Светлан Семененко
Пожалуй, единственный переводчик, чьи переводы убедили русского читателя в самоочевидном факте: эстонская литература не менее значительна, чем любая другая европейская. Эстонии удивительно не везло в русских переводах, вне зависимости от того, работал переводчик с подстрочника или с оригинала. За рубежом Алексис Раннит привлек к эстонской поэзии множество поэтов-эмигрантов: от Северянина до Горбаневской, "здесь" над ней трудились Самойлов и Тоом – все получалось, увы, какое-то среднеарифметическое. Один лишь "Лебедь, убивший танк" Лийва в переводе Семененко доказал больше, чем все предшественники.
Хейти Тальвик
(1904-1947)
КОГДА ВСЁ ИСЧЕЗНЕТ...
Когда всё исчезнет за серым туманом
и близкое станет далеким и странным,
закуришь сигару, расстанешься с домом
и выйдешь бродить по углам незнакомым.
Ответишь на чью-то беззлобную шутку,
на людном углу ущипнешь проститутку
и вскрикнешь, завидя идущего рядом
воришку с горящим, пронзительным взглядом.
В подъезде пожмешь его хищную лапу,
отдашь ему трость, и бумажник, и шляпу
и с легкой душой, без копейки в кармане
вздохнешь, и шагнешь, и растаешь в тумане...
Бетти Альвер
(1906–1989)
С ДИКИМ КРИКОМ
С диким криком, точно из ада,
в платье рваном, по горло в росе
полоумная баба-дриада
выскочила на шоссе.
Ее дочерей увели в город
силком на туманной заре.
Младшая от горя свихнулась,
говорит с тех пор на горе.
И соловьи стращают,
что от нас совсем улетят,
потому что музыку заперли в ящик
и таскают куда хотят.
Мать мою осмеяли.
Сестра побежала к обрыву.
Потом ее, плакучую иву,
сломали на тихой заре.
Она умирать не хотела.
Ее подвело ее белое тело,
волос долгий в немом серебре.
Но меня им не взять так просто.
Чешуя моя ярче слюды,
я свободна, проворна, я малого роста,
мое ложе в озере возле погоста,
мои волосы цвета воды.
Минни Нурме
(1916–1994)
СЦЕНА ИЗ БАЛЕТА
Выпархиваю легким арлекином
на сцену
восхожу на эшафот
Палач меня давно с ухмылкой ждет
и кто-то там сидит под балдахином
Склонилась ниц безмолвная толпа
блестит топор
убийцы скалит зубы
Вы кто склонился ниц
пред силой злой и грубой
я вас спасу
Я делаю немыслимые па
кручусь винтом
а сам едва не плачу
не бойтесь вызволю
я не могу иначе
я расплачусь гримас фальшивым серебром
Но вряд ли дело кончится добром
Палач желает приступить к работе
а я верчусь пляшу
поклоны бью и рукавом машу
и колесом хожу на эшафоте
Я говорю наточен ли топор
иначе как же
голова не овощ
Палач с усмешкой отвергает помощь
он хоть и глуп,
но дьявольски хитер
Я прыгаю
толкаю палача
он падает
мешком летит с помоста
все вскакивают
всё решилось просто
на сцене свалка крики беготня
столпотворение вокруг меня
гудки сирены
И я на голове стою посередине сцены
Матс Траат
(р. 1936)
ВАЖНЯ
Гляди, важня вдали, на повороте,
как дом пустой, щеколда на дверях.
Всё спит кругом, лишь звезды на работе
да домовые возятся впотьмах.
Там в темноте, надменны и суровы,
огромные весы стоят одни.
Любую тяжесть выдержать готовы,
любую правду вынесут они.
Зерно ли, торф, телегу ли пустую –
всё взвешивают летом и зимой,
не тратя слов, о прошлом не тоскуя,
в ответе перед вечностью самой.
Когда-нибудь под осень, в злую стужу
на те весы свою поставлю душу.
Хандо Руннель
(р. 1938)
* * *
Три черепа бранились
в подземной темноте.
Они там очутились
в кромешной темноте.
Не знали, кто чужой там
и кто кому там свой,
охвачены глубокой
взаимною враждой.
Три гладких, одиноких
затеяли галдеж,
что в этом захолустье
порядка ни на грош.
Из трех различных станов,
на четырех ветрах,
бранились, воевали,
ругались, прямо страх.
То были наши кости.
Незнамо где тела.
Эстонские могилы.
Эстонские дела.
Андрес Эхин
(1940–2010)
ЖЕНСКИЙ БУНТ
Пасется солнце в облаках, как золотой телок.
А магазин уже закрыт, и на дверях замок.
Закрыли лавку на обед, спит на прилавке кот,
храпит директор за столом, урчит его живот.
Пять женщин с сумками стоят.
За дверью выстроились в ряд.
Но солнца луч по стенке влез и ослепил их вдруг.
И померещился им лес, река, и пестрый луг,
и ветра шум в сени лесов, и тень, и пенье птиц.
И нет ни лавки, ни весов, ни толстых продавщиц.
Они кастрюльки достают
и вдребезги витрину бьют!
И вот они бегут, бегут, они бегут туда,
где лес раскинул свой уют, где булькает вода,
бегут, роняя кошельки, теряя башмаки...
И встречный, рот раскрыв, им вслед глядит из-под руки.
Они ложатся на траву и сквозь пернатых гам
кукушку слушают, забыв подсчет вести годам.
Светлеют лица их. Они, закрыв глаза, лежат.
И все вздыхают. И молчат. Вздыхают. И молчат.
Уж скоро осень... Снова дождь, и снег, и вой ветров,
и трав увядших долгий сон в постели холодов.
Уж скоро ночь. Они встают. Они бредут во мглу,
где ждет их служба, и супруг, и лавка на углу.
Пауль-Эрик Руммо
(р. 1942)
НИЗКИЙ ДОМИК СТЕНЫ БЕЛЫ
я на койке онемелый
лоб горит жужжит стена
простыня накалена
что бренчит в окошке света
мчит луна она карета
млечный путь он невесом
ночь кричит под колесом
по колосьям скоро скоро
под колесами озера
по колодам стоп увяз
низкий домик в спицах вяз
низкий домик стены белы
я на койке онемелый
ночь кричит
под колесом
мочь вопит
доколе
сон
Тоомас Лийв
(1946–2009)
ЛЕБЕДЮ, УБИВШЕМУ ТАНК
ох лебедь прекрасный белый лебедь не убивай
этот танк лети прочь лебедь пусть он живет
этот железный танк беспомощно как больная
лягушка барахтающийся средь колосящегося
поля не убивай этот железный танк
ведь танк так же хочет жить как и ты лебедь
ох лебедь прекрасный белый лебедь что ты
делаешь что ты творишь ты оторвал у танка
пушку ох ужасный лебедь убийца душегуб
что ты наделал теперь глядит бедный маленький
танк пустой кровавой глазницей на мир
пустой кровавой глазницей глядит на всё это
великолепие на праздник цветов на это поле
на синее небо на лес вокруг на эту ярко-зеленую
зелень ох лебедь чудовище ведь пушка это
его единственный глаз его синий единственный
глаз ох лебедь вот попадись ты мне
я тоже глаза тебе выколю а окровавленные
глазницы солью посыплю чтоб ты корчился
в невыразимых мученьях ох лебедь лебедь
слепец неразумный не трожь не отрывай
у танка гусеницы ведь гусеницы это же
танка крылья подумай лебедь ужасный
вспомни хотя бы о нежных крылышках
своих детей подумай о них ты убийца
ты лебедь ты изверг чудовище не отрывай
у танка крылья ох этот бедный маленький танк
умирающий под палящим солнцем среди
колосящегося поля безглазый бескрылый
изнемогший в неравной борьбе с тобой лебедь
и что он сделал тебе этот маленький железный
защитного цвета этот беззащитный танк
эта твоя беззащитная жертва слепой
увечный беспомощный танк и хотя всё поднебесье
оглашено жуткою лебединой победною
песнью рушатся дерева увядает поле
пересыхает река в знак великой скорби
и злаки гибнут в том месте где
корчится в предсмертных муках танк и вот
он уже умер бедный танк мертв и деревья
тянут свои искалеченные стволы к небу
а в небе полно лебедей этих чудовищ
и поле стонет и охает и причитает
и речка мечется высохшая бедная бледная
в лице ни кровинки
Юхан Вийдинг
(1948–1995)
ОБЛАВА
На детей на ваших смотрит вся Европа
говорил полковник впрочем генерал
прибыл полк детей он вылез из окопа
вытер пот со лба и тут же прахом стал
зацвела картошка а война на месте
а война идет и ходит часовой
побежит присядет на отхожем месте
а туда детей пускать как на убой
всех порастерял потешился на славу
а когда с войны приказ пришел опять
на племянников устроили облаву
ибо внуков нету внуков негде взять
