VI. КАРИ
Толя рассказывает, как все это было
...Я бреду вдоль набережной Невы, мимо гостиницы Ленинградская, к знакомому дому на проспекте Маркса. Я не знаю еще, где и как настигла Кари дьявольская машина. По дороге захожу в гастроном, зачем-то покупаю бутылку вина и торт, как будто бы я сейчас позвоню, как будто бы мне откроет улыбающаяся Кари, мы откроем вино, будем пить чай... Зачем я купила этот идиотский торт? Просто мне очень страшно. Я не знаю, что за дверью. Я совершенно не представляю, как я их увижу. Как буду говорить с ними.
...Полуподвальная квартира на Маркса разорена и кажется необитаемой, почти нет мебели, свалены в кучу, чемоданы и узлы, словно сюда вселились беженцы, или, напротив, вот – вот её покинут. Маленький Алёша у бабушки; на полу, на матрацах, спят Лада и какие-то молодые люди. Толя измучен, изнурён и худ до того, что кажется бесплотным. Он внешне спокоен, но пальцы дрожат, и курит сигарету за сигаретой. О непостижимой катастрофе он рассказывает негромким ровным голосом, и оттого ужас и абсурд происшедшего кажется еще ужаснее.
...В начале мая их вызвали в ОВИР и сообщили, что разрешение на выезд семьи получено, «собирайте документы». Между тем, после смерти Брежнева, уже при Андропове, эмиграция закрылась, не выпускали никого. – Я не верю, что они дадут нам спокойно уехать, – сказала тогда Кари... Все было подозрительно, тем не менее стали собираться. Во дворе все время торчала милицейская машина, они не исключали опять какой-нибудь провокации, поэтому Кари не выходила в эти предотъездные дни одна, кто-нибудь из друзей или домашних её сопровождал. В этот день Толя находился с Алёшей на Васильевском, ночевал на квартире матери. На Маркса оставались Кари, Лада, Андрей Изюмский и Алёша Соболев, их молодые друзья. Пришла сестра Марина, к вечеру засобиралась домой, и Кари пошла проводить ее, сказав, что вернётся через десять минут. Сестры пошли без сопровождения, к трамваю, обычным, хоженым с детства путём. Но Кари не вернулась и через полчаса, и через час, и через два... Где-то в полночь Андрей, уже в панике, стал обзванивать отделения милиции и скорой помощи. Информации никакой. Под утро позвонили из районного отделения скорой, сообщив, что две женщины попали на набережной Невы под машину, одна очнулась, жива, а другая умерла не приходя в сознание. Андрей позвонил Толе.
...Тело Кари было изувечено, ноги переломаны, лицо – сплошной кровоподтёк. Толя спросил, когда её доставили в морг. Дежурный врач, или служитель, молча открыл журнал и показал запись, – спустя четыре часа после наезда! – в больницу, которая находилась в десяти минутах от места происшествия.
...Толя спросил, где же её возили четыре часа? Служитель молча пожал плечами. Далее последовали другие «непонятности». Толя пошёл в милицию и потребовал протокол. Там было написано, что около восьми вечера две женщины переходили набережную Невы с двусторонним движением. Для наглядности, Толя берет карандаш лист бумаги и чертит. Этот чертёж передо мной. Совсем близко от дома, там, где проспект Маркса выходит к проезжей дороге, идущей вдоль узкой набережной Невы. Светофор. Четыре метра одна полоса, четыре другая, между ними также светофор. Они миновали первую полосу, остановились у светофора в центре. По протоколу, по полосе, которую они миновали, шёл грузовик, за ним Запорожец. По протоколу, Марина получила удар слева и была отброшена на обочину, Кари получила удар в лицо. Получалось, что они пропустили грузовик и шагнули назад, под колёса Запорожца? Эксперт, которому Толя показал копию, сказал, что для удара такой силы нужно было развить скорость по меньшей мере в 80 км, причём тут Запорожец? Да еще у светофора? И вообще детали не сходятся. (Позже этот протокол исчез и был заменён другим). Патологоанатом, у которого он попросил объяснить происхождение ужасающих травм, отказался на эту тему разговаривать.
...Марина находилась в другой больнице, в состоянии шока. Когда пришла немного в себя, сказала Толе, что машин будто бы было две, когда шли по проспекту мимо гостиницы, и уже выходили к дороге, она обратила внимание, машинально, на газик, что стоял у края гостиничной парковки. Это все. Больше она ничего не помнит, до того момента, пока не очнулась в подъезде больницы и не начала кричать – Где моя сестра?! Тогда кто-то наклонился над ней и сказал, – Да что вы, с вами была американка. Но Марина продолжала кричать, и тогда подошёл кто-то другой и сказал, – Да, сестра...
...Марину в больнице посетило какое-то официальное лицо, назвавшись следователем, а вместе с ним – какой-то старичок, божий одуванчик, который лепетал что-то про «клюквочку, которую вёз на базар на своём Запорожце, а девочки перебегали дорогу, и вот...», при этом утирал слезу и просил прощения. Следователь говорил о чём-то с Мариной наедине, после чего каким-то образом был в срочном порядке подписан протокол, что Марина отказывается от судебного процесса, и он не состоится по обоюдному согласию сторон за отсутствием состава преступления. После этой процедуры Марина замкнулась, ни с кем не разговаривала и не отвечала на вопросы. Лечение ей назначили длительное. Дело было закрыто. Кари похоронили торопливо, при небольшом количестве провожающих, кроме близких были какие-то и незнакомые лица. Место ей власти отвели на очень дальнем, огромном и запущенном Северном кладбище в Парголово, на могиле нет никаких отметок. Начались дожди, и он боится не найти это место, так как все время находится в совершенно «провальном» состоянии.
...Они уже не находились под защитой этой страны, и никакой другой, не могли предъявлять каких-либо требований и не имели никаких прав. Но надо было брать себя в руки и устраивать дальнейшую судьбу семьи. Через неделю пошёл в ОВИР узнать, остаётся ли в силе разрешение на выезд? Успокоили, сказали, что дают еще два месяца на сборы, только справки надо оформить все заново. Начал собирать справки. И тут начался такой ад кромешный, что он без содрогания не может вспоминать издевательства и препоны, которые ему чинили на каждом шагу, – стало ясно, что ГБ упредило все его хождения по советским конторам. Он все – таки собрал эти треклятые справки, сдал в ОВИР и был назначен день выдачи визы в 12 часов. А в 10.30 оттуда позвонили и сообщили, что нет необходимости приходить, «выезд отменен, так как считается нецелесообразным». Толя написал письмо начальнику КГБ в Москву обо всех подлостях, которые они учинили над его семьёй, заявив, что отмена выезда подтверждает факт именно намеренного убийства его жены, а не несчастного случая. Пришёл короткий ответ, но не из КГБ, а из того же ОВИРА, вежливый, но со скрытой угрозой, от высокого чина, который «советовал»: «...рекомендую Вам, Анатолий Леонидович, устраивать свою жизнь здесь».
Теперь семье предстоит собирать новые справки, добиваться возвращения в страну, которую они не покидали, прописки в своей квартире, из которой они не выехали и из которой домоуправление их выбрасывает, а ему ходатайствовать о паспортах, которые у него отобрали. Пока во всех присутственных местах ему во всем отказали. Как жить дальше, как ко всему этому подступится, пойти по новому кругу чиновного ада в городе, глубоко безразличном к судьбе его семьи, он еще не знает, так как и силы его, и деньги на исходе.
...Осиротевшая семья осталась в конце концов в Ленинграде, в той самой полуподвальной квартире, в которой выросла Кари и её дети, из которой она так часто уезжала, всегда возвращалась, и не вернулась однажды, 3-го июля 1983-го года.
* * *
Когда этот день пришёл?
Спросите меня и меня
Милосердие велико
Он приходит совсем незаметно
Почти миллиард опрошенных
Умирающих вставших из гроба
Очнувшихся засыпающих
Убитых
Убийц повторяющих благоговейно
Моя бедная любимая мама
Философов вычислителей
Колдунов ворожей и поэтов
Никто не знает когда
Приходит никогда больше
Тогда судьба становится щедрой
Тогда открываются окна
Тогда приходят друзья
Приносят цветы и вино
О тебе вспоминают родные
К нам к нам к нам
Но ты закрываешь шторы
Потому что привык к темноте
Замолчал телефон
Тебе нечем платить за дружбу
Вино горчит
Цветы задохнулись в дыму
Ты прижался к стене
Чтобы те кто ищет тебя
Проходили мимо и дальше
Постепенно тебя забывая.
Кари Унксова
