Маленький герой

Маленький герой. Где ты, мой маленький герой? Давно мы не виделись. Куда ты запропастился? Может быть, тебя уже нет. И живо лишь воспоминание. Когда я познакомился с тобой, тебе было три года. Голубые глаза и вьющиеся волосы до плеч. И звали тебя Леночкой. Ты был похож на девочку. Так что имя вполне подходило. Мы познакомились в Башкирии, там было много эвакуированных из Ленинграда. Но война началась и закончилась. Ты уехал, чтобы больше никогда не возвращаться.
В Ленинграде мы не раз встречались с тобой. Тебя уже не звали Леночкой. Тебя звали Серёжей, именем, данным тебе при рождении. В честь погибшего друга твоего отца. Впрочем, с именами путаница продолжалась. Тебя ещё звали и Борей, как и отца. Он тоже погиб. В день твоего рождения. Это обстоятельство и определило твою жизнь. Такие совпадения не проходят даром.
Всё, что было, было так давно, что моё признание не огорчило бы тебя сегодня. Даже не удивило. Мне всегда было неловко перед тобой. В твоём присутствии я чувствовал себя виноватым. В чём? Да, я любил твою мать, люблю и сейчас. Вряд ли это можно назвать преступлением. Тем более, что её первой и, как оказалось, последней любовью был твой отец. Думаю, ты тоже сыграл здесь свою роль, Анна могла бы быть счастлива. Или, во всяком случае, не одинока. А осталась она наедине с тобой. Я не имею права тебя винить, но могу теперь сказать: ты принёс ей много зла и очень мало радости.
Что касается меня, то вспоминая прошлое, я ни о чём не жалею. Твоя мать была необыкновенной женщиной, а встреча ней – единственным оправданием моей жизни. Ты понимаешь, мне не за что тебя любить. И, признаюсь, я не люблю тебя.
Да, я всё ещё жив, мой старый и постаревший друг. Я тоже не забыл тебя. Ты много сделал для нас, помог пережить тёмные времена. Отдаю дань твоему мужеству.
Кампании не откажешь в эмоциональности, едином порыве. Борьба с космополитами объединила, сделала жизнь осмысленной, почти счастливой. Народ на сей раз не безмолвствовал. А оскал власти был простодушно-искренен. Не заметить этого было трудно. А ты вёл себя так, как если б на дворе стояла обычная погода с белыми ночами в июне и ранними зимними сумерками.
Но делал ты всё небескорыстно, из эгоизма любви. Ты ничего не ждал и уж тем более не требовал, – я знаю, – но ты любил, а значит, не был свободен в своих поступках.
Мама была аспиранткой Эйхенбаума Бориса Михайловича и писала диссертацию о Лермонтове Михаиле Юрьевиче. Но объявили борьбу. И не стало ни Лермонтова, ни Эйхенбаума, ни аспирантуры с диссертацией о любимом поэте.
Если б не ты, я не знаю, как нам пришлось бы. Может быть, не пришлось вовсе...
Холодной буквой трудно объяснить…
Я чувствую, но слов не нахожу…
Когда мы ещё были в эвакуации, ты подарил Ане том Лермонтова, – выходили тогда фолианты, в каждый из которых умещался любой автор, весь, от младенчества до слабоумия, за исключением разве Льва и Немировича-Данченко. У одного девяносто, у другого и того... триста. С надписью. Книга сохранилась. Могу привести.
– Самой умной и интересной женщине, существовавшей в Караиделе в течение трёх с половиной лет.
Корректно, придраться не к чему. Но это хитрость, уловка, расчёт. Главное ты оставил между строк. Догадаться не трудно. Во всяком случае, мне.
Ты повлиял на мою жизнь. Благодаря тебе я впервые узнал, что такое ревность. К тому же ты был моим воспитателем. Тебя всегда призывали, когда я выходил из колеи. Такое случалось часто. Мне особенно запомнилась одна воспитательная прогулка с тобой. Ты был последователен. Даже жесток. Но в результате справедливость торжествовала, а маленький преступник, – то есть, я, – наказан. И сегодня мне больно и стыдно вспоминать. Преподанный урок не пропал, не забылся. Но не только.
Как и тогда, я чувствую жуткую неприязнь к тебе. Что-то очень похожее на ненависть. Я отдаю тебе должное, но не более.
Да, я украл. Украл последние деньги, две недели нам не на что было жить. Мама одолжила у соседки. Зато я устроил праздник. Большой праздник себе и такому же, как я, нищему приятелю. Нам было по одиннадцать лет. За один день мы пережили больше, чем за всю предыдущую жизнь. Здесь было всё: аттракционы, катание на горках, зоопарк, кино и неимоверное количество мороженого. В первый и последний раз в жизни я чувствовал себя свободным, богатым, счастливым. Это было глубокое заблуждение. Я догадывался, мне было страшно.
Мама узнала о пропаже. Не помню как. Возможно, я не выдержал и признался. Бедная мама. Тогда и был вызван ты. Ты не поленился и прошёл со мной весь путь того проклятого чудного дня.
– Это тот мальчик, – каждый раз спрашивал ты, – который… И тебе всегда отвечали: – Да, он.
В этот день я узнал не только, что красть плохо, – об этом я знал и раньше, – но что люди могут быть ужасно жестоки. И именно тогда, когда они тебя любят и хотят тебе добра.
Я помню многое. Спирт, выпитый мной в три года, и день моего рождения на берегу Чёрной реки, в родильном отделении маленькой больнички. Я помню больше. Моё первое путешествие, – ещё не родился, – в поезде. В последнем поезде, вырвавшимся из осаженного Ленинграда. Тогда я ещё не знал, что когда поезд набирает скорость, окна вагонов сливаются в одну линию. Помню долгую ночь, долгую дорогу женщины моей – и как скоро – матери, в обледеневшем январе. Застывший воздух. Застывшую тишину. Звёзды над её головой. Яркие, не греющие. Давно погасли, но светят. И освещают ей путь. Почувствовала приближение родов и пошла. Двенадцать километров – не близко. Светили не только звёзды. Светились глаза волков, то приближавшихся, то отстававших.
Ты утверждаешь, что помнишь, маленький самовлюблённый герой. Вряд ли. Разве что из рассказов взрослых. Через три дня после твоего рождения Анна смогла написать открытку. Несколько слов твоему отцу на фронт. Ты перестал кричать. Ты кричал трое суток, не переставая. Похоже, не слишком обрадовался своему появлению на свет. Испуг понятен. Ты явился не в самое подходящее время.
Анна писала:
– Поздравляю тебя, родной мой. 22 января в 8.25 у нас родился сын Сергей. Роды были ненормальные и прошли очень мучительно. Но всё осталось позади. Лежу в родилке. Он рядом со мной. Его не успели ещё убрать от меня. На тебя походит поразительно. Ресницы длинные, брови густые, светлые, глаза ясные – прямо вылитый ты.
Открытка дошла, но получить её уже было некому. Тихая синяя ночь с яркими звёздами. Светят. Свет после Рождества. Длинные, долгие тени деревьев. Тишина. Нарушается лишь воем волков. Анна идёт медленно. Экономит силы, боится резких движений. Идти не трудно. Светло, как днём. Луна освещает зимнюю, белую дорогу лучше фонарей. Мороз под сорок. Безветрие. Первые километры даются легко. Она и не заметила, как прошла их. Или так только кажется. Но чем ближе к цели, тем труднее даётся каждый шаг. Появилась нервозность, временами накатывает страх, дышать становится тяжело. Это отнимает оставшиеся силы.
Она дошла. Дошла до ступенек больницы. И упала. Подняться, постучать в дверь... На это её не хватило. Сколько пролежала, неизвестно. Никто не мог ей сказать. Очнулась в палате. Через полчаса начались роды.
Может быть, старый друг маленького героя не прав. Тот, действительно, всё помнит. Наши воспоминания начинаются ещё до рождения. И последний поезд, вырвавшийся из окружения, и низко летящие юнкерсы, и падающие бомбы. Они падают прицельно и точно. Люди выскакивают из горящих вагонов и бегут. Среди них Анна. Она несёт ещё нарождённого младенца. Почему бы ему и не помнить. Маленький герой был там, участвовал. Поверим ему. Впоследствии ему придётся и лгать и изворачиваться, и делать вид, что он – не он, другой, более подходящий для Данного времени. Но здесь он не врёт. Он помнит.
Называть меня героем, пусть маленьким, можно только в насмешку. Но я не обижаюсь. Я воспринимаю этого мальчика, как кого-то другого, давно знакомого, но не как себя. Я часто вижу его. Он ещё не родился, уже куда-то едет, куда-то идёт, кого-то встречает. Или провожает. В последний путь. Не догадываясь об этом.
Когда он родился, Анне принесли стакан козьего молока и бублик. Всё, что удалось достать. Молоко она выпила, а бублик отдала женщине, лежавшей рядом. Та заплакала.
Башкирия, сорок второй, январь. Тишина, нарушаемая лишь звуками топоров и пил, да медленно оседающими в глубокий снег деревьями. Боёв здесь нет. Есть лесозаготовки, лесоповал.
Анна живёт вместе со свекровью. Свекровь избалована мужем и ведёт себя, как маленькая упрямая и немножко вздорная девочка. Кажется, она не догадывается, что идёт война. Она живёт в другом мире, который когда-то, когда ей было шестнадцать, устроил ей мой дед. Мир уютный, комфортный, где не надо работать, не надо думать, только позволять себя любить. Разница в возрасте. Когда они поженились, деду было тридцать два, а бабушке шестнадцать. Она так и осталась избалованной девочкой, гимназисткой 1914 года. До самой смерти.
Помнит ли маленький герой, что из-за него бабушку чуть не отправили на лесозаготовки. Оттуда редко кто возвращался. Оставались, где валили лес. Но лес вывозили. А их зарывали
там, где они падали. От усталости, истощения, холода. Это называлось – всё для фронта, всё для победы.
Он любил, он обожал свою мать. И не мог без неё. Он любил и бабушку. Но бабушка была, как маленькая девочка, с которой скучно. Маленький герой убегал из дома, – убежать от
бабушки, занятой только собой, было не трудно, – и шёл к Анне на работу. В проходной, – дальше проходной не пускали, – он забирался на стул и начинал звонить. Однажды Анну вызвали и сказали:
– Если Ваш сын ещё раз здесь появится, Ваша свекровь отправится на лесозаготовки.
Время было нешуточное, но маленький герой не знал об этом. Узнает он об этом довольно скоро. Но сейчас его все любили и все баловали. Насколько это возможно во время войны. Ведь он был сирота. Сирот было много, но он был особенный сирота. Его мамой была Анна. Казалось, весь мир принадлежит ему. И что это прекрасный мир. Где есть мама, бабушка, – пусть и маленькая девочка, с которой скучно, – красивые картинки или книжки с картинками. Иногда и на короткое время быть сиротой хорошо. Даже удобно.
Смутно. Грезится. Паутина рук, голосов. Волнение, сумятица, смущение чувств. Тени от поздних фонарей. Тепло, отдаваемое домами, нагретыми за день солнцем. Столик. Покрыт белой, крахмальной. Сухое красное. Не то "Напареули", не то "Мукузани".
Засученный рукав, рука, трогает гитару – раз, другой – и голос поёт. Знаком,
узнаваем. Давно нет. Ушёл, не допев.
Всплывает прошлое, словно утопленник. Больно колется, не даёт забыться. Оно живёт, прядёт нить и замедляет шаги. Идёшь не по сегодняшнему переулку. По бульвару прошлого с осыпавшейся и сырой листвой. Своими слoвами, своими слoвами, как говорил мой учитель Гyстав Густaвович Густавсoн. Вода, мосты и белая ночь.
Но это всё потом. А сейчас маленький герой всего лишь мальчик. Любит маму и страдает её отсутствием.