А.С. Пушкин. Рисунок Жана Кокто. 1937.

Мишель Никё

Французские писатели и Пушкин

О влиянии на Пушкина французских писателей, об отголосках французской поэзии или прозы XVIII – начала XIX века в поэзии Пушкина написано много глубоких и содержательных работ. О влиянии же Пушкина на французских писателей известно меньше, хотя существуют на эту тему статьи А. Менье, А. Монго, М. Кадо, Л. Робеля и др. «Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой...» – писал Пушкин в своём «Памятнике», не подозревая о мировой славе или не прельщаясь ею. Как будто общечеловеческое значение его творчества, к чему он стремился, должно было натолкнуться на языковый барьер. Но Данте, Сервантес, Шекспир, Гёте питали европейскую литературу мотивами, образами и литературными жанрами. А Пушкин?
Встреча Пушкина с Францией и с французскими писателями состоялась при участии Проспера Мериме (1803–1870). Хотя имя Пушкина было до него известно, благодаря нескольким статьям и переводам, именно настоящий писатель, а не переводчик шли литературный критик, сумел стать «медиумом» между Пушкиным и французской образованной публикой. Но Мериме не открыл бы Пушкина для себя и для французских читателей, если бы он предварительно не изучил русский язык. И здесь решающую роль сыграла женщина, русская женщина, – «очень красивая и приятная», – бывшая фрейлина великой княгини Марии, дочери Николая I, Варвара Ивановна Дубенская, в 1834 г. вышедшая замуж за Лагрене – секретаря французского посольства в Петербурге. Мериме познакомился с ней в 1841 г. в Афинах, а в 1846 возобновил знакомство с ней в Париже, и вскоре она предложила Мериме посвятить его в тайны русского языка, о котором он впоследствии скажет, что это «самый красивый язык в Европе, включая греческий». Знал ли Мериме, что Пушкин был в своё время влюблён в Варвару и чуть ли не дрался на дуэли с ее будущим мужем (см. письмо Пушкина Н. В. Путяте)?

Афиша Пушкинской выставки. Жан Кокто. Париж 1937.

Литературные взаимоотношения Пушкина и Мериме начались с мистификации Мериме, которой поддался, или сделал вид, что поддался, (по предположению О. С. Муравьевой)* Пушкин, переделывая стихами прозаические псевдо-иллирийские песни из анонимного сборника «Гузла», изданного в 1827 г. В предисловии 1835 г. к «Песням западных славян», в которых Пушкин стремился к утверждению народности в русской поэзии, тогда как Мериме пародировал романтический вкус к местному колориту, автор целиком приводил по-французски письмо Мериме С. А. Соболевскому, в котором французский писатель признавался в литературной мистификации; притом Пушкин отзывался о Мериме очень лестно (благо он сам был искусный мистификатор – вспомним анонимные «Повести Белкина», вымышленные эпиграфы и т.п.): «Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники времен Карла IX, Двойной ошибки и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской .литературы».
Следуя советам С. Соболевского и М. Ермакова – гостей салонов Ансело и Свечиной, и желая, наверное, ответить на любезность покойного русского писателя, Мериме взялся за перевод «Пиковой дамы», с помощью словаря и грамматики К. Рейфа. Перевод Мериме был опубликован в солидном толстом журнале Revue des deux mondes от 15 июля 1849 г. и имел большой успех. За исключением кое-каких ошибок и лёгкой тенденции к приукрашиванию перевод Мериме отличается точностью и верностью пушкинскому стилю. Этот перевод до сих пор переиздаётся в массовых изданиях и до недавнего времени даже иногда включался в сборники повестей Мериме как собственное его произведение: дело в том, что в Revue des deux mondes подпись Мериме стояла в конце текста, а имя Пушкина фигурировало только в предварительном примечании от главного редактора.
В действительности, близость прозы Мериме к прозе Пушкина поразительна. При чтении «Дубровского» в переводе Ж. М. Шопена (не родственника композитора!) Делакруа пишет в своём дневнике: «Возникает впечатление, что читаешь повесть Мериме». В письме к С. Соболевскому от 31 августа 1849 г. Мериме пишет: «Фраза пушкинской «Пиковой дамы» совершенно французская – я подразумеваю французский язык XVIII столетия, потому что нынче так просто уже не пишут». Характеристику стиля «Цыган» (которых Мериме переводил прозой в 1852 г.), данную Мериме в 1868 г. в обстоятельной статье о Пушкине, можно буквально применить к нему самому: «Из неё [поэмы] невозможно было бы отнять ни одного стиха, ни одного слова; каждое стоит на своём месте, каждое имеет своё назначение, и причём все кажется простым, естественным, и искусство выдаётся только через полное отсутствие всякого ненужного украшения». Эта оценка пушкинской прозы соответствует стилистическому идеалу самого Пушкина: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы» (1822). В отличие от Пушкина Мериме – не поэт (стихотворения и поэмы Пушкина он переводит прозой), но в его прозе встречается такое же соединение классически отточенной формы, лаконизма, авторской иронии, отсутствия романтической напыщенности с увлекательностью сюжета, с яркими, сильными и цельными характерами и с южной экзотикой. По мнению М. Кадо, вероятно влияние «Цыган» на «Кармен» Мериме. Как и Пушкин, Мериме обратился и к русской истории Смутного времени: он написал историю Лжедмитрия и драму на ту же тему, «Первые шаги авантюриста» (1852), в которых Мериме отстаивает казаческое происхождение Лжедмитрия. Вопрос о влиянии «Бориса Годунова» на пьесу Мериме стоит открытым (оно чувствуется скорее в композиции, чем в содержании). Мы не будем говорить о других переводах Мериме пушкинских произведений (перевод «Выстрела», в 1856 г., имеет высокие качества), но отметим, что Мериме стал проводником Пушкина не только во Франции, но и в... России: по словам биографа Л. Толстого П. Бирюкова, Толстой по-настоящему заинтересовался Пушкиным после чтения «Цыган» в переводе Мериме, в 1857 г., в то время, когда слава Пушкина в России пришла в некоторый упадок.
Роль Мериме в открытии и прославлении Пушкина во Франции сравнима с ролью Ж. де Нерваля по отношению к Гёте (через его перевод «Фауста») или Ш. Бодлера по отношению к Э. По. Писатель нуждается в другом писателе, близком ему по духу, для того чтобы его «приняли» на чужой земле.
Такое же сходство между пушкинской прозой и французской прозой мы находим у А. Жида, который переводил «Пиковую даму» и «Повести Белкина» в 1923 г., опираясь на дословный перевод издателя и переводчика Ж. Шифрина. А. Жид открыл Пушкина через «Пушкинскую речь» Достоевского 1880 г., когда он в 1908 г. составлял очерк о жизни Достоевского по его письмам. А. Жиду была близка «всемирная отзывчивость» Пушкина. Но если говорить о прямом влиянии Пушкина на французских писателей, то следует перескочить от Мериме к Арагону, к Арагону после-сталинских лет: Арагон, изучавший русский язык примерно с 1936 г., находит у Пушкина, литературную роль которого он сравнивает с ролью Данте, актуальные размышления на тему поэта и власти и утверждение неотчуждаемой внутренней свободы; в «Евгении Онегине» он находит очень современную форму прихотливого, несвязного повествования с вмешательством авторского «я» и игрой с полуавтобиографическим героем. Арагон взялся за перевод «Евгения Онегина» в 1953 г. Ему удалось перевести лишь два фрагмента (23 строфы), но влияние поэтики пушкинского романа в стихах очень заметно в ряде произведений Арагона, – «Глаза и память» (1954), «Неоконченный роман» (1956), «Гибель всерьёз» (1965): «онегинская строфа», эпиграфы на иностранном языке (следовательно, на русском языке) у Арагона; он является первым французским писателем, который ввёл русские цитаты (кириллицей) в литературное произведение, авторские примечания по образцу авторских примечаний к «Евгению Онегину» и т.п.
Последний след влияния Пушкина на французских писателей встречается у Патрика Бессона, родившегося в 1956 г. Его роман «Статуя командора» (1988) построен на биографиях Пушкина и Гоголя, и в нем переплетаются игривость с серьёзностью, эпикурейство и трагедия. Правда, Пушкин-поэт уступает место Пушкину-ловеласу, но стоит отметить сам факт обращения писателя к личности Пушкина как к литературному герою.
Роль Пушкина во французской литературе не очень значительна, но и не ничтожна: ведь в середине XIX века, по сравнению с многовековой историей французской литературы, русская литература считалась еще в зародыше. Заслуга Мериме была в том, что он представил Пушкина не как курьёз из далёкой северной страны, а как равноценного европейского писателя. И до сих пор переводится и издаётся Пушкин: к сегодняшнему дню находятся в продаже 44 издания Пушкина на французском языке, среди них 17 – в карманных изданиях, часто снабжённых ценными предисловиями и примечаниями. «Непереводимость» Пушкина, «непонятность» его для иностранцев – может быть, является еще одним мифом, составной частью «пушкинского мифа», без которого нельзя представить себе Пушкина.
А. Жид писал в предисловии к своему переводу «Пиковой дамы»: «Необычность большинства русских писателей, и самых больших, часто удивляет французского читателя и даже иногда его отталкивает. Не необычность Пушкина, признаюсь, меня еще больше озадачивает [...]. В большинстве произведений Пушкина – все ясность, равновесие, гармония». Пушкин проложил себе путь во Франции не столько своей «русскостью», сколько своим «всечеловечеством», которое сумели уловить Проспер Мериме, Луи Арагон или Андре Жид.