За окном сгущаются сумерки, окутывают верхушки деревьев, что видны из моего окна, разводами ложатся на клочок тяжелого синего неба. Скоро разразится буря. Ветер крепчает, солнце поблекло и медленно катится за горизонт — или за грани разумного, не все ли равно.
Мне зябко, даже холодно — слабый огонек свечи не согревает медленно коченеющие пальцы. Толку от него никакого, я едва вижу собственные неуверенно выведенные буквы. Пишу и понимаю, что слово за словом, вместе с остатками тепла улетучивается моя решимость. Сил и времени рассказать эту историю у меня все меньше, надежды, что выйдет складно, немного, но я попробую. Я должна успеть — это все, что сейчас важно. Быть может, кто-то когда-то прочтет эту рукопись, и тогда все не напрасно.
История, о которой пойдет речь, началась двадцать шестого мая две тысячи восьмого года. В тот день мне исполнилось шестнадцать лет, и ровным счетом ничего не изменилось. Солнце не стало ярче, люди добрее, а я умнее или красивее.
Все меня поздравляли. Поздравления дома и в школе сливались в эдакий воздушный шарик, вместо воздуха наполненный однообразными фразами. Счастья, здоровья, удачи, успехов в учебе, всего самого наилучшего… Выпусти из шарика воздух, и пустые слова со свистом вылетят наружу. В поздравлениях мне виделась фальшь, в глазах одноклассников и даже собственных родителей — равнодушие.
Поздравления сыпались всю первую половину дня. После третьего урока позвонил Дима.
— Привет, Вера, — тихо сказал он в трубку. От его голоса, глуховатого и прокуренного, у меня всегда мурашки по коже.
Я прошмыгнула в женский туалет подальше от гула школьного коридора.
— Привет.
— Пойдем вечером в кино?
— Сегодня?
— Да.
— Почему сегодня?
— Думаешь, я забыл? — я прикрыла глаза и представила, как он лукаво улыбнулся одними глазами.
Глаза Димы, карие с зелеными крапинками у самого зрачка, редко вторили его словам. Когда он старался выглядеть серьезно, глаза его задорно блестели.
— О чем?
— Вера!
— Что? Погоди секунду.
Я заткнула одно ухо пальцем. В туалет просачивался топот, вой и победные визги — все, чем наполнена самая обычная перемена самой обычной школы.
— Я люблю тебя, — вдруг сказал Дима.
Шум из-за неплотно прикрытой двери почти заглушил его слова.
— Что?
— Я люблю тебя.
Я прислонилась спиной к прохладной кафельной стене.
— Правда?
— Да.
Это было, наверное, двадцатое его признание в любви. К тому времени эти признания, такие легкие и привычные, что я перестала воспринимать их всерьез, успели мне наскучить. Нет, Дима не лгал, просто я не ценила его любовь, уже не детскую и не подростковую, но еще не взрослую.
— Докажи! — потребовала я, чтобы не признаваться в ответ.
— Сегодня докажу. Ну что, пойдем?
— Ладно.
— У тебя какой-то невеселый голос.
— У меня скучный школьный голос.
Я посмотрела в окно туалета. На фоне сочной зелени пестрела и переливалась всеми оттенками лилового, синего и голубого душистая сирень. Солнце жгло, как лампой накаливания. Учиться не было уже никаких сил, но учеба тянулась и тянулась. За двадцать третьим следовало двадцать четвертое, потом двадцать пятое мая. Вот уже наступил мой день рождения, почти всегда выпадающий на начало летних каникул, а мы по-прежнему делаем вид, что учимся, просиживая штаны и юбки в душных классах.
— Подумаешь, пара дней всего осталась. И вообще, имей в виду: у именинников всегда хорошее настроение.
— Угу…
— Да брось. Шестнадцать лет — прекрасный возраст.
— Чем ты занимался в свои шестнадцать?
— Пил, курил и был абсолютно счастлив.
Я хмыкнула. Потом неожиданно для себя рассмеялась.
— В таком случае я сегодня же куплю сигареты и бутылку виски.
— Тебе не продадут.
— Я выгляжу старше.
— Вот уж нет!
— Вот уж да, — я снова засмеялась, хотя смешно мне уже не было.
— Вера…
— Что?
— Я правда люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно.
Звонок заглушил его последние слова. Дима редко говорил мне эту фразу при встрече, зато постоянно в смс-ках и электронных письмах, которые периодически слал на почту. Два, три слова, предложение встретиться завтра или обещание присниться мне ночью — и в конце обязательно: «Люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно».
— Конечно, не представляю. Слушай, у меня урок начинается. Пока.
— До встречи. Позвоню тебе вечером.
Вспоминаю сейчас тот день и понимаю: я все равно не смогла бы так дальше. То, что случилось, должно было случиться. Пожалуй, я даже благодарна за это.
В шестнадцать лет нет ничего более нудного, чем отмечать день рождения дома в кругу семьи. Все меня раздражало: одинаковые, из года в год повторяющиеся поздравления, мамино коронное блюдо — цыпленок с запеченым картофелем — и даже мой любимый карамельный торт-безе.
Когда папа вернулся с работы, мы сели за праздничный стол. Выпили по бокалу игристого вина. Папа сказал, что я должна стать человеком с большой буквы. Он всегда так говорил в мой день рождения и на Новый год. Мама сказала, что я обязательно буду счастлива, иначе и быть не может.
Я улыбалась и думала о том, что должна быть искренне благодарна за все это: стол, маму с папой и наскучившее постоянство. Чуть ли не каждый день я повторяла себе, что уже счастлива. У меня есть то, чего нет у сирот или детей с пьющими родителями, детей из бедных семей, да у кого угодно. Убеждать себя получалось не очень. В душе тлела и томилась тоска, больше похожая на тупое болотное безразличие. Иногда в этой тоске мне хотелось ущипнуть себя — проверить, что я все еще живая, а не плод собственной фантазии.
Мы сидели за маленьким круглым столом, пили чай вприкуску с воздушным тортом-безе и говорили о школе и о моем будущем, когда раздался звонок в дверь.
— Наверное, телеграмма пришла, — рассеянно сказал папа и пошел открывать.
Я хотела спросить, какая может быть телеграмма в двадцать первом веке, но не успела. Папа открыл входную дверь, даже не глянув в глазок.
Это была не телеграмма и даже не письмо. На пороге стояла полная женщина лет сорока с белым свертком в руках. Из-за ее спины выглядывали двое детей: угрюмый мальчик в очках и хрупкая девочка неопределенного возраста, юркая, с мелкими чертами лица и хитрыми маленькими глазками. Некоторое время все молчали. Внезапно сверток в руках женщины пискнул, всхлипнул, и снова все стихло.
— Ульяна? — недоверчиво спросил папа. Не верил он скорее собственным глазам, чем тому, что женщину на пороге зовут Ульяна.
— Муж выгнал меня из дома, — загробным голосом отозвалась та.
Лицо её с крупным носом и полными губами перекосилось, губы задрожали. Сверток пискнул громче. Прежде, чем папа успел опомниться, пищащее существо уже копошилось в его руках, а необъятная женщина суетливо затаскивала внутрь прихожей чемоданы. Дети жались к стене и с любопытством озирались по сторонам.
— Он даже не дал мне времени собрать вещи! — сообщила женщина и втащила в нашу узкую прихожую третий по счету чемодан.
— Кто? Миша?
— Нет! Миша был таким хорошим, он бы никогда… о Боже, — она всхлипнула. — Он умер в прошлом году.
— Мне жаль, — отозвался папа, подозрительно принюхиваясь к свертку в руках.
— Ах! — женщина всплеснула руками. Удивительно, что кто-то еще умеет изображать этот жест в духе тургеневских барышень. — Это было так давно… Теперь вот, представляешь? Выгнал! С тремя детьми. С младенцем!
Сверток пищал все более настойчиво. Мама аккуратно забрала ребенка у папы. На лице ее отразилась вселенская нежность, которая всегда появляется при виде детей и маленьких собачек.
Тетку Ульяну я видела всего пару раз в жизни, но оба раза была такой маленькой, что почти ничего не запомнила — разве что ее громогласный голос и постоянно меняющихся спутников.
Я молча следила за попытками женщины впихнуть себя, чемоданы и своих отпрысков в нашу прихожую. Ее темные волосы выбились из толстой косы, щеки раскраснелись. Несмотря на впечатление, которое старалась произвести, женщина была совсем не так проста. Её цепкий взгляд ощупывал собеседника за доли секунды, оставляя после себя желание окунуться в чистую ледяную воду. Движения ее были проворнее, чем можно было ожидать от столь грузной особы, одежда буквально вопила об отсутствии вкуса: красная блузка с желтыми цветочками обтягивала внушительный бюст, синяя юбка — не менее внушительный зад. Рукава были закатаны до локтей, на левой руке красовался массивный браслет с крупными стразами.
Ульяна подтолкнула детей вперед.
— Это Антон и Катя.
— Ты… Хм, останешься на ночь? — осторожно спросил папа.
Губы Ульяны предательски задрожали.
— Если уж родной брат гонит меня, то, конечно, я не могу рассчитывать на чью-либо помощь в этом мире…
Я покосилась на маму. Молча покачивая младенца, она прислонилась к стене прихожей, словно та была последней опорой в мире, который вот-вот обрушится ей на плечи.
— Конечно, ты можешь остаться, Ульяна, — сказал папа. — Я рад видеть тебя спустя столько…
Он не успел договорить — рев младенца заглушил его голос. Ульяна проворно выхватила ребенка из рук мамы и, сильно покачивая, понесла в гостиную. Из коридора я видела, как она удобно устроилась на нашем диване, и, обложившись подушками, вывалила рыхлую грудь прямо в его чмокающие губы.
В одно мгновение это семейство заглушило тихое празднование моего шестнадцатилетия.
Мама с обреченным видом оторвалась от стены и повела остальных детей в гостиную. Я не выдержала:
— Пап, можно тебя на секунду?
Папа молча кивнул. Выглядел он так, словно не я, а он стал старше. Причем не на год, а минимум на три.
Мы закрылись в кладовке.
— Она останется здесь? — спросила я.
— Видимо да. На какое-то время.
— А почему она пришла именно сегодня?
— Не знаю, Вера. Ты же сама все слышала. Так сложилось.
— Так сложилось? И все?
— А что тебе еще сказать? — сердито ответил папа. — Это моя сестра. И твоя тетя, если ты забыла. Сейчас ей с детьми идти некуда.
— А почему мы раньше не виделись? Где она была все это время?
Папа вздохнул.
— Все тебе надо знать, — уклончиво ответил он. — Она недавно только освободилась.
Я шагнула к нему. Роста мы были почти одинакового, и теперь я смотрела ему прямо в глаза.
— За что?..
— Мошенничество. Но она говорит, что ее подставили.
— А если она у нас что-нибудь украдет?
— Она моя сестра, — с нажимом повторил папа. — И пока еще я в этом доме принимаю решения, она останется здесь.
Мы постояли еще с полминуты, хмуро глядя друг на друга. Квартиру заливал детский рев, ему вторили громогласные причитания Ульяны: «Ну что ты, сыночка, ну покушай, покушай, шшш».
— Хорошо.
Я вышла из кладовки и направилась в гостиную. Мама с вежливым вниманием слушала Ульяну, которая успевала между возгласами младенца рассказывать, как тяжело ей стало управляться с годовалым ребенком. Одной рукой она придерживала его, другую отвела далеко назад — показать, каким крупным он родился.
Они не сразу обратили на меня внимание.
— Если отсюда не уйдете вы, уйду я, — тихо сказала я.
Какую-то долю секунды я наслаждалась этим моментом. Правда, длился он недолго. Ульяна пристально посмотрела на меня, губы ее изогнулись в приторной улыбке.
— Верунчик, зря ты так. Родные все-таки люди. Я поживу тут немного, пока муженек мой образумится.
Я молчала. Ульяна продолжила еще более слащаво:
— В тесноте да не в обиде, как говорится… Уж поместимся как-нибудь. Уж потесним вас немножко… Ладненько?
— Да.
Не глядя на папу, который наблюдал за нами, я вышла в коридор. Когда до меня донеслось его подозрительное «Ты куда это собралась?», входная дверь захлопнулась за моей спиной.

Погода в тот майский вечер стояла жарче, чем летом в разгар дня. Я ушла из дома, в чем была, джинсах и футболке, сменив только домашние тапочки на босоножки, и теперь шагала по улице, сунув руки в карманы и уткнувшись взглядом в нагретый за день асфальт. Ни сожалений, ни угрызений совести я в себе не ощущала. Вопросов о том, правильно ли поступила, тоже не было. Возможно, я могла бы присмотреться к тетке, ее детям, познакомился с ними получше…
Может, и глупо получилось. Как теперь вернуться домой, не уронив достоинства, я не представляла. Ну и пусть. Все лучше, чем делать вид, что рада ее видеть.
Солнце медленно катилось за каменные дома. Сумерки постепенно приглушали те немногие краски, что остались летом в мегаполисе, ровняя их с дымчато-серым асфальтом. Весна в этом году пришла поздно, погостила с месяц и сразу обернулась летом. После первой радости от долгожданного тепла в людях зародилось ленивое ожидание предстоящей жары. Пока я брела, не разбирая дороги, незаметно стемнело, и улицы зажглись вспышки афиш. В наступившей прохладе пешеходы оживились и словно бы прибавили шагу. Одна я не вписывалась в это всеобщее оживление, все также неспешно шагая сквозь толпу. В кармане футболки поминутно звонил мобильный телефон. Я не отвечала.
— Вера?
Я вздрогнула. Голос прозвучал прямо за моей спиной. Обернувшись, я увидела девочку примерно моего возраста, такую тонкую и хрупкую, что она казалась почти прозрачной. Я узнала её. Это была Зоя — новенькая, поступившая в нашу школу в начале четверти. До сих пор я говорила с ней не больше трех раз. Училась она посредственно, вела себя тихо и особыми талантами не отличалась. Кроме приятного нежного голоса и внимательного взгляда темных глаз мне ничего не вспоминается. Я даже не могу сказать, во что она была одета в тот вечер. Не сыграй эта девочка роковую роль в моей истории, я вряд ли бы вспомнила, как ее зовут.
— Она самая. Привет, — сказала я не слишком приветливо, чтобы сомнений у нее не осталось: «Привет» в данном случае значит «Пока».
Но Зоя нагнала меня и пошла рядом, примериваясь к шагам.
— Как дела? — робко поинтересовалась она.
Я вздохнула. Зоя производила впечатление скромного и тактичного человека. Ответить ей грубо было все равно, что пнуть котенка.
— Хорошо, — коротко ответила я, не поднимая головы.
— Ты чем-то расстроена?
— Все нормально.
Я даже постаралась дружески ей улыбнуться. Наверное, получилось не слишком удачно, потому что глаза её вдруг испуганно расширились. Зоя нерешительно дотронулась пальцами до моего плеча и тут же опустила руку.
— У тебя правда все нормально?
— Конечно.
— Что ж… тогда пока, — грустно произнесла она.
— Пока.
Уже после того, как она исчезла за спиной какого-то мужчины, я подумала, что нужно было спросить, как у нее дела и что она вообще здесь делает. Искреннее сопереживание, которое на мгновение отразилось в ее лице, зародило во мне угрызения совести. Зоя промелькнула и исчезла подобно видению, — только едва уловимый цветочный аромат её духов некоторое время сопровождал меня, будто защищая от спешащих, что-то непрерывно говорящих и на ходу жующих людей вокруг. Мобильный в кармане футболки вздрагивал все реже. Родители, должно быть, были в ужасе. Впрочем, мне ведь уже шестнадцать — иду, куда хочу. Взрослая.
Когда я наконец остановилась, оказалось, что ушла я недалеко и стою прямо возле соседней станции метро. Это было похоже на намек: садись да поезжай назад. Я постояла возле станции с полминуты и, развернувшись, решительно пошла в прямо противоположном направлении вглубь какого-то парка. В конце слабо освещенной дорожки обнаружились две свободные лавки. Я уселась на одну из них и обхватила себя за плечи. С наступлением вечера температура резко упала, и у меня мерзли руки.
Росло ощущение полной беспомощности. Я сидела, не шевелясь и не отрывая взгляда от темного куста по другую сторону дорожки, и искренне желала, чтобы все случившееся: и Ульяна, и нарочито громко хлопнувшая дверь за моей спиной, — оказалось сном, а уже в следующую секунду я проснулась в своей кровати. Или на худой конец в кровати Димы.
Телефон зазвонил снова. Я негнущимися пальцами вытащила его из кармана.
— Привет, Дима, — собственный голос показался мне чужим и чересчур громким в пустом темном парке.
— Ты где?! — требовательно рявкнул Дима. О да. Он злился. — Мы же собирались в кино! Или по твоим меркам еще не вечер?
— Вечер, — я покрутила головой в разные стороны. — Не знаю, где я.
Голос у меня был на удивление спокойным. Особенно по сравнению с его.
— Почему ты не отвечала? Как ты можешь не знать, где находишься? Что происходит, Вера? С кем ты?
— Я сижу на лавке в каком-то парке. Здесь совсем темно, — я помолчала. — И мне ужасно холодно.
— Что случилось?
— Я ушла из дома.
Дима на время замолчал. Видимо, пытался решить, что ему делать.
— И ты не можешь вернуться домой? — уже мягче спросил он.
— Могу, наверное. Только не сегодня.
Дима снова замолчал. Я слушала его ровное дыхание и думала, что отдала бы все на свете, лишь бы увидеть его прямо в эту минуту.
— Ты можешь узнать, где сейчас находишься?
— Где-то недалеко от дома.
— Как долго ты шла?
— Может, полчаса… или меньше. Не знаю. Не волнуйся, я в порядке.
Голос Димы потеплел:
— Конечно. Все обязательно будет в порядке. Только скажи мне, где ты. Ты видишь кого-нибудь?
— Нет… Правда, я слышу чьи-то голоса. По-моему, мужские.
— Отлично. А еще что-нибудь?
— Нет.
Дима помедлил.
— Ладно… Не клади трубку. Попробуй спросить у них.
Какое-то время я чувствовала себя не в силах не то, что встать, а даже просто пошевелиться. Дима несколько раз повторил моё имя, но потом замолчал. Он просто был там, на том конце провода, и ждал. Безграничное терпение — еще одна причина любить его.
Обладатели голосов, двое пьяных мужчин, сами подошли ко мне — кажется, они искали свободную лавку. Пошатываясь и подбадривая друг друга, они разом повалились на соседнюю. Я повернулась к ним, прижав трубку к животу.
— Простите, вы не могли бы мне помочь?
— Дддаа..
— Где вы находитесь?
Я могла бы спросить, где нахожусь я, но запас вредности у меня к тому моменту еще не иссяк.
— Ты дддумаешь, я даже не знаю, где нахожусь? — возмущенно протянул мужчина. — Я прекрасно знаю, где я… В Марьино! В парке. Вот тут река еще… на набережной. Что непонятного?!
— Большое спасибо.
Я прислушалась к протяжным гудкам почти полностью разряженного мобильника. Дима наверняка уже мчал сюда. Если он решил поиграть в героя, то впервые в жизни я была этому рада.
Оставалось ждать. Я забралась на скамейку с ногами и, обхватив колени, размышляла о том, что сейчас делают родители, Ульяна и ее дети — и о том, как хорошо, что у меня в мои шестнадцать уже есть Дима. Изредка с соседней лавки доносились посвистывания и призывные восклицания, но я не реагировала. Очень хотелось спать и наконец согреться. Глаза медленно закрывались.
Дима появился, когда я уже почти вырубилась. Бог знает, как он нашел меня в этом парке. Он наклонился и положил широкую ладонь мне на затылок. Коснулся лба обветренными губами.
— Просыпайся. Идем домой.
С трудом разлепив глаза, я поднялась. Тело била мелкая дрожь. Не говоря ни слова, Дима накинул мне на плечи свою куртку и повел сквозь темноту назад к ночным огням, афишам и витринам. Яркий свет резал мне глаза.
— Твоя мама звонила. Она с ума сходит. Все тебя ищут. Что случилось?
— Долгая история.
— Так расскажи, пока идем, — его рука мягко легла на мою талию.
— Нечего рассказывать.
— Из-за «нечего» из дома не уходят.
Я молча разглядывала черный асфальт под ногами, считая шаги. Клянусь, если он начнет читать мораль или учить меня, я вернусь на лавку.
Телефон у меня в кармане грустно пискнул, сообщая, что батарея полностью разряжена.
— Позвони маме с моего. Скажи, что все в порядке.
Я также молча продолжала ковылять за ним.
— Вера.
Молчание.
— Так не делается, в конце концов.
Я остановилась.
— Не надо, Дима.
— Что не надо?
— Вот это все. Не надо.
Он тоже остановился и заставил меня посмотреть ему в глаза — карие с зелеными крапинками, которые всегда оказывали на девушек магическое воздействие. Потом кивнул и дальше просто шел рядом. Больше он не обнимал меня до самого дома.
Иногда я думаю: Дима был со мной только потому, что на меня не действовали его чары. Он обладал всеми достоинствами, какие могут быть у двадцатилетнего парня: длинноволосый, вечно слегка небритый, с низким прокуренным голосом и пламенной любовью к рок-музыке. Большую часть года он носил косуху и кожаные штаны и раньше по праву считался главным секс-символом нашей школы.
Будь я, как другие девочки, без памяти влюблена в его длинные волосы и кожаную куртку, вряд ли он приехал бы за мной ночью в парк.
Родители его давно спали. Мы умудрились бесшумно пройти по темному коридору, не задев ни один из многочисленных ящиков, которые остались после недавнего переезда.
— Устала? — Дима неслышно открыл передо мной дверь в свою комнату.
Я на ощупь прошла знакомым маршрутом: не задеть шкаф, не стукнуться коленкой об угол кровати, добраться до глубокого кресла, заваленного подушками, и рухнуть в него без сил.
— Не знаю. Немного, — я пожала плечами, чувствуя, как в тепле расслабляется продрогшее тело.
Я действительно не знала, устала ли я, хочу ли спать или вернуться домой — или остаться там, в той комнате, ожидая, пока Дима обнимет меня и, как пишут в романах, «покроет поцелуями каждую клеточку моего тела».
Он опустился передо мной на корточки. Взял за руки и заглянул в глаза.
— Домой? — шепнул он.
Я покачала головой. Ком подступил к горлу, но плакать рядом с ним не хотелось. Я так и не научилась толком доверять ему ничего, кроме собственного тела.
Впервые это случилось, когда мне только-только исполнилось пятнадцать. Страшно не было, больно тоже. Я думала, что любила его, и просто позволила делать то, что, не сомневаюсь, делать ему приходилось не раз. Это было странно, больно, горячо, влажно — и лишь потом немного приятно.
Я видела, что он снова хотел меня, хоть и сдерживался. Глубоко вздохнула, улыбнулась и погладила его по щеке. Дима поднялся и снял с меня футболку. От джинсов я избавилась сама.
Кровать его была узкая и жесткая, потолок над кроватью — идеально белый, без единого пятнышка. Ночью на этом потолке причудливо играл тенями лунный свет, рисуя картины, в которых моё воображение растворялось также, как Дима во мне.
— С днем рожденья, Вера, — шепнул он, оказавшись внутри.
Его дыхание обожгло щеку.
— Спасибо.
— Я люблю тебя.
Комната тонула в темноте, и я не различала даже очертаний его лица. Минуту спустя он с тяжким вздохом опустился на меня, всем весом прижав к кровати. Я погладила его намокшие от пота волосы.
Дима встал, походил по комнате. Ему наверняка хотелось курить, но курить в квартире родители запрещали. Наконец он тихо лег рядом со мной, обнял одной рукой и прижал к себе.
Вскоре послышалось негромкое сопение. Дима заснул.

Глава 2

Солнце только показалось за неплотно задернутыми шторами, а я уже не спала, наблюдая, как блеклые лучи играют на смуглой Диминой коже. Он мирно спал, одну руку засунув под подушку, а другой крепко прижав меня к себе. Вряд ли от нахлынувших чувств — скорее, чтобы я не грохнулась с его узкой кровати.
Я осторожно погладила его по щеке. Дима чуть поморщился, но не проснулся.
События предыдущего вечера одно за другим всплывали в памяти и действовали как холодный душ. Я вспомнила, что на сегодня назначен последний экзамен, и стала спешно выбираться из постели. Меньшее, что можно было сделать, раз уж я не удосужилась вчера открыть учебники — не опоздать на него. А ехать от Димы до моей школы было больше получаса.
— Ммм? — не просыпаясь, Дима попробовал покрепче обнять меня.
— Мне пора.
— Куда?..
— Домой.
— Рано.
— У меня сегодня экзамен.
— Какой ужас, — он уткнулся носом в подушку и засопел, так и не ослабив хватку.
— Мне надо домой за вещами.
— Ммм.
— Ну пусти.
— Угу…
— Дима! — я больно ущипнула его за плечо. Он молча приподнял руку, позволяя мне выбраться.
— Что тебе дома понадобилось?
— Ну что может понадобиться на экзамене. Ручка. Паспорт. Лифчик, если я его здесь не найду, — я поочередно заглядывала под все горизонтальные поверхности в комнате. Что за дурацкая привычка у парней — отшвыривать одежду, едва она попадется под руку.
— А сколько времени? — спросил Дима в подушку.
— Шесть часов.
— Жесть.
— Вот-вот! Экзамен в восемь.
Я вытащила из-под кровати свои трусы и джинсы. Если с первой попытки найду футболку, день определенно задался.
— В последний день учебы важных экзаменов не бывает. Поверь бывалому школяру… — Дима без особой надежды похлопал по кровати рядом с собой. — Оставайся.
Я продолжала одеваться. Он решил зайти с другой стороны.
— Знаешь, как ты красива в лучах восходящего солнца? — по его губам скользнула загадочная улыбка.
— Не знаю. Зато знаю, как в лучах восходящего солнца тяжело искать раскиданную одежду.
Отыскав лифчик среди книг и блокнотов на письменном столе, я внимательно оглядела комнату в поисках телефона. Кажется, вчера он выпал из кармана джинсов. Но где именно?
За стулом обнаружились Димины потертые штаны. Недолго думая, я вытряхнула содержимое его карманов в свои. Теперь у меня были проездной, мелочь, чтобы купить по дороге кофе, и его заряженный телефон.
Под раздевающим взглядом Димы я покрепче затянула пояс и кое-как расчесала волосы пальцами.
— Правда. Не уходи, — повторил он и сел в кровати.
Я молча заплела волосы в косу.
— Вера.
— Можно взять твою толстовку?
Несмотря на то, что лето почти наступило, по утрам все еще было прохладно.
— Можно все, если останешься.
— Спасибо.
Выудив из горы вещей под стулом более-менее чистую толстовку размера на два больше моего, я натянула ее.
— В ванной есть зубная щетка.
— Помню. В твоей коробочке для гостей.
Я наклонилась, чтобы поцеловать его на прощанье.
— Нет никакой коробочки.
— Есть. Там лежат щетки всех твоих девочек.
— Нет никаких девочек, — сообщил Дима мне прямо в губы.
— Мне все равно. Пока.
В ванной в отдельном стаканчике стояли две зубные щетки, обе розовые. Я не глядя взяла одну из них, наспех почистила зубы и умылась. В дверях столкнулась с мамой Димы, вежливо поздоровалась с ней и тут же попрощалась, чувствуя странную неловкость, хотя он даже как-то представил меня своей девушкой.
Извинившись и наскоро сунув ноги в босоножки, я сбежала. Со стороны это, должно быть, выглядело ужасно глупо.
Домой я приехала в семь тридцать. Своим ключом открыла входную дверь. Тишина в квартире царила полнейшая — никакой утренней суеты и запаха крепкого кофе, который папа обычно выпивал перед работой. Кажется, никого и дома уже не было. Только у двери в коридоре одиноко стоял мой школьный рюкзак. Мне хватило короткого взгляда, чтобы понять: кто-то собрал его, доверху набив всем, что лежало на моем письменном столе — последними несданными учебниками, исписанными ручками и тетрадями. Из бокового кармана торчал паспорт.
Я с полминуты стояла в темном коридоре, тупо уставившись на этот рюкзак. Потом закинула его на плечо и вышла, неплотно притворив за собой дверь.
Я её не заперла.

В школе все было как обычно. Шестнадцать лет мне исполнилось вчера, а сегодня все стало по-прежнему. Никто не заметил ни моей мятой одежды, ни удрученного вида. Школа бурлила обычной школьной жизнью — спешила, гудела, сплетничала, дралась и орала. Я воткнула в уши наушники и осторожно пробиралась к классу, здороваясь по дороге со всеми, кого видеть совсем не хотела: одноклассниками, учителями и мелочью из начальных классов, которая вечно принимала меня за училку.
У входа в класс стоял высокий мужчина. На фоне школьного коридора он выглядел странно. Странным было все: длинные белые волосы, неестественно светлые глаза и тонкие руки с длинными, по-птичьи скрюченными пальцами, торчащими из-под манжет льняного пиджака. Мужчина заметил меня издалека и довольно улыбнулся. Какое-то мгновение мы молча смотрели друг на друга, потом прозвенел звонок, и я поспешила в класс, прижимая паспорт к груди. В школу пригласили особую комиссию, и зарегистрироваться на экзамен было сложнее, чем на рейс самолета.
На следующий час с лишним я напрочь выпала из реальности, полностью погрузившись в задания. Очнулась только, когда объявили короткий перерыв. Я вышла в коридор и снова наткнулась на странного мужчину. Он стоял на том же месте и также странно и мечтательно улыбался.
Я молча прошмыгнула мимо него в женский туалет.
— Ты знаешь, кто это? — спросила я одноклассницу, когда мы вместе вышли.
Она уставилась прямо туда, где стоял незнакомец.
— Где? Ты что, Петренко не узнала? — она хлопнула меня по плечу. — Умойся, что ли. Протри глазки. Тебе ими еще час на буковки смотреть. У тебя, кстати, что в четвертом номере?
Я хотела показать ей мужчину, но на прежнем месте его уже не было. Его вообще нигде не было, хотя меня не покидало ощущение, будто он по-прежнему за нами наблюдает.
«Ну да, — сказала я себе. — Наблюдает, а сам превратился в невидимку. Или парит где-нибудь на крыльях ночи».
Прозвенел звонок, и вместе с другими я вернулась на экзамен. Но не просидела за партой и десяти минут: в класс вошел тот самый незнакомец. Просто открыл дверь и вальяжно переступил порог. Потом чуть склонил голову в сторону учительницы, приветствуя ее, точно аристократ из девятнадцатого века, и спросил:
— Могу я использовать ваше время?
Голос у него был приятный. О таких обычно пишут «бархатный» или даже «проникающий под кожу». Я не дыша уставилась на учительницу — хоть она-то его видит?
Она приветливо улыбнулась ему, как старому знакомому, и ответила:
— Разумеется. Класс в вашем распоряжении.
Вот так прямо посреди экзамена? Серьезно? Прав был Дима, в последний учебный день серьезных экзаменов не бывает.
Мужчина неспешно, чуть шаркая ногами в светлых туфлях, двинулся к доске. Взгляд его поочередно останавливался на лицах всех, кто был в классе. Свое я постаралась сделать максимально бесстрастным.
— Вы, может быть, спрашиваете себя, дорогие дети, — начал он также неторопливо, как шел, — зачем я здесь. Хотя какие дети? Иные из вас способны на такое, что взрослым не снилось, — он замер у доски.
С последней парты мне было отлично видно, как сильно он похож на рисованную картинку, стоя вот так на темно-зеленом фоне. С длинными белыми волосами, в светлом льняном костюме — вылитый Гендальф в юности. Мужчина взглянул на меня и снова улыбнулся своей мечтательной улыбкой.
— Я пришел, чтобы лично сообщить вам одну неприятную… да, очень неприятную новость, — он выдержал театральную паузу. — Сегодня утром были убиты госпожа Дымова с детьми. Зарезаны обычным кухонным ножом. Каждый получил удар в сердце. Произошло это примерно в начале девятого. В квартире девяносто один дома номер шесть на Марьинской улице.
Я почувствовала, как внутри замерзает айсберг размером с дом. Этот человек назвал мой адрес. Но моя фамилия — Царёва.
— Госпожа Дымова приехала в эту квартиру только вчера, — словно в ответ на мои мысли продолжал мужчина. — Она была родной сестрой владельца. Если бы не взяла фамилию мужа, то звалась бы сейчас Ульяной Царевой…
Его голос доносился до меня словно издалека. Ульяна мертва? Женщина, которую я видела всего пару раз в жизни, которая заставила меня уйти из дома, а сегодня утром наверняка собирала мой рюкзак.
Не может быть.
Воцарившаяся в классе тишина нависла липким облаком. Все обернулись ко мне.
— Семья Царевых, проживающая в этой квартире, нисколько не пострадала, — продолжал мужчина. — Мы также можем с уверенностью утверждать, что убийца, — слово больно резануло слух, — был знаком с жертвой. Иначе как объяснить, что она сама открыла ему дверь? И когда убийца несколько раз ударил Дымову ножом, она, судя по всему, не сопротивлялась. Дети — девочка восьми лет, мальчик семи и младенец — убиты также.
Я поняла, что прижимаю ладонь к губам. Первым желанием было бежать домой. Или хотя бы прочь из класса, дальше от десятков устремленных на меня глаз. Но стоило мне взглянуть на дверь, как до ушей донесся тихий щелчок — словно повернули ключ в замочной скважине. Кто-то запер нас снаружи? Что, черт бы все это побрал, происходит?
Я начала задыхаться, хотя окна были распахнуты настежь.
— …говорить о том, что мы знаем подозреваемых, не имеет смысла. Я могу прямо здесь и сейчас назвать виновных.
Я подняла глаза — мужчина стоял прямо передо мной. Когда он успел подойти?
— Вера Царева, если не ошибаюсь?
— Да.
— Ты виновна в смерти своей тети и племянников...

Полный роман: "Мечты не сбываются" Надежда Дубоносова

Надежда Дубоносова. Мечты не сбываются (Глава 1)

Надежда Дубоносова. Мечты не сбываются (Главы 2-4)