на фронт, сочинял свой очередной роман. Нет, я преувеличиваю: творческий период оказался короче. Мои непутёвые родители, удирая 16-го октября из Москвы, не догадались взять с собой не то что кастрюльку или миску, но даже и ложку. Прибыли в совершенно чужой незнакомый город как к тёще на блины. «Здрасте, а вот и мы!» Но! – писчей бумагой папа не позабыл запастись, захватил непочатую пачку в пятьсот страниц. Очень быстро выяснилось, что это огромное богатство: на фронте у всех были мужья, братья, сыновья, а письмишко написать не на чем – нет ни клочка бумаги. «За один лист давали два яйца», – вспоминал папа. Он отложил написание романа до лучших времён и принялся ходить по окрестным деревням и менять бумагу на еду. Из чего можно заключить, что приуральские крестьяне ещё не были окончательно разорены колхозной системой, у них водились не только картошка и полба, но и курочки-несушки.

Одна, годовалая девочка у хозяев вскоре умерла от воспаления лёгких. Наверно, матери было жалко её, но она утешала себя, говорила: «Ничего, ещё рожу».
Из десяти оставшихся ребятишек некоторые оказались почти моими ровесниками, мы играли во дворе, а иногда и у них в комнате, где стояла большая, блестящая, нагруженная горкой белоснежных подушек никелированная кровать. Возможно, на ней спали родители. Все дети спали на полу, накрываясь своими кожушками.
Однажды мы не играли, а просто сидели и разговаривали с Санькой, который был на два года старше меня. Мне к тому времени уже исполнилось три года. В какой-то момент я заметила, что дети укладываются спать, и поняла, что мне пора уходить. Но Санька не хотел, чтобы я ушла, и принялся пугать меня:
– Тебе нельзя выходить за дверь.
– Почему? – удивилась я.
– Там немцы.
– Ну и что?
Вообще-то я не особенно поверила ему: когда я пришла к ним, никаких немцев в коридоре не было.
– Они тебя убьют, – сказал он.
Я знала, что «убьют» – это что-то нехорошее, страшное. И тут в комнату вошла одна из старших сестёр Саньки.
– Почему они её не убили? – спросила я.
– Она не еврейка, – нашёлся Санька. – А ты еврейка. Они только евреев убивают.
Я знала, что такое немцы – немцы наши враги, из-за них война, но что такое евреи не знала.
– Вот ты высунешься, и они тебя сразу убьют.
Я решила поостеречься и подождать, пока кто-нибудь откроет дверь.
Тогда можно будет посмотреть, есть там немцы или нет.

Коридорчик, который отделял их дверь от нашей, был не длиннее трёх метров. Он тоже был отрезан от их комнаты – ради того, чтобы мы могли входить в свою. Эта перегородка оказалась очень удачной: огромная чугунная плита, примыкавшая к печке, частично оказалась в коридорчике, и мама могла разогреть на ней котелок перловки, которую удавалось выстоять в очереди в Деревообделочном техникуме. Это было единственное высшее учебное заведение в Красноуфимске, и в нём студентов по утрам кормили перловой кашей. Почему-то студенты не всегда съедали всю кашу, и тогда остатки продавали эвакуированным. Встать в очередь нужно было не позднее шести, а двери столовой открывались в восемь. Простоять на сорокаградусном морозе два часа было невозможно, поэтому папа и мама менялись – стояли в очереди попеременно. Получив свой котелок, они бежали домой (вообще-то бежать в такой мороз тоже невозможно, перехватывает дыхание). По дороге перловка застывала и превращалась в ледышку, но на горячей плите она оттаивала.
Потом папу отправили на фронт. До этого он был освобождён от воинской повинности из-за врождённого порока сердца, однако в 42-м уже брали всех, даже инвалидов. Забрали его весной, когда было тепло, и мама вполне могла сама стоять в очереди хоть два, хоть три часа.
А в тот вечер (папа уже был на фронте) мы с Санькой сидели и сидели у них в комнате, и как назло, никто не приходил и не открывал дверь, а я боялась высунуть нос в коридорчик. Мама в это время в истерике металась по всему дому, бегала даже во двор и на второй этаж (дом до Революции принадлежал какому-то купцу), но заглянуть к соседям не догадывалась. Я очень хотела спать и сказала Саньке:
– Давай выйдем вместе. Тебя немцы всё равно не убьют.
Он обрадовался моему предложению, наверно, ему и самому хотелось спать. Мы открыли дверь, и никаких немцев там не было.
Лес, безусловно, был весьма соблазнителен для лесопилки. Начинался он сразу же за городом, прямо за последним домом. Сказочный, волшебный лес… Неужели его нет? Не нужно думать об этом, я всё равно никогда не поеду в Красноуфимск и не узнаю правды. Но помнить его буду всегда… Может быть, и он будет меня помнить? Он ведь живое существо, ему должно найтись место в раю…