---

Ефим Эткинд
(1918 Петроград – 1999, Потсдам)

О переводчиках и переводах.

Мы все живём в определённое время. И наши разные судьбы непременно связаны с этим временем. Так же, как и судьбы наших городов и посёлков.

Я прожила в Москве 66 лет. Это были разные годы. Большая их часть были тяжёлыми, голодными, наполненными страхом и молчанием. И о прекрасном времени своей молодости, ничего прекрасного вспомнить не могу. Духовная жизнь заполнила меня довольно поздно.

Думать, задавать себе нелёгкие вопросы начала я в конце 50-х годов. Особенно с появлением «Нового мира», где главным редактором был Александр Твардовский. Как быстро научились мы читать то, что написано и то, что за строками. Мы, москвичи, бегали слушать Натана Эйдельмана, Льва Шилова, кумиром стал для людей, жаждущих услышать слово правды, стал Театр на Таганке, ну и конечно, самиздат.
Был тогда такой анекдот: перепечатывает женщина «Войну и мир» на машинке. Её спрашивают: «Зачем Вы это делаете?» Отвечает: «Мой внук читает только самиздат».

Ленинград – город своей сложной судьбы. Он перенёс страшное время, когда убили Кирова. Сколько судеб было сломано тогда! Ленинград пережил Блокаду. Смертность блокадников в Ленинграде достигала порой 10-ти тысяч человек в день. Об этом знаю лишь по стихам и чужим воспоминаниям.

В Ленинграде не было Галича, театра на Таганке, никто не выходил протестовать на Дворцовую площадь против ввода танков в Чехословакию. Гражданское чувство не вырывалось наружу, это было опасно. Ленинградская интеллигенция углублялась в эстетику.

Но один человек из среды ленинградской интеллигенции был исключением. Эткинд Ефим Григорьевич. Неутомимый организатор, блестящий оратор, обаятельный собеседник.

Ефим Эткинд родился в Петрограде 26-го февраля 1918 года. Его мать была певицей, отец — коммерсантом, в годы нэпа отец арендовал бумажную фабрику, несколько раз подвергался репрессиям, умер от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году. С детства Ефим Григорьевич считался вундеркиндом. Окончил немецкую школу в Ленинграде и романо-германское отделение филологического факультета Ленинградского государственного университета (1941). С 1942 года добровольцем ушёл на фронт, хотя имел белый билет. Был военным переводчиком. Служил в отделе пропаганды Карельского и Украинского фронтов: лёжа в снегу, обращался в трубу к противнику через линию фронта, писал и разбрасывал с самолёта листовки с призывами.

После войны защитил кандидатскую диссертацию по творчеству Э. Золя. Преподавал в 1-ом Ленинградском педагогическом институте. Институт носил имя вольнолюбивого Герцена.

В 1949 году, в ходе так называемой «борьбы с космополитизмом», Эткинд был уволен «за методологические ошибки» и уехал в Тулу, где преподавал в педагогическом институте.

В 1952 году он вернулся в Ленинград, в 1965 году защитил докторскую диссертацию, посвящённую стилистическим проблемам стихотворного перевода. С 1967 года был профессором Ленинградского Педагогического института им. Герцена.

В течение многих лет Эткинд вёл в ленинградском Доме писателя устный альманах «Впервые на русском языке». Это был клуб, вернее трибуна, где слушателям представлялись авторы и произведения, не прошедшие цензуру. Высочайшее качество текстов, искусство исполнителей, отличались от привычного стиля.

Ефим Григорьевич понимал самое существенное. Текст, не осквернённый цензурой, аудитория воспринимала с полуслова. И выступавшие и зрители были единомышленниками. Мне это очень знакомо по работе в Москве в Доме Медиков.
Сам Эткинд говорил о зрителях: "Публика была талантливая, жадная до поэтических открытий". Реакция зала, от которого не могла укрыться ни одна, даже очень запрятанная аллюзия.

Эффект "Альманаха" превзошёл ожидания его организаторов. Почти каждый переводческий вечер в ленинградском Доме писателя превращался в общественное событие. И если в Москве, встречаясь, люди спрашивали друг друга: «Вы читали последний № «Нового мира»? То в Ленинграде говорили: «Сегодня идём на Эткинда». Или «Сегодня- «Эткиндовский альманах». На вечерах предоставлялось слово гостям.

Однажды гостем альманаха был Иосиф Бродский. Молодой, тогда ещё почти не известный поэт, читал свои переводы польского поэта Галчинского.
"Выступление Бродского перед набитым залом не походило ни на какие другие: его словесно-музыкальный фанатизм (увлечённость, страстность М.У.) действовал магнетически... и зал тоже сидел заворожённый, хотя поначалу невнятные нагромождения картавых могли даже показаться смешными"- вспоминал Эткинд.

В 1957 году там же, в ленинградском Доме писателей Татьяна Григорьевна Гнедич впервые читала «Дон Жуана» Байрона, переведённого ею в тюрьме. Она плакала и вместе с ней плакала половина зала. Эта новелла «Победа духа» вошла в написанную позже «Барселонскую прозу». Она есть в интернете, надо только набрать «Татьяну Гнедич».

Эткинд, учёный-филолог видел национальную культуру как часть мировой. Во всех его работах присутствует исторический подход. Огромная заслуга учёного- создание школы стихотворного перевода.

Вездесущий КГБ и партийные руководители были начеку. Они боролись с автором книг: «Разговор о стихах», «Поэзия и перевод», «Семинарий по французской стилистике», «Русские поэты – переводчики от Тредиаковского до Пушкина».
Из Большого дома (так называли дом, где располагался КГБ) пристально наблюдали за той оживлённой, неповторимо творческой атмосферой, что царила на лекциях и семинарах Эткинда в Педагогическом институте.

Ефим Григорьевич был не просто любимым профессором, он был кумиром. А «факультет кишел стукачами», — вспоминает Нина Гучинская, профессор, автор превосходного вступительного очерка к "Запискам незаговорщика". В КГБ набралось достаточно много материалов, чтоб обвинить Е. Эткинда в том, что он человек не наш, не советский.

Целая буря поднялась из-за одной фразы Е. Эткинда в предисловии к книге «Мастера поэтического перевода». «Переводчиками становились большие поэты – Борис Пастернак, Николай Заболоцкий, Анна Ахматова, и не столь великие, но честные Семён Липкин, Арсений Тарковский и другие. Становились переводчиками не столько ради заработка, сколько ради спасения души. Поэты, «лишённые возможности высказать себя до конца в оригинальном творчестве, разговаривали с читателем языком Гёте, Орбелиани, Шекспира и Гюго». Е. Эткинд.

«Из Гёте, как из гетто, говорят
Обугленные губы Пастернака».
Татьяна Галушко.

После короткой хрущёвской «оттепели» самодержавие КГБ усилилось, почти открыто шла реабилитация Сталина, вновь начали фабриковать «процессы»: уже при Хрущёве затравили Пастернака, при Брежневе – суд и ссылка Бродского, дело Синявского и Даниэля, дело Хейфеца, изгнание Солженицына.

Эткинду инкриминировались защита Бродского и поддержка отношений с ним после его выезда, связи с иностранцами, сотрудничество с Солженицыным, хранение «Архипелага ГУЛага», политически вредные концепции литературного процесса в его книгах и статьях.

В справке из КГБ среди всех обвинений есть фраза:
«Эткинд старался внушить писателям и начинающим литераторам свой взгляд на право таланта выбирать образ жизни».

И состоялась гражданская казнь учёного.

Она тщательно готовилась, индивидуально работали с каждым выступающим. В ход шли заманчивые предложения карьерного характера, поездки за рубеж, запугивания. Подготовились основательно. На заседании Большого учёного совета звучали выкрики: "Антисоветчик!", "Политический двурушник!", "Разлагал молодёжь...", "Такому не место!" Проголосовали единогласно. То же самое происходило на малом факультетском совете, то же в Союзе писателей.

"Меня изгоняли из науки и литературы трижды, — вспоминает Эткинд. — В 1949 году — как космополита; в 1964 году — как литератора, посмевшего выступить свидетелем защиты в суде над поэтом Иосифом Бродским... в 1974 году — как состоявшего в близких отношениях с врагом режима А. Солженицыным, а также как автора открытого письма, призывавшего молодых евреев не уезжать, а бороться за свою свободу дома, в России".

В апреле 1974 года Ефима Григорьевича Эткинда уволили из пединститута, лишили учёных степеней и звания, исключили из Союза советских писателей и изгнали из страны. Друзья тяжело переживали эти события, но тяжелее всех переживал сам Эткинд. Он, считавший себя советским человеком, был объявлен антисоветчиком и выдворен из страны.

А ведь совсем недавно он опубликовал и призывал своих соотечественников, в особенности молодых, — остаться. Эффект от написанного Эткиндом "Воззвания к молодым евреям, уезжающим в Израиль" был оглушительным: он бросил поистине открытый вызов. То, что многим казалось спасением, выходом, последним шансом, он называл губительным шагом.

"Зачем вам чужая свобода? — писал Эткинд. — Что с того, что вы сможете на площади перед Капитолием провозглашать лозунги? Ведь вы и теперь можете выйти на Красную площадь и требовать свободы для Анджелы Дэвис. Оттого, что вы воспользуетесь чужими демократическими свободами, у вас дома не введут многопартийной системы и не вернут из ссылки Павла Литвинова".

Даже сильные люди ломались после такого судилища.
А Ефим Эткинд выстоял.

Друзья достали протоколы всех заседаний. Обо всём этом рассказал Ефим Григорьевич уже на Западе в документально-мемуарной книге «Записки незаговорщика». 1977 год.

Книгу переиздавали, переводили на другие языки. В Германии она называлась "Бескровная казнь". Эти воспоминания подкрепляются документами. Никто не забыт.

Это настоящая боевая публицистика. К ней приложены документы-протоколы. История шельмования профессора Эткинда, уволенного «как политического двурушника и идеологического диверсанта» является свидетельством трагического положения творческой личности в СССР в то время.

Накануне распада СССР, Эткинду вернули все его звания. Причём голосовали те же люди.
Самуил Лурье – русский писатель, эссеист, литературный критик, историк литературы, охарактеризовал «Барселонскую прозу» как автобиографию Большого Страха. Тема рабского сознания является в ней ведущей. Герои рассказанных историй представляют галерею двойников: павших в борьбе или падших. Кто спился, кто спятил.

Эткинд уцелел. Он не уклонялся от опасностей, неутомимо работал, добился успеха. Затем произошла катастрофа, но Человек высокого духа, Эткинд стоял выше мстительности. Он любил свою страну: «Она моя, и другой у меня нет».

Вот что пишет профессор Нина Гучинская о своём учителе.
«Все, кто учился у Ефима Григорьевича, в том числе и я, знают, какой это был выдающийся учитель – не просто блестящий учёный и лектор, будивший мысль, вовлекавший слушателей в воссоздание эпох, авторов и текстов, но педагог, притягивавший к себе уже одной своей личностью. До "изгнания" Ефим Григорьевич успел создать школу стихотворного перевода, опубликовать более 200 научных сочинений, в том числе и книг, не считая великолепных переводов немецкой и французской лирики, и составить славу не только Института им. А. И. Герцена, но и славу России. Потому и "предали его" – "из зависти".

C 1974 года жил в Париже, до 1986 года был профессором Парижского университета. Печатался в журналах «Континент», «Синтаксис», «Время и мы», «Страна и мир». Подготовил к печати и выпустил со своим предисловием роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». После выхода на пенсию преподавал русскую литературу в университетах Франции, Германии, Италии, Швейцарии, Великобритании. Активный организатор международных академических исследований: под его редакцией вышли материалы американских симпозиумов по Лермонтову, Цветаевой, Державину.

В годы перестройки Ефим Эткинд постоянно приезжал в Россию, печатался в российской прессе. Архив Эткинда был передан им в Российскую Национальную Библиотеку в Санкт-Петербурге.

Автор более чем 550 научных работ в области романской и германской филологии, проблем стилистики, теории художественного перевода.
Это был красивый человек, спортивного типа. Умер он 81 года, умер быстро, не мучая ни себя, ни близких. Был похоронен согласно завещанию рядом со своей первой женой на кладбище городка Ивиньяк-ла-Тур (Бретань, Франция).

© Copyright: Майя Уздина

---