Окно в скорлупе
Отрывки из романа

Ну где он, где? Снова на море свалил? Святой предлог – с родителем повидаться. А она тут крутись. Одна в кафе! Ублажай посетителей! То кофе им подай, то вина принеси, а это они пить не будут, пробкой пахнет... не пей! Чебуреки ешь, пельмени бери, вареники, они с поваром как проклятые их лепят. Взвыть хочется от такой жизни. Разве она о такой жизни мечтала, когда замуж за него выходила? Сколько раз ему говорила: ты музыкант! Ты в ДЕФА работал! Он неизменно напоминал: я был реквизитором. И рассказывал про лошадь, которая опоздала на съёмки. Вся группа ждёт. Режиссёр в бешенстве. Солнце уходит, под которым лошадь должна скакать. Претензии к Вернеру: где кобыла?! А Вернер, реквизитор хреновый, отпирается: Я её заказал, организовал, не моя вина, что принцесса опаздывает.
Он умел так её заводить, что она в него тарелки метала. Он ловил. Сплошное кино. Кому ни пожалуешься, все одно твердят: Кафе кормит тебя и всю твою семью!
Но вся её семья и лопатилась в этой забегаловке! Борщи варили, пекли пироги, а из-за гуляша она его чуть не прибила! Приехало какое-то телевидение, спрашивает: «Это гуляш? М-м-м. Вкусно! А как его готовят?» Вернер на полном серьёзе: «Всё, что от других блюд остаётся, мы туда спихиваем». Эльвира метнулась между ним и камерой, но её и слушать не стали! Её, хозяйку кафе! Всё выпытывали: «А что пьётся к пельменям?» Они ждали нормальный ответ: «Водка». Вернер им: «Молоко. К пельменям молоко подаётся».
Глаза бы ему выцарапала. Где, где молоко пьют?! В Сибири, говорит.
Кто в Сибири пьёт молоко?! Родитель его? Так он в лагере был, воду пил! Нет, говорит, мы в Сибири молоко пили, когда фильм там снимали.
Трезвенник!
А жена в кафе надрывается, пока муж байки рассказывает!
Лучше бы и дальше матрёшками торговала! У Бранденбургских ворот! Не обратила бы внимания на охламона! Да на неё все заглядывались! От ухажёров отбою не было!.. Кто же её с ним свёл? Не помнит... что-то отмечали... У Лёши на концерте были! И Вернера она вообще не замечала! Неприметный, с крупным носом, крепкого сложения, высокий, волосы ёжиком и рыжая длиннющая борода. Трубач. Короче, не произвёл на Эльвиру никакого впечатления. Они на улице польку отплясывали. Потом танцевали «У грека» сиртаки. «У турка» хороводы водили, какой-то их певец Эльвиру обхаживал, но они гурьбой вломились
«К испанцу», там ещё и на фламенко силёнок хватило, Эльвира произвела совершенный фурор! А утром... ха-ха-ха!.. она глаза открывает... мама моя, что за страхолюдина!.. борода по груди разметалась. Замуж за меня, говорит, выходи.
Нет, не так было. Не так сразу. А как?
Вспомнила! Дня через три она куда-то шла, и он – навстречу. Борода развевается. Руки в карманах. Вдруг пошёл дождь. Они вбежали в кафе. Он заказал шампанского – сразу бутылку. Эльвире это понравилось. Очень. Не крохобор. Откуда ни возьмись – на дармовщинку!
– набежали друзья. Весь вечер хохотали, пили шампанское, вышли на улицу, он ей:
– Komm zu mir.
Пойдём ко мне, значит. Да ни за что, не на ту напал! Но почему бы и нет? Пошли. Пришли в какой-то заброшенный дом, крысы в подвале – наверняка, летучие мыши по всем этажам, а наверху... светёлка. Метров в тридцать квадратных. Доски на козлах – стол, стружкой пахнет, фигурки какие-то, лошадка деревянная, керамические собачки, запах... пробирающий. В старинном шкафу – порцеланы из Мейсена. Посреди – лестница. В потолок, в никуда. Вернер потом часто на эту лестницу взбирался, когда спорить не хотел или чувствовал, её взяла. Сидел там наверху, руки в брюки. Не брюки, штаны, широкие, изо льна. Под футболкой – волосатая грудь. Едва Эльвира спать прилегла – в другой комнатке, – он сел играть на фисгармонии. Эти бравурные и меланхолические звуки так и перекатывались по чердаку, липли к балкам, струились по черепицам, и где-то жесть билась, она вошла. Борода по груди разметалась, глаза закрыты, босые ноги с растопыренными пальцами на педали давили, её пробрало.
Любовник он был нежный, страстный и сильный. Ей только эта борода очень мешала. Напоминала веник.
Завтракали они как в кино. Маленький круглый столик на гнутых ножках, кружевная салфетка, масло, сахар, сливки – в серебре, он омлет приготовил необыкновенный, с ветчиной, сыром, луком и шампиньонами. Чай пили – крепкий, ароматный – из тончайших, почти прозрачных фарфоровых чашечек. Сахар серебряными щипчиками поддевали и золочёными ложечками размешивали.
– Sei mir treu. Vergiss mich nicht.
Она засмеялась, в автобус прыгнула, дома в словаре посмотрела, что он сказал. «Будь мне верна» – шутливо, ни на что, не рассчитывая, и: «Не забывай меня» – серьёзно и трогательно.
Потом они гоняли на его «трабанте» по Берлинским окрестностям – по полям прямиком, без дорог, стекло с её стороны было придавлено щепками, чтобы держалось. Эльвира смеялась. В шутку сделала такое движение пальцами, будто его бороду состригает. Он отстранился. В этой рыжей кошмарной бороде застревали крошки хлеба с омлетом. Она смотрела в сторону. От молока на усах оставалась белая кайма. Она смотрела в сторону. Но руки, когда он её обнимал бережно, сильные руки его она любила. Глаза с отражением чуда любила. Но борода... На неё все заглядывались (на бороду, не на Эльвиру). Потом пришла пора уезжать. Закончилось лето. Он ей и говорит: «Выходи за меня». Они тогда много-много смеялись. Она по-немецки – ни бэ, ни мэ. Он что-то рассказывал, она хохотала. Влюбилась, короче. Замуж за него влюблённая выходила.
Вот так тогда было, а сейчас...
Обещали дождь, но светило солнце, ярко желтели рапсовые поля, обочины были усыпаны маками.
В повозках, украшенных сиренью, тряслись мужики, пили пиво. Вознесение Христово почему-то считается мужским днём, мужики в этот день с полным правом накачиваются в сугубо мужской компании. Вернер подъехал к деревенской пивнушке, закал кружку. Парни в венках и женских колготках на головах громко его поприветствовали.
Жаль, что традиция угасает.... По велосипедным дорожкам, проложенным после Объединения, теперь в этот святой мужской день катили семейные пары. Чего в гэдээровской юности Вернера не было и в помине.
И Handy не было, а теперь жена хоть на краю света достанет.
Но не Эльвира звонила – журналистка Алла. Попросила ответить на вопросы русских читательниц её портала. Они сводились к одному: как выйти замуж за немца?
Вернер обещал, что подумает. Надо будет, подключит друзей. Он их уже не раз подключал. Допытывался, чем, по их мнению, женщина может увлечь настолько, что они решили бы жениться? «Ничем!» – отвечали одни, а другие начинали мечтать. Вернер призывал их сосредоточиться.
Друг, повар, сосредоточился:
«Жена ушла десять лет назад. Я десять лет живу один. Я аккуратный, ты знаешь. И чтобы я снова женился? Об её туфли спотыкался? Её бельё с кресла убирал? Зеркало в ванной, уже не знаю, как, она умудрялась заляпывать: а) лаком для волос; б) маской для лица; в) зубной пастой. Нет, спасибо, я привык быть один. Встречаться – пожалуйста. Лучше всего – у неё».
Обещанный дождь всё не шёл. Вернер пожелал мужикам счастливого дня и дальше поехал.
Вопрос на засыпку. Немец-жених собирается в Киев к невесте. Не на машине, поездом ехать решает. Так будет дешевле. Невеста – в шоке. Не хочет за скопидома замуж. Жених – в недоумении. Он хотел показать себя с самой лучшей стороны. Хотел показать, что он бережливый, что уже сейчас заботится о бюджете семьи.
Он прав? Три варианта ответов: да; нет; не знаю.
Верный ответ: да. Будущий партнёр идеален. Он уже сейчас готов ради вас ущемлять свои интересы: немец ненавидит поезда, он – изобретатель автомобиля и любит его как себя. Он поступится своим комфортом, которым воспользуетесь вы – став женой, вы будете ездить в Киев на машине, тратя сэкономленные им средства. Ради семьи не вы, а он пойдёт на лишения.
Обещанный дождь пошёл.
Замечание походя: не делайте скоропалительных выводов. Вы зашли к немцу без предупреждения. Он рад вас видеть, он спрашивает: ты голодна? Русские почему-то в таких случаях говорят «нет», а немец верит и не понимает причины вашего дурного настроения, ведь он не знает, что вы ещё не ужинали, что вы про себя склоняете всю нацию, упрекая её в скупости. Ответьте прямо: «Да!» Будьте уверены – голодными не уйдёте. Если пуст холодильник, вас пригласят в кафе.
На полях – спаржа. Поля покрыты плёнкой и кажутся издалека озёрами. Красиво. Сезон. Если вы не любите спаржу, не отказывайтесь, проявите силу духа – немцы любят спаржу (зелёную, белую; горячую с маслом, холодную с соусом винегрет). К спарже пьётся сухое белое вино. Большая душевная тонкость требуется при выборе вин. Предоставьте спутнику выбор. Скажите, что полностью полагаетесь на его вкус. Постарайтесь не морщиться при первом глотке – после второго бокала привыкнете. Пожалуйста, при несогласии или согласии не размахивайте руками, в которых вилка, нож или ложка. Положите приборы на стол и машите.

Дождь лил и лил.
Почему немцы женятся на иностранках? Румынках, болгарках, вьетнамках, а с победой Русланы и конкретно на украинках?
Немцы любят экзотику. Как известно из французских источников, немцы не воевали бы, обладай они хорошей кухней и красивыми женщинами.
Вот уже много лет они не воюют. У них – благодаря притоку иностранцев – хорошая кухня и красивые женщины.
Дождь перестал, выглянуло солнце. Радуга появилась.
Женщины оказывают мужчинам духовную поддержку. Укрепляют их дух. Если дух – то, что составляет основу человека. А если дух – тот самый джин, которого выпустили из бутылки?
Вернер остановил машину и подошёл к своему дереву. Это святое дерево – здесь он её целовал. Трепещущий дух. Воинственный дух. Дух сопротивления. Дерево не забыло, бережно хранит их Желание. Сломленный дух. Дух времени. Если вам скучно или невкусно, не теряйте присутствия духа. Найдите интересную тему, с немцем можно говорить обо всём. Побеседуйте, в качестве примера, о церкви. Католики Италии и Германии переходят в буддизм с тех пор, как и в Италии ввели церковный налог. А буддисты Китая (их 80 %) принимают католичество и протестантство (таких 16 %). Учитывая китайскую численность, ряды христиан не оскудеют.
Вернер подъехал к морю, вышел из машины. Ветер трепал его бороду. Этой ночью его мучил кошмар – Эльвира подбиралась к нему с ножницами.
Он запахнул куртку. Светило солнце, но было холодно.
Отец и сестра с мужем Гансом сидели на лужайке перед домом, укутавшись в пледы.
– Боже мой, Вернер, – сказала сестра, – эта твоя борода. Так и подмывает вцепиться.
Ганс сразу взял Вернера в переплёт:
– Сосед хочет наш участок оттяпать. Всё ему мало. Его никто на Запад не гнал. Ушёл – и катись. Знал, на что шёл. Кто уходил – всё терял. Вернулся после Объединения – давай ему всё назад! И ещё Хоникера ругают! Да ему высшие награды надо дать – если бы он не развалил хозяйство, так и Объединения не случилось бы!
С соседа он перешёл на себя:
– Я в тисках! Живу под нажимом!
– Бедный ты мой, – сестра принесла торт и термос с кофе.
– В тисках! Вся жизнь – под нажимом!

– Моя – нет. Я – свободна. Ганса это взбесило:
– Где?! В чём?!!
– В мыслях.
Ганс не нашёл, что сказать, и повёл Вернера в дом, чтобы показать свои новые картины. Ганс, учитель биологии и рисования, писал пейзажи. Замечательные. По фотографиям. По чужим и по своим.
– На выставку пригласишь? – спросил Вернер.
– Нет! – рассвирепел Ханс. – Я не буду у этих западных бюрократов выпрашивать выставки! Пусть дети потом устраивают.
А детям до его картин... Ганс заботливо распределил, кто из наследников какие получит. Мужик он крепкий, лет двадцать ещё будет писать, в месяц у него получалось по две картины, весь дом был ими увешан.
Дом был большой, стоял на скале, с лужайки открывался великолепный вид – море, волны, небо, облака, галька на пляже. Сюда, в Аренсхооп, до Объединения съезжались на лето художники, музыканты, писатели, киношники. Некоторые всё ещё приезжают, ведут набившие оскомину разговоры, как раньше всё было прекрасно и как отвратительно стало, Вернеру до чёртиков надоело их слушать.
Он посетил святые места. Скалу, под которой они лежали на гальке. Пляж был не такой пустынный, чтобы можно было отдаться Желанию, но они отдались. Безграничное потрясение. Снять комнату в ту пору было невозможно, сестра тоже весь дом на лето сдала, и одну ночь они провели в стоге сена. Тогда сено ещё складывали в стога, сейчас его заворачивают валиками в плёнку... жаль ему молодое поколение.
Отец молчал. Ему исполнилось восемьдесят пять, и что-то случилось с речью. Насилу подбирал слова.
– Я боюсь, – сказала сестра, – когда он один уходит. Оступится где-нибудь. Поговори с ним, повлияй.
Отец был у врача, глотал таблетки. Ещё сильный духом, крепкий физически, как пойдёт на прогулку, за ним не угонишься. Когда умерла мать, они были совершенно разбиты. Переживали за отца. На похоронах он... Вернер поморгал, борясь со слезами, наклонился, поднял камешек, бросил в море. Через год у отца уже была Ингрид. Тоже профессор, работала вместе с ним. Но, по его словам, неинтересная собеседница и, как женщина, холодна. Появилась Дора. Доцент, доктор наук, схоронила двух мужей, в отца была влюблена давно. На эту парочку было неловко глядеть. Отец её обнимал, прижимался к ней, ручки целовал, коммунист по убеждениям, вдруг проникся к голубой крови Доры величайшим почтением: баронесса!

Как она движется! Как на стол накрывает! И прочее. А баронесса в своё время отказалась от родителей, бабушек-дедушек, чтобы снимать сливки с социалистического общества. Отец сделал Доре предложение. Она отказала. Разница всё-таки в тридцать лет. Двух мужей похоронила, ещё за третьим ухаживать? Разошлись. Отец отчаянно страдал.
– Ты как? – спросил Вернер. Сильный ветер заглушал слова. Пронзительно кричали чайки. Волны накатывали, выбрасывали гальку с глухой неотвратимостью. – О чём думаешь?
– О разном.
– О прошлом?
– О будущем.
– Ты начал верить?
– Нет.
– Если бы верил, было бы легче – твоя жизнь продолжалась бы в раю или аду, но продолжалась.
– Нет, не начал.
– Ты боишься?
– Нет.
– Печалишься?
– Да, больше ничего не увижу.
– Тебе восемьдесят пять. Ты – потерял жену. Мы рыдали. Когда тебя вели с похорон. Но потом у тебя была Ингрид и твоя большая любовь Дора. Ты не устал? Тебе не хочется, чтобы всё кончилось?
– Да, может быть... когда мне исполнится сто.
В лесу – дрок, ландыши. Ветер с моря – ледяной. Вернер нырнул в тополиную аллею, как в туннель, и застрял в ней. Пробка. Мужики в увядших венках по домам пытались разъехаться. Грустно. У отца слюна изо рта текла.
А облака лежат голубыми животами вниз, под ними – ярко-жёлтые поля до горизонта. Пахнет сладко, свежо – юной крапивой.
Смотреть, смотреть – до последнего часа! До ста.

Опубликовано «Окно в скорлупе”, Спб., Алетейя, 2012