Здравствуй, Москва

Глава первая

Гвозди.

Шелепиха. Промзона. Второй Силикатный проезд. Мельничный комбинат № 4. Мукомольным переулок.
Это первый мой московский адрес. Фактически, центр Москвы. От метро «1905» года пять остановок на троллейбусе, на котором после развала СССР я прикатила в социализм с нечеловеческим лицом. Чудесным июльским днём...
В нашем переулке лежал снег. На деревьях, дороге, крышах, тротуарах, скамейках, редких машинах. На волосах и одеждах прохожих. Грязный, чуть желтоватый. Неожиданный. Оказалось, мучная пыль с комбината!
Хрущёвская двушка на первом этаже стоила 17 тысяч долларов. Для нас, романтиков перестройки – цена фантастическая!
Купила фирма, в которой работал муж, – и мы стали обладателями почти собственного московского жилья. Но квартира принадлежала фирме. Нужно было рассчитаться. На это ушли годы.
Сумрачный подъезд, выкрашенный темно-синей краской, пестрел известными словами из трёх и пяти букв, среди которых «жид» было самым литературным… Некоторые выражения (и обещания со стены) не слышала никогда в жизни. Хотя имела немалый опыт. С самого начала своего служения в высших сферах эфира, раз 50 (и по любому поводу) слышалось: «Мозгом ёбнуться можно». И дальше по тексту.
Действительно! Можно!
Квартира была после косметического ремонта. Общая площадь 35 м, прихожая, ванная, кухня 5,5 м. Без балкона.
Криво-косо наклеенные дешёвенькие обои в крупных розах дикого цвета, потихоньку отваливались ночами. Гостиная – тёмное и низкое узилище! На полу лежал фиолетовый в коричневых квадратиках линолеум. Он был просто небрежно брошен, при отступлении... ловко уходил из-под ног, причём, в разные стороны.
И я решила немедленно выкинуть его на помойку. Скатала. И увидела нечто неописуемое: настоящий паркет в каких-то блёстках. Плотные ряды шляпок от гвоздей, вбитых по замыслу автора так, чтобы свободного пространства не было.
Обнажённый пол напоминал каток.
– Что это? – думала я, – Для чего портить паркет?
Потом я узнала, что квартира в которой мы поселились, принадлежала запойному алкоголику. И в приступах белой горячки он гонялся за карликами и мышами и «стрелял» по ним гвоздями. И строил заградительные системы, через которые, по его убеждению, мышам и карликам было не пройти....
Но эти гады были хитрыми и сообразительными. Они появлялись неожиданно почти каждую ночь и тогда в бой шли гвозди разных размеров.
– Стучал, как скажённый, до самой смерти, – рассказала соседка.
Впрочем, это ее не пугало. Поскольку муж ее пил не меньше. Уходя на работу, она запирала своего на ключ. И забирала его челюсти, деньги, котлеты.
… А у меня уже во всю уже шёл ремонт. Я создавала абсолютную пустоту, выбрасывая все, что могло напоминать о белой горячке, галлюцинациях, чужих страшных ночах.
Я чистила пространство.
Приходилось много времени проводить на помойке. Боясь штрафов и не зная никаких правил, я аккуратно складывала там все, что напоминало о прошлом этой квартиры.
Закрытый на ключ Степан, прекрасно проводил время. Сажал на подоконник старого кота. Открывал форточку. Свистел три раза. Потом замирал в ожидание.
Из соседнего дома являлся кореш в банном халате и в тапочках на босу ногу. В руках у него ничего не было. Подходил к окну, развязывал пояс, хлопал себя по животу, что-то булькало, журчало, призывно звучало, потом довольно неспешно устраивался на откосе из листового железа и спрашивал:
– Кто на свете всех умнее?
Степан в предвкушении (я еще не знала, чего именно) был весел:
– Мы с Сашком-дружком!
Сашок вынимал грелку, голубую, аптекарскую, литровую, описанную в художественной литературе многократно, однако, в таком использовании видимую мной впервые.
– Ушла? Закусь всю забрала?
– Я кое-что припас… черняшка, сало, огурец, соль…
– Хорошо, Степ, стаканы давай, сначала свой, потом мой.
Не знаю, сколько алкоголя содержалось в грелке. Но трапеза, (ну, не застолье же), продолжалась и продолжалась. Степан лежал на подоконнике почти напротив Александра, вставал только за добавкой, протягивая стакан в форточку. Процедура, видимо, была давно отработана в деталях. Никто не падал, возлежали, можно сказать, как древние греки, беседа текла, напиток лился, пился и пелся.
Не тужи, дорогой, и не ахай,
Жизнь держи, как коня, за узду,
Посылай всех и каждого на ***, (говорят, что это С. Есенин)
Чтоб тебя не послали в ****у!
– Хороший был бы сценарий, – думала я, продолжая трудиться: выносила хрустящие обои, которые не нужно было отрывать, целыми листами они падали сами, какие-то засохшие банки с красками и не отмытыми кистями, рейки, плинтуса, розетки. Двери, паркет с кусками бетона и шипами гвоздей таскали на носилках работяги из Молдавии
Линолеум быстро исчез. Потом гвозди из паркета.
– Опять мой напился… не видела Сашка?
Я молчала.
– Друг его окаянный, с детства. Рядом всегда жили сельские из Шелепихи. Красиво было: сады, яблони, вишни, Москва-река. Плавали, на лодках катались, мужики рыбачили. Ничего не осталось. Москва теперь кругом… Промзона. Дышать нечем. И все пьют… А чо ты сюда приехала?
– Так вышло!
– Все сюда прут, зачем? Где родился, там и сгодился.
– Да…
– Муж твой пьёт?
– Да не очень…
– Живи от души…Только на Шелепихе не задерживайся. Сдохнешь с непривычки.
Ремонт длился долго, менялись народы в поисках заработка и лучшей доли, на смену молдаванам явились белорусы, потом украинцы, лучшими оказались армяне. Им и удалось поставить точку. Довольно точную и жирную в своей окончательной завершённости.
И уже из-за нового пластикового окна и промытых до прозрачности стёкол, наблюдала сцены, забыть которые невозможно!
Сашок в банном халате и Степан в трениках в «Запорожце» без колёс. Лихо рулят по очереди, смеются, как дети, на опасных поворотах. Лихачат! Обгоняют! Увеличивают скорость и несутся с ветерком в машине, которая давно вросла в землю.
Катались они, катались с песнями и грелкой – и вдруг случилось неожиданное. Сашок бросил пить. Свидетели – все соседи двух домов, если они, конечно, живы.
Все в том же банном халате в синюю и красную полоску, босиком, с двумя полными вёдрами воды он выходил на детскую площадку. Раздевался, делал зарядку, висел на турнике, подтягивался, после чего медленно (на глазах изумлённого народа, видевшего все, но не такое) лил себе на голову воду из первого ведра. И замирал, широко раскинув руки. Второе обливание было не совсем водной процедурой, а скорее актом протеста! Лозунги менялись каждый день:
«Прихватизаторы, придёт ваш чёрный день!»
«Гайдар! Дай денег народу!»
«Ножки Буша» – в каждый дом бесплатно!»
«Алексий П!!!! Ты в Бога веришь?»
«Заграница нам поможет!»
Действительно, собрался в Турцию. Надел костюм. Взял саквояж. Желающим помочь материально обещал райские кущи из Стамбула-Константинополя… По-моему, это были трусы.
А Степан умер от тоски. Сидел дома незапертый, в зубах. Котлеты на плите. Компот – из сухофруктов. Но без грелки. Скучно!
Жизнь потеряла смысл…