Я напишу все, как было. Не потому, что здесь это кому-нибудь особенно сильно нужно – это не нужно здесь никому. В первую очередь мне самому наплевать на это с высокой-превысокой колокольни. И не ради каких-то врунских предостережений человечеству. Птички поют за окном, рыбки в фонтане прыгают, девчонки на кухне завтрак готовят – на хрена мне здесь какие-то предостережения человечеству? Да и предостерегать-то его, человечество, в сущности, не за чем. Так, пару незнакомых мне человек, которые мою рукопись все равно не прочитают.
Я напишу все, как было, просто потому, что там, где я жил раньше, я привык всегда что-то писать: писателем я был там, писателем! То есть это я сам себя так называл, больше меня называть так было некому, кроме, разве что, моего бывшего друга – такого же, как я, эмигранта. Он сам был поэтом.
Так с чего начнем?...
В 1996-м году я эмигрировал из России в Германию… Впрочем, этак начинать, так уж и не начинать вовсе. Лучше пойти на кухню к девчонкам.
Опущу…
Начну прямо с моего друга-поэта. Ему было 23, как и мне, он был высок, худощав, белобрыс, как юный ариец, небольшого роста, склонный к полноте, брюнет. Да начхать на его внешность! Все это к моему рассказу имеет мало отношения. Даже то, что он был поэтом – он мог быть и трубачом. Суть же в том, что в то время оба мы были разнорабочими.
Поздняя приписка на полях (от меня же, естественно): я вот тут подумал и решил, что, может быть, не зря он был пиитом. Может быть, именно потому ему достался тот билет, который ему достался? Впрочем, неважно, неважно, неважно!
Итак, мы были разнорабочими, иными словами мы выполняли ту работу, на которую безработные коренные жители не соглашались вследствие ее малооплачивоемости.
В одно прекрасное июньское утро шеф с сияющей улыбкой сообщил, что направляет нас двоих в Биркендорфский филиал фирмы. С тою же улыбкой он препоручил дело заму, который и свез нас в Биркендорф на своей машине. Обратно мы должны были возвращаться поездом.
Биркендорф… Не знаю уж, как звучит это название для русского уха. Что-то вроде Дюссельдорфа и Берлина? Ха! Вообще же, все эти разницы в языках давно сидят у меня в печенке, а правильнее было бы сказать, что и не сидят уже вообще. Поиск языковых сходств и различий давно мне наскучил, тем более, что сейчас я получил наконец то, о чем мечтал – здесь нет иностранцев, а соответственно нет ни языков, ни сходств, ни различий. Поэтому все одолжения, сделанные рассказу русским языком, на этих листках как одолжения не рассматриваются.
Бог мой, Биркендорф! Что это была за дыра! Видимо, самая дырявая дыра всего восточного полушария, к которой, правда, «мой бог» вряд ли имел какое-то отношение. Вообще же, если я и нахожусь сейчас в этом прелестном уголке нашей маленькой вселенной, то уж никак не по вине сего господина душевнобольных. Ибо он просто не существует – это я заметил еще в школе на экзаменах… Напишу лучше так, получится правдивее: черт подери! Я никогда еще не видал, чтобы филиал столь почтенной фирмы помещался в столь дрянном и непригодном для этого месте.
В этой деревне не было даже вокзала, не говоря уже о магазинах и закусочных. Поэтому мы, отработав десять часов в подвальном офисе дурацкого филиала и проглотив по куску непропеченной пиццы в кафе на втором этаже, направились искать вокзал. Работники фирмы сказали, что он находится в двух километрах по шоссе. Мы не поверили и оказались правы. Пришлось топать километра четыре по велосипедной дорожке у края асфальтовой реки, где проносились рои мерсов и мотоциклов, прежде, чем мы достигли чего-то, что можно было бы с натяжкой назвать вокзалом. По крайней мере это была станция, на которой поезд останавливался.
Мы как раз увидели его хвост – связка зеленых сосисок набирала скорость и удалялась. Впрочем, когда мы подошли к расписанию, оказалось, что это был не наш поезд. Они ходили по этой ветке всего четыре раза в сутки – два туда и два обратно, и только что отошедший состав шел как раз туда, куда для нас было бы «обратно». Короче говоря, мы, как обычно, подошли к билетному автомату, чтобы купить билеты. Я предложил было ехать без них, но мой друг сказал, что попасться кондуктору в первый день работы на новом месте было бы плохой приметой. Мы подошли и увидели, что местный автомат был не такой, как автоматы на нормальных вокзалах. На нем не было кнопок с цифрами, означающими станции. Скорее, он был похож на автомат для банковских переводов – с буквенной клавиатурой и щелями для монет, карточек и купюр. Мы рассмеялись и набрали название нашего города. На вопрос «Правилен ли Ваш выбор?» ответили «да», пихнули в щель двадцатку и получили сдачу и два билета по шесть пятьдесят: «Биркендорф – Шлезвиг».
У нас оставалось сорок минут до поезда, и мы решили провести их на перроне. Альтернативы у нас и не было: на вокзале не имелось ни кафе, ни газетного киоска, ни даже захудалого цветочного магазина. Такие вокзалы встречаются иногда в немецкой глубинке, и, как это ни прискорбно, там нельзя купить батончик «сникерса» и банку колы для утоления жажды действия.
По подземному переходу мы перебрались на пустой перрон. Пекло июньское солнышко, по одну сторону путей стоял лес, по другую краснокирпичный вокзал без окон, казавшийся отсюда приземистым сараем заброшенного рыцарского поместья. Мы сняли жилетки и рубашки, закурили и улеглись на деревянные лавочки. Загорали. Когда табак сигарет иссяк, мы, как по команде, поднялись и пошли бродить по перрону в поисках чудес. Одно из них обнаружилось.
Это был муравейник в цветочной клумбе. То есть клумбы, собственно говоря, в этом месте давно (или никогда?) не было, а был на ее месте муравейник. И муравьи караваном шли из муравейника к краю перрона, спускаясь там в неведомую бездну – и назад. Что-то носили. Или шли с пустыми руками. Но когда шли порожняком – видимо, тоже что-то имели в виду.
От солнца и деревенской пустоты вокруг у нас постепенно улучшилось настроение, и мы занялись муравьями. Игра состояла в основном в том, чтобы преградить им дорогу и не дать пройти намеченным десяток лет назад путем. Осторожно, чтобы не подавить маленьких чернышей, мы ставили ноги на их двустороннем шоссе и посмеивались, когда видели, как они начинают потихоньку сходить с ума и возвращаться. Потом мы решили, что те, которые вернулись домой, рано или поздно сделают новое шоссе. Но те, которые ушли в бездну за перроном, уже не вернутся домой никогда. Мы пожалели муравьев и прекратили игру.
Вскоре подошел поезд и мы сами уехали домой.
Так мы проездили всю оставшуюся неделю: в Биркендорф на машине, назад на поезде, покупая билеты в необычном автомате. Самое интересное, что поезд всегда был совершенно пуст, не было даже кондуктора-проводника. Лишь один раз мы увидели старушечье лицо в пронесшемся мимо первом вагоне, да еще однажды – человека с дорогим «дипломатом», садящегося одновременно с нами куда-то в один из последних вагонов. Куда ехали два этих безымянных персонажа неназванных романов, для меня до сих пор остается загадкой.
В субботу я сказал:
– Все. Мы заработали тысячу марок на двоих, теперь мы можем смело немного покутить в Гамбурге.
И мы купили билеты «обратно». «Биркендорф – Гамбург», восемнадцать тридцать за штуку.
И приехали в Гамбург.
Мы прогулялись по Рипер-Бану, выпили пива в стриптиз-баре и в конце концов с русскими студентками из Грэдьюэйт Скул упились в их общежитии, в одну ночь перейдя Стикс туда и обратно.
А в понедельник случилось нечто непредвиденное, что и стало причиной появления этих нескольких клочков исписанной бумаги. Цепочка причин и следствий была, естественно, намного длиннее, но в итоге – я пишу по бумаге. А в начале было слово. И слово было от шефа, и шеф сказал: «Пора».
– Ребята, вы извините, но похоже, что у нас больше нет работы для вас, – сказал он в полдень по телефону. – Так что к шести часам подъезжайте сегодня за расчетом.
Мы немного позлились, но быстро отошли. Когда работаешь так, как работали мы, никогда не знаешь, когда работа закончится и когда тебя попрут из офиса (магазина, аптеки, автозаправки), поэтому дело это было уже привычным. В конце концов, теперь и на этом месте все ясно, изучено и вызубрено. Пора искать себе что-то новенькое и еще невиданное. Например, место уборщика в гостинице или грузчика в пекарне. Так думали мы, неспеша доделывая оставшуюся работу, жуя подгоревшую пиццу в кафе на втором этаже и шагая по велосипедной дорожке вдоль шоссе, где соревновались в лошадях мерсы и хонды. Так мы думали и уже представляли, как сменим черные жилетки на белые халаты или окровавленные мясницкие фартуки, подходя к вокзалу на час раньше обычного.
Ну что нам оставалось делать? Охотиться за муравьями? Загорать? Наблюдать, как пульсирует горячий воздух над уходящими в никуда, сливающимися в стрелку шпалами? Все это мы уже не по разу проделали, каждый день ожидая поезда свои сорок минут.
Конечно, предметом нашего внимания оказался автомат по продаже билетов. Сначала мы забавлялись тем, что узнавали цены до Берлина, Штуттгарта или Базеля. Мы набирали название города и экран выдавал: «Биркендорф – Мюнхен. 123 марки 60 пфеннигов». Мы как-то даже и не подумали о том, что поезда на Мюнхен не должны были бы ходить через Биркендорф. Через десять минут мы обнаглели настолько, что задали автомату задачу с пунктом Б – Нью-Йорк, и только тогда глупый железяка, поняв, что вконец заврался, выдал нам: «Биркендорф – Нью-Йорк. 00 марок 23 пфеннига».
Не знаю, какие ассоциации плавали в поэтической голове моего бывшего друга. Быть может, в детстве он перечитал Горького, но только как-то вдруг он сказал, обращаясь скорее к стене с рекламой «Сникерса», нежели ко мне:
– А что будет, если ему написать слово «ад»?
– Батарейки сядут, наверное, – сказал я. – Давай попробуем.
И он написал. И автомат выдал.
«Биркендорф – Ад. 4 марки 20 пфеннигов».
Мы хохотали и матерились, держась за животы и глядя на эту дурацкую надпись. А потом решили взять по билету: в Ад и в Рай. Все равно это был наш последний день в Биркендорфе, и никакие приметы уже не действовали. Да и кондукторов на этой ветке не было, а на тот случай, если бы один из них появился, мы решили играть дурачков, упирая на то, что если билеты продаются, значит это кому-нибудь нужно. То есть должна существовать станция, до которой билет куплен. А если автоматы на станциях Государственных Железных Дорог такие тупые, то в этом виноваты уж никак не пассажиры, ими пользующиеся.
Билет в рай стоил 3.80.
Мы вышли на перрон с цветными бумажками в карманах. У меня был билет в рай, у моего друга – билет в ад. Все так же, как неделю назад, пекло солнце, и мы снова сняли жилетки и рубашки и улеглись на деревянных лавках. Где-то в лесу кричали о чем-то птицы, где-то за вокзалом шли ежедневные и бессмысленные соревнования машин и мотоциклов на шоссе. У горизонта, куда уходили рельсы, струился воздух – сверху вниз и снизу вверх. В небе плыло облако, похожее на рояль, а муравьи шли в пропасть за перроном – и обратно.
Когда подошел поезд, мы встали и, прихватив одежду, пошли к двери. Когда я уже поднимался в вагон, мой бывший друг спохватился и бросился назад – он забыл на лавке жилет. И сел в соседний вагон.
Бессмысленно было бы продолжать повествование. Во-первых, потому, что воображаемый читатель уже давно и сам понял, что к чему. А во-вторых, потому, что и начинать-то повествование было бессмысленно.
Конечно же, я не нашел его в соседнем вагоне. Конечно же, больше мы никогда с ним не встретимся. Потому что он уехал по своему билету, а я – по своему, а билетов «обратно» нигде не продают, ведь наш путь, в сущности, всегда был только в одну сторону. И наверное, не зря он захватил с собой жилетку – там, где он сейчас находится, она ему, наверное, пригодилась. Я же оказался там, где вышел на первой станции. То есть здесь. Меня встретили девчонки, говорящие на каком угодно языке, только не на том, на котором я говорил в прежней моей жизни. Главное, я их понимаю, и они понимают меня.
Меня не интересует, кто они такие и где я сейчас нахожусь. Меня не интересует то, что станет со мной в будущем. Меня мучают другие вопросы. Куда бы мы приехали в одном вагоне, не вернись друг к лавке с оставленной жилеткой? Может быть, мы просто приехали бы в наш Шлезвиг и взяли расчет у шефа? Это было бы вполне объяснимо с точки зрения богословия. Куда ехали те два пассажира, которых мы когда-то увидели? Доехали бы мы до Нью-Йорка за двадцать три пфеннига? Почему мой билет в рай стоил дешевле его билета в ад? И если бы я заказал станцию «Счастье», - очутился бы я здесь же или в другом месте?
Но самый-самый главный вопрос, который беспокоит меня по ночам, когда я просыпаюсь на огромной постели, освобождаюсь от рук спящих девчонок и иду курить на кухню, звучит так:
– Куда бы мы приехали, если бы мы ехали зайцами?
8-9 октября 1999
