30 августа / 12 сентября родился СЕРГЕЙ МАРКОВ (1906—1979) — поэт, прозаик, историк, географ, путешественник, этнограф, журналист.

ПЕРВЫЙ СОНЕТ

Луна на небе, как верблюжий вьюк,
Качается, и тучи голубые
Несут собой блестящий полукруг.
Кругом всё дико, словно в дни былые.
Мне кажется, что в мире век Батыя,
Те дни, когда топтали орды юг.
Мерцают сквозь откинутый тюндюк
С небес полночных звёзды золотые.
Под скопищем угрюмых облаков
Бурьян встаёт с глухим и тяжким звоном.
В полыни слышен дикий вой волков,
Здесь орды шли с бряцанием и стоном.
Здесь медленно дыхание веков...
Луна плывёт над первобытным лоном.
1924

ЮРОД ИВАН

Над Угличем несутся облака,
В монастырях торжественное пенье,
Юрод Иван, посаженный в ЧК,
Испытывает кротостью терпенье.
Но вот в подвале раздаётся гуд.
Мелькают в люке головы и плечи,
Мадьяры красноштанные идут,
Ругаясь на неведомом наречье.
«Вставай, юрод!» – «Я кроток, сир и гол,
И сам Господь послал мне эту долю». –
«Скорей вставай, последний протокол
Гласит: "Юрода выпустить на волю"».
Юрод в ответ: «Страдания суму
Я донесу. ...Крепка Господня дума...»
Юрод умолк, и грезится ему
Горящая могила Аввакума.
«Но мы тебе не выпишем пайка,
В Поволжье голод, уходи отсюда». –
«Хочу страдать». Оставлена пока,
Уважена юродова причуда.
Над Угличем несутся облака,
В монастырях мерцанье белой моли,
Так поминали в древние века –
Горбушкой хлеба и щепоткой соли.
1926

НЕЖНОСТЬ САНКЮЛОТОВ

Мы не знаем слова «Пощади!».
Пусть кипит кромешная работа –
Великан на светлой площади
Пробует ступени эшафота.
В горе нашем, хмурясь и дрожа,
Смертным криком надрывая голос,
Мы несем на острие ножа
Нежность, тонкую как женский волос.
Нам гробницы – стены волчьих ям,
Старых рвов зеленые трущобы.
Нежность к погибающим вождям
Обрастает черной тенью злобы.
В паутинном стынущем углу,
Не найдя кривого изголовья,
Робеспьер на каменном полу
Стонет и плюется синей кровью.
Перед устьем гибельной тропы
Он упал… Готова ли могила?
Эй вы, там, цирюльники толпы,
Не жалейте жаркого точила!
Он лежит… Виски – что серебро.
Слушай, страж, зевающий у входа:
Кандалы, пеньковое жабо
Не к лицу Защитнику народа!
Председатель тайного суда,
Разложи скорей свои бумаги!
Ведь не зря сегодня господа
Вынули упрятанные шпаги.
Нам гробницы – стены волчьих ям,
Мы – колосья темного посева.
Нежность к убиваемым вождям –
Лишь подруга алчущего Гнева.
Он идет, горит багровый рот…
Песня гнева, ты не вся пропета!
Мы не зря промыли эшафот
Рыжей кровью Толстого Капета!
1927

АНТИКВАРЫ

Бури, вихри, рыжий пыл пожаров —
Всё, что смерти говорит на «ты»,
Не смирит безумных антикваров,
Скопидомов щедрой красоты!
О скупцы! Сердцам велите биться,
Говорите смерти: «Не грози!»
Вы, крыло сияющей Жар-птицы
Жадно отыскавшие в грязи.
Жизнь свою попробуй сделать чудом,
Не на месяц, а на много лет
Находи и сохраняй под спудом
Радость, источающую свет.
Вот смотрю, смятенный и томимый,
И твержу: «Я буду очень скуп».
Только я заметил у любимой
Золотые точки возле губ!
Щедрость тоже сберегает души;
Я запомнил это с давних пор!
За один архипелаг веснушек
Пять Америк отдал Христофор.
1928

МАРИНА

Пыльный шум толпится у порога.
Узкая Виндавская дорога,
Однопутье, ветер да тоска,
И вокзал в затейливых причудах —
Здесь весь день топорщатся на блюдах
Жабры разварного судака.
Для тебя ни солнца, ни ночлега,
Близок путь последнего побега,
Твой царевич уведён в подвал,
Свет луны медлителен и зыбок,
В показаньях множество ошибок,
Расписался сам, что прочитал.
Паровоза огненная вьюга,
И в разливах тушинского луга
Вспоминай прочитанную быль —
Здесь игра большая в чёт и нечет,
Волк в лесу, а в небе ясный кречет,
А в полях ревёт автомобиль.
Обжигай крапивою колена,
Уходи из вражеского плена
По кустам береговой тропы!
За Филями на маневрах танки,
У тебя ж, залётной самозванки,
Прапоры да беглые попы,
Да старинный крест в заречной хате.
А сама служила в Главканате
По отделу экспорта пеньки.
Из отчётов спешных заготовок
Убедилась в прочности верёвок,
Сосчитала пушки и штыки.
Посмотри, прислушайся, Марина,
Как шумит дежурная дрезина,
Шелестят железные мосты,
Как стрелки берут на изготовку,
Кто клинок, кто жёлтую винтовку,
Как цветут и шевелятся рты.
И стрелки в своём великом праве
Налетят, затравят на облаве,
Не спастись ни в роще, ни в реке.
А на трупе — родинки и метки,
Чёткий шифр из польской контрразведки,
Что запрятан в левом каблуке.
1929

СИНЯЯ КАРТА

Ветку синих жилок под коленом
Невзначай увидев у тебя,
С той поры в томленье неизменном
Стал я жить, тоскуя и любя.
Умудрённый радостным познаньем,
Я припомнил молодости сны;
Ветвь была неясным очертаньем
Путнику обещанной страны.
Я курил и пил, читал Брет-Гарта
И молил: в душе моей живи,
Синяя запутанная карта
Путешествий к островам Любви!
1930

СЕКСОТКА

Через реку на черной лодке
С подложным паспортом в подметке
Я плыл в Россию как домой.
Всю жизнь не подводила водка,
Глотал её, как соль селедка,
А вот прекрасная сексотка
Меня сосватала с тюрьмой.
..........................................................
Она шептала мне: «Доверься.
Люблю до гроба». Без затей
Я выдал планы всех диверсий
И дислокацию частей.
Наутро окна стали мглисты,
И осторожные чекисты
Отмычкой открывали дверь,
Потом, нажав на все регистры,
Вошли, учтивы и речисты.
Что делать, думаю, теперь?
Один спросил, садяся рядом:
«Не вы ль с карательным отрядом
Пришли однажды на Мезень?
И там, командуя парадом,
С английским капитаном рядом
Пугали город целый день?
Но чур не врать! Нажмём на кнопку.
Кто брал под Оренбургом сопку
И был представлен Колчаку?
Кто динамит подсунул в топку?
Кто бомбу бросил в Центропробку
И скрылся с пулею в боку?
Теперь пойдемте с нами бриться,
Вас ждёт прекрасная светлица
С прекрасным видом из окна,
Натёрта воском половица,
Вы не устанете хвалиться:
Везде покой и тишина».
Она, наверно, хохотала.
А в коридорах трибунала,
Где с вечера ходил народ,
Старуха квасом торговала.
Гремел о кознях капитала
Судья, меня вгоняя в пот.
И прокурор встает — высокий,
В чернилах вымазаны щеки,
Лицо, как синяя печать.
И, открывая рот широкий,
Цедит оборванные строки
И заключает: «Расстрелять!»
А в зале — крашеные губы,
Ячменной гущей пахнут шубы,
Наперевес тяжелый штык.
Сейчас невольно стиснешь зубы,
Считая версты, дни и трупы,
Тяжёлый подавляя крик.
Мгновенье классового гнева
Пришло. Равнение налево!
Не спотыкаться, милый друг!
Зерном могильного посева,
Свинцом последнего напева
Отмечен тягостный испуг.
А вы, противники, хотя бы
Уведомили наши штабы,
Что я покинул этот свет,
Попавшись глупо, из-за бабы?
И хоть и все мы в этом слабы,
Солдатской чести в этом нет.
Не позднее 1931

ПУШКИН

Мороз и снег придуманы не зря —
Чтоб охладить не одного витию;
Не зря у нас одни фельдъегеря
Исследуют огромную Россию.
К чему Гумбольдт, когда есть Бенкендорф?
О, страшный край морозов и оков,
Где на ветру декабрьском стынут слезы,
Воротами, отворенными в ад,
Шлагбаумы сибирские скрипят,
Звенят протяжно мерзлые березы!
Попробуй пикни. Только шевельнут
Одним перстом, затянутым в перчатку,—
Умчат в Пелым, Березов иль Камчатку,
Куда китов гоняет алеут...
1937

* * *
Галине Петровне Марковой
Знаю я — малиновою ранью
Лебеди плывут над Лебедянью,
А в Медыни золотится мёд.
Не скопа ли кружится в Скопине,
А в Серпейске ржавой смерти ждёт
Серп горбатый в дедовском овине?
Наливные яблоки висят
В палисадах тихой Обояни,
Город спит, но в утреннем сиянье
Чей-нибудь благоуханный сад.
И туман рябиновый во сне
Зыблется, дороги окружая,
Горечь можжевеловая мне
Жжёт глаза в заброшенном Можае.
На заре Звенигород звенит —
Будто пчёлы обновляют соты,
Всё поёт — деревья, камни, воды,
Облака и рёбра древних плит.
Ты проснулась. И лебяжий пух
Лепестком на брови соболиной,
Губы веют тёплою малиной,
Звоном утра околдован слух.
Белое окошко отвори!
От тебя, от ветра, от зари
Вздрогнут ветви яблони тяжёлой,
И росой омытые плоды
В грудь толкнут, чтоб засмеялась ты
И цвела у солнечной черты,
Босоногой, тёплой и весёлой.
Я тебя не видел никогда...
В Темникове тёмная вода
В омуте холодном ходит кругом;
Может быть, над омутом седым
Ты поёшь, а золотистый дым
В три столба встаёт над чистым лугом.
На Шехонь дорога пролегла,
Пыльная, кремнистая дорога.
Сторона веснянская светла.
И не ты ль по косогору шла
В час, когда, как молоко, бела
Медленная тихая Молога?
Кто же ты, что в жизнь мою вошла:
Горлица из древнего Орла?
Любушка из тихого Любима?
Не ответит, пролетая мимо,
Лебедь, будто белая стрела.
Или ты в Архангельской земле
Рождена, зовёшься Ангелиной,
Где морские волны с мёрзлой глиной
Осенью грызутся в звонкой мгле?
Зимний ветер и упруг и свеж,
По сугробам зашагали тени,
В инее серебряном олени,
А мороз всю ночь ломился в сени.
Льдинкою мизинца не обрежь,
Утром умываючись в Мезени!
На перилах синеватый лёд.
Слабая снежинка упадёт —
Таять на плече или реснице.
Посмотри! На севере туман,
Ветер, гром, как будто океан,
Небом, тундрой и тобою пьян,
Ринулся к бревенчатой светлице.
Я узна́ю, где стоит твой дом!
Я люблю тебя, как любят гром,
Яблоко, сосну в седом уборе.
Если я когда-нибудь умру,
Всё равно услышишь на ветру
Голос мой в серебряном просторе.
1940

* * *
Если голубая стрекоза
На твои опустится глаза,
Крыльями заденет о ресницы,
В сладком сне едвали вздрогнешь ты.
Скоро на зелёные кусты
Сядут надоедливые птицы.
Из Китая прилетит удод,
Болтовню пустую заведёт,
Наклоняя красноватый гребень.
Солнце выйдет из-за белых туч,
И, увидев первый тёплый луч,
Скорпион забьётся в серый щебень.
Спишь и спишь... А солнце горячо
Пригревает круглое плечо,
А в долине горная прохлада.
Ровно дышат тёплые уста.
Пусть приснится: наша жизнь чиста
И крепка, как ветка винограда!
Пусть приснятся яркие поля,
глыбы розового хрусталя
На венцах угрюмого Тянь-Шаня!
Дни проходят, словно облака,
И поют, как горная река,
И светлы свершенные желанья.
Тает лед ущелий голубой.
Мир исполнен радостного смысла.
Долго ль будет виться над тобой
Бирюзовой лёгкою судьбой
Стрекозы живое коромысло?
1940

РАССТРЕЛ ГУМИЛЕВА

Часы протяжно и долго били,
День прибавился к календарю.
Черные крылья автомобиля
Сейчас унесут, унесут зарю.
Пять патронов, скрытых в железе,
Синий свинец и белая сталь.
Черных людей Чад и Замбези
И Тамариндов высоких жаль.
Люди тебя убьют, не жалея,
Мозг виноградом облепит гранит.
Бронзовый Петр, попирающий змея,
Заговори языком пирамид.

* * *
Оставила тонкое жало
Во мне золотая пчела;
Покуда оно трепетало,
Летунья уже умерла.
Но как же добились пощады
У солнца и ясного дня
Двуногие, скользкие гады,
Что жалили в сердце меня?
1954

ЯЗЫК ДЕТЕЙ

Шумят сады, и солнечные пятна
Горят слюдой на голубом песке,
И дети говорят на непонятном
Нам, взрослым, океанском языке.
Я слушаю, не находя ответа...
Кому, скажите, понимать дано
Косноязычье светлое поэта
И детский лепет, тёмный, как вино?
1979

ПРИЧУДЫ

Когда над устьем каменных дорог
Взойдет заря, последняя по счету,
Я разорву на корпию платок,
Почувствовав смертельную немоту.
Пускай земля, встречая щедрый срок,
Вскипит от крови бешеной и зыбкой…
Я эту тень трагических тревог
Встречаю недоверчивой улыбкой.
Храню платок, как жизнь, седло и плеть,
Как водонос — поющие сосуды.
Поэты! Нам позволено иметь
Такие заповедные причуды.

* * *
СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ МАРКОВ (30 августа / 12 сентября 1906 — 4 апреля 1979) — поэт, прозаик, историк, географ, путешественник, этнограф, журналист. Действительный член Географического общества СССР (1946). Член Союза писателей СССР (1947).
Родился в Костромской губернии, где отец работал землеустроителем. В 1912 году семья переехала в Вологду, затем, в 1914, — в Грязовец, где Сергей окончил два класса гимназии, а весной 1917 — в Верхнеуральск.
В 1919 году вместе с отступавшими белогвардейскими частями семья перебралась в Акмолинск, где вскоре родители умерли от тифа и холеры. Младшие братья и сёстры попали в приют, Сергей оставил учёбу, чтобы помогать им. Служил в уездном продовольственном комиссариате, заготконторе, военном комиссариате, уездной прокуратуре, канцелярии народного следователя.
Впоследствии жил в Петропавловске, Новосибирске, где сблизился с местными литераторами — Л. Мартыновым, И. Ерошиным и др. В 1928 году жил в Ленинграде, в 1929 году переехал в Москву. В начале 1930-х путешествовал по Средней Азии.
Первое стихотворение опубликовал в 1920 году в газете «Красный вестник» (Акмолинск), также писал стихи, фельетоны, заметки для различных газет.
Благодаря публикации рассказа «Голубая ящерица» («Сибирские огни». 1928. № 3) был замечен М. Горьким, при его поддержке выпустил первый сборник рассказов под тем же заглавием.
В 1932 году был арестован по обвинению в создании контрреволюционной группировки (т.н. «дело Сибирской бригады»; по нему же проходили Л. Мартынов, Е. Забелин, П. Васильев, Н. Анов), содержался во внутренней тюрьме на Лубянке. 2 июля 1932 году был сослан в Мезень сроком на три года. Позднее по ходатайству М. Горького переведён в Архангельск.
Освободившись, работал в газете «Правда Севера», в СевРОСТА и СевТАСС, состоял собственным корреспондентом газеты «Вечерняя Москва» по Северному краю. В 1937—1941 годах жил в Калинине и Можайске.
В 1941 году был мобилизован, несмотря на возраст, болезнь и плохое зрение. Служил рядовым 33-й запасной стрелковой бригады Западного фронта, опубликовал в газете «Комсомольская правда» цикл стихов о русских героях: Кузьме Минине, Иване Сусанине, Суворове, Багратионе и др.
Был демобилизован вследствие крайнего истощения. После окончания войны вместе с семьёй жил в Москве.
В 1946 году вышел первый поэтический сборник «Радуга-река».
Всю жизнь занимался поиском и исследованием материалов об открытиях на Тихом океане, принадлежащих русским мореплавателям и землепроходцам. По результатам исследований составил «Тихоокеанскую картотеку», материалы которой легли в основу его повестей о Н. Н. Миклухо-Маклае («Тамо-рус Маклай») и Н. М. Пржевальском («Повесть о Великом Охотнике»), романа о Л. Загоскине («Юконский ворон»), «Летописи Аляски», книги о Ф. Достоевском и Ч. Валиханове («Идущие к вершинам») и др.
Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.
#поэтическая_закладка_Зелёной_Лампы