Эринии. Густав Доре
«Почему немцы так яростно истребляли евреев?» — «Вы ошибаетесь, если думаете, что дело только в евреях, — спокойно возразил я. — Евреи — лишь одна из категорий врагов. Мы уничтожаем всех наших врагов, кто и где бы они ни были». — «Да, но признайтесь, по отношению к евреям вы проявляли особое рвение». — «Я другого мнения. У фюрера, возможно, есть личные основания ненавидеть евреев. Но в СД мы никого не ненавидим, мы беспристрастно преследуем врагов. Выбор, который мы сделали, рационален». — «Ну, не вполне. Зачем вам ликвидировать душевнобольных или инвалидов в больницах? Какая от этих несчастных исходит опасность?» — «Лишние рты. Вам известно, сколько миллионов рейхсмарок мы сэкономили таким образом? Уж не говоря о кроватях в больницах, освободившихся для раненых фронтовиков». — «А я знаю, почему мы убили евреев, — в золотистом теплом свете раздался голос долго молчавшей Уны. — Убивая евреев, мы хотели убить самих себя, убить в себе еврея, вытравить в себе то, что мы приписываем евреям. Убить в себе толстобрюхого бюргера, который считает каждый грош, гоняется за почестями и грезит о власти, о той власти, которую в его представлении олицетворяет Наполеон Третий или банкир, убить бюргерскую мораль, убогую, успокаивающую, убить привычку экономить, покорность, услужливость кнехтов, убить все эти немецкие достоинства. Нам до сих пор невдомек, что качества, которыми мы наделяем евреев, — пресмыкательство, слабоволие, жадность, скупость, стремление к господству, злобность — по сути немецкие. Евреи проявляют их, потому что мечтают походить на немцев, быть немцами. Они нам раболепно подражают, мы для них — воплощение всего прекрасного и положительного, что есть в крупном бюргерстве, мы — золотой телец тех, кто избегает суровости пустыни и Закона. Или они только делают вид. Вполне вероятно, что в итоге они переняли эти качества чуть ли не из вежливости, из симпатии к нам, чтобы не казаться чужими. А мы — наоборот, мечта немцев — быть евреями, быть чистыми, несокрушимыми, верными Закону, отличаться от других и быть близко к Богу. В действительности же заблуждаются и немцы, и евреи. Потому что, если слово еврей и обозначает что-то в наши дни, то обозначает кого-то или нечто Иное, быть может, невозможное, но необходимое».
«Благоволительницы» Джонатана Литтелла — скандальный роман о холокосте, который провозгласили одновременно и шедевром, и порнографией
700-страничный роман американца Литтелла, написанный на французском языке от лица эсэсовца-извращенца и в подробностях описывающий чудовищные карательные операции на Восточном фронте, называют одновременно «великой книгой» и «порнографией насилия» (в зависимости от страны, где он издан). Книга вызвала бурную реакцию в литературных кругах, но стала супербестселлером и принесла автору престижную Гонкуровскую премию. Этой осенью издательство Ad Marginem выпустило роман в расширенной версии. По случаю переиздания критик Владимир Панкратов рассказывает, как Литтелл связан с Россией, почему он провоцирует темой холокоста и чем роман интересен русскому читателю.
«Благоволительницы» впервые выходят во Франции в 2006 году, становятся супербестселлером и дарят автору возможность, теоретически, больше не работать до конца жизни. За первый месяц расходятся 170 000 экземпляров, в 2013 году Литтелл говорит в интервью о распроданном тираже в миллион копий. В 2006-м он получает Гонкуровскую премию (главную во Францию по части литературы) и Гран-при Французской академии. Сегодня книга переведена не меньше чем на 20 языков, однако еще никому не удалось заполучить права на экранизацию — автор сомневается, что из нее вообще возможно сделать кино. Где-то уже на пятидесятой странице из семисот понимаешь, насколько он прав.
Что происходит в романе?
Чрезвычайно начитанного («в молодости увлекался литературой и философией»), но ничем не выдающегося юриста Максимилиана Ауэ, испытывающего сексуальное влечение одновременно и к родной сестре, и к представителям своего же пола, волею судьбы заносит на службу в СС. В составе айнзацгрупп он проходит Западную Украину и Северный Кавказ, становится очевидцем расстрелов в Бабьем Яру, попадает в Сталинград, чудом добирается до Берлина, затем, после войны, умудряется избежать наказания и затеряться во французской провинции. Он постоянно в центре событий — и в то же время как бы в стороне. Случайно отправившись в путь за немецкой армией, он так же случайно получает повышение за повышением, выстраивая, будто против своей воли, внушительную карьеру. Хоть он и не считает себя виноватым, эта случайность, непреодолимая цепочка обстоятельств, и станет подспудным доводом защиты самого себя перед воображаемыми читателями (весь роман выглядит как странные мемуары, обращенные ко всем нам, словно рассказ Гумберта Гумберта). Главная мысль состоит в том, что его место мог случайно занять любой из нас, а главный вопрос Литтелл ставит так: оказавшись в воронке, смогли бы мы действовать иначе?
Почему он вызвал такой резонанс?
Из сухой подборки цифр может показаться, что книга получает стопроцентно одобрительные отзывы и потому взлетает в топ продаж. Однако, думается, главной причиной такой популярности романа становится как раз его неоднозначность; спорность материала и уместность используемых инструментов ложатся в основу не просто въедливых разборов, а настоящих жарких споров. Роману посвящают не просто рецензии, а целые книги и отдельные номера журналов. О чем же здесь спорить? Первое, что приходит на ум, — достоверность исторических сведений; но с этим всё в порядке. Литтелл пять лет собирает материал — разговаривает с выжившими очевидцами событий, прочитывает массу архивных документов, мемуаров и научных монографий. Посещает описываемые места, а это довольно обширная география. Историки, хоть и не забывают напоминать, что это лишь художественный роман, по большей части лишь разводят руками: Литтелл провел выдающуюся журналистскую и исследовательскую работу.
Европейского читателя в замешательство привело другое. Во‑первых, автор касается если не запретной, то весьма неудобной темы холокоста, причем дает слово неприкрыто циничному герою и акцентирует внимание не на тех, кто погиб, а на тех, кто убивал. Во‑вторых, Литтелл большую часть повествования посвящает действиям на Восточном фронте, на территориях Советского Союза, а это не самая известная (или не самая интересная?) для жителя Европы страница в истории Второй мировой. В-третьих, эстетическая составляющая формы и содержания: плотный, «засасывающий в себя» текст показывает войну не с фактологической и даже не с эмоциональной, а с физиологической стороны; чудовищные сцены расстрелов (где черепа лопаются, словно фрукты) соседствуют с описаниями заживо гниющей плоти (все офицеры насквозь больны и истощены) и сексуальных фантазий, которым иногда предается главный герой.
«Что происходит?» — «Женщина умирает. Санитар пытается провести кесарево». — «Кесарево?! Он чокнулся, честное слово!» И пошлепал вверх по улице к дому. Я за ним. Отт вихрем ворвался в дом: «Что за свистопляска, Грев?» Санитар склонился над крошечным комком, пищащим в одеяле, заканчивая перевязывать пуповину. Мертвая женщина, глаза широко распахнуты, оставалась на столе, голая, окровавленная, разрезанная от пупа до промежности. «Все в порядке, унтерштурмфюрер, — отрапортовал Грев. — Он выживет, но нужна кормилица». — «Идиот! — заорал Отт. — Дай сюда, сейчас же!» — «Зачем?» — «Дай быстро!» Отт побледнел и затрясся. Потом вырвал сверток у Грева и, взяв младенца за ножки, размозжил ему голову об угол печки и бросил на пол. Грев захлебнулся от бешенства: «Зачем вы это сделали?!» Отт ревел: «Ты бы лучше оставил его подыхать в брюхе матери, недоделанный придурок! Не трогал бы! Ты для чего вытащил эту мразь? Ты решил, что прежнее место недостаточно теплое?» Он развернулся на пятках и вышел".
Почему Литтелл так пишет?
Журналисты часто обращают внимание на «размытую идентичность» Литтелла — американского еврея литовского происхождения, чьи бабушка с дедушкой были коммунистами, — пытаясь в этом, видимо, углядеть какие-то мотивы к написанию «Благоволительниц». Сам автор от любых наводящих в эту сторону вопросов с иронией отмахивается. Свой (пока) главный роман Литтелл начинает писать на четвертом десятке, но задумывает его еще в студенчестве. И что действительно нужно о нем знать — в течение нескольких лет, и до «Благоволительниц», и после, он оказывается в горячих точках, где идут военные действия разного масштаба, — и как журналист, и как член некоммерческой организации Action Against Hunger. Босния, Конго, Афганистан, Судан, Сьера-Леоне. Чечня.
Наблюдая за разными режимами, он исследует явление «палача», будь в этой роли отдельный убийца или целое государство. Его интересуют все звенья этой цепи, начиная с мотивов преступления, продолжая его формальным обоснованием перед самим собой или обществом и заканчивая техническими деталями исполнения. Его, как исследователя, неочевидная проблема преступника интересует больше, чем однозначная трагедия жертвы. Для разговора на эту тему он мог бы использовать увиденное в Руанде или Чечне, но намеренно берется за нацистов, чтобы читатель не смог отмахнуться от проблемы как от слишком локального конфликта; чтобы европеец прочитал именно про себя, а не про далеких и непонятных ему жителей Африки или Кавказа.
Разбираясь же в мотивации участвующих в холокосте офицеров (даже самого мелкого калибра), Литтелл обращает внимание на бюрократизм этого процесса. «Банальность зла» оказывается воплощена в его рутинности. В «Благоволительницах» офицеры СС проводят будни (всего лишь очередные будни) не только в расстрельных рвах, но и в собственных кабинетах, на бесконечных совещаниях и ужинах. В штабах творится настоящая свистопляска с потерянными документами и сбрендившими офицерами, в которых желание выслужиться борется с удушающей паникой. Умерщвление людей должно проводиться с наименьшими потерями для психики солдат и оружейных припасов; отчеты должны содержать как можно больше фотографий; советские архивы должны быть препарированы и подшиты к делу. Для многих массовое убийство становится не просто приказом, но и возможностью построить карьеру.
Наконец, война — карнавальное время, когда люди и понятия получают новые роли и значения, когда любовь максимально приближается к смерти. Главный герой оберштурмбанфюрер Ауэ — клинический пример раздвоенной личности. Он одновременно палач и жертва; свой и чужой (ариец по происхождению, чуть не угодивший в тюрьму за мужеложство); мужчина, желающий оказаться в теле женщины; исполняющий приказы солдат и рефлексирующий интеллектуал; здоровый и больной; эстет и извращенец. Происходящее в «Благоволительницах» — «грандиозный инцест, смешавший разум и безумие» (Жорж Нива). Чтобы передать на словах это кровосмешение всего и вся, Литтелл, в чем-то вдохновляясь языком романа Уильяма Фолкнера «Авессалом, Авессалом!», конструирует текст-стену из длинных предложений и таких же абзацев, которые не дают читателю «продохнуть и восстановиться». В итоге ощущение от текста тоже двойственное — «не только чувство отвращения, но и чувство удовольствия» (И. Даниленко).
Чем интересен роман для (русских) литературоведов и читателей?
Что еще нужно помнить о Литтелле, так это то, что он, выпускник Йеля, большой знаток литературы. И «Благоволительницы», кроме прочего, — это текст, в постмодернистском духе нашпигованный отсылками и к мифологии, и к литературе и искусству XX века. Ранение Ауэ в голову можно интерпретировать как открывшийся у него третий глаз (намек на Ж. Батая), а то, что в конце герой кусает Гитлера за нос, — реверанс «Носу» Н. В. Гоголя. Ценители без труда обнаружат «следы» любимых Литтеллом Флобера и Луи-Фердинанда Селина. Герой в романе размышляет о Лермонтове и даже отправляется на место его гибели, а Сергей Зенкин проводит параллель между Ауэ и Печориным. Благоволительницы, в конце концов, — это Эринии, богини мести, преследовавшие Ореста, который убил собственную мать; Ауэ чувствует это преследование, хотя так до конца и не признается в содеянных преступлениях. И это лишь то, что лежит на поверхности. Перечитывая интервью Литтелла, в которых он не раз упоминает, что написал роман ровно за 120 дней, невольно подумаешь, не намекает ли он даже здесь на роман де Сада.
Что же касается исторических источников, главными из них, помимо архивных документов, являются «Кавказские заметки», состоящие из дневниковых записей немецкого писателя и офицера Эрнста Юнгера; мемуары одного из главных политических деятелей гитлеровской Германии Геринга; а также роман Василия Гроссмана о Сталинградской битве «Жизнь и судьба». Литтелл вообще хорошо знает русскую историю и разбирается в самых разных явлениях, от черносотенцев до нацболов, так что развесистой клюквы, которую можно было бы ожидать от американского автора, вы тут не увидите.
Кое-что о новом издании «Благоволительниц»
В переиздании исправлены некоторые неточности и ошибки, а также восстановлены целые фрагменты текста, которые, как выяснилось, при переводе были утеряны. Директор Ad Marginem Михаил Котомин рассказал, что в первом издании оказались опущены некоторые слова, части предложений и даже целые абзацы. Литтелл, щепетильный до мелочей и крайне болезненно относящийся к переводам своего текста (он даже публиковал отдельное «Письмо моим переводчикам»), попросил довести перевод до ума, что и было сделано. Не то чтоб можно было рассчитывать на еще более сокрушительный эффект от текста благодаря найденным отрывкам, но тем, кто будет впервые читать роман в «полноценной сборке», конечно, немного завидуешь.
ESQUIRE WEEKEND 2021
Владимир Панкратов
