СМЕРТЬ КОМЕДИИ
Я жила в самом сердце Европы, когда на экраны вышел нашумевший французский фильм «Невероятная судьба Амели Пулен». В то время я преподавала английский служащим банков и компаний разных отраслей. Занятия были по большей части групповыми, а мои студенты — людьми всех возрастов и европейских национальностей. Обсуждение фильма во время уроков обычно затевали французы, переполненные гордостью родным кинематографом, подарившим миру очередной, согревающий циничную душу современника шедевр. Подавляющее большинство моих учеников восторженно отзывалось о фильме: «Фильм о добре! Фильм о простой девушке, о хорошем и отзывчивом человеке! Фильм о любви, о красоте, которая везде! Фильм о волшебном, неподражаемом, самом красивом городе на земле, Париже! Фильм хорошего настроения, наконец!» В аудиториях находились и такие, которым фильм категорически не нравился, но обьяснить причину этого отторжения почему-то никто толком не мог (раздражает эта выскочка, и всё тут), да и восторженное большинство не оставляло и щели, в которую мог бы протиснуться противящийся добру и красоте скептик. Наслушавшись восторгов, я, наконец, тоже решила сходить в кино — за хорошим настроением. Выйдя из кинотеатра, я мысленно добавила «Амели» (фильм об эгоистичном и не очень добром человеке, а также о фиктивном, не существующем в природе Париже) в свой список отличных, но дурно истолкованных произведений, — список, в котором уже на протяжении нескольких лет в одиночестве числилась картина Густава Климта «Поцелуй» (она не о любви, она об антилюбви, поверьте на слово). Теперь в список торжественно внесён фильм «Джокер».
«Вы всё равно не поймёте», — последнее, что говорит Джокер в фильме Филлипса. И оказывается прав.
Если верить рецензентам (а некоторым из них можно верить), «Джокер» — фильм и о психическом расстройстве, и о жестокости современного общества, культивирующего монстров, и о политической катастрофе (главный герой в одних рецензиях ассоциируется с Рейганом, в других — с Трампом), и — из самых популярных версий — о сопереживании и даже преклонении перед убийцей-одиночкой, доведённым окружающими до отчаяния. И хоть рецензенты сходятся в том, что герой фильма — преданный всеми, больной, одинокий, поломанный человек, но также и убийца, а впоследствии и вдохновитель убийств и погромов — с истошным, в сотню глоток, воплем «смерть богатым», — благодушные рецензенты, сидящие в удобных креслах за добротными письменными столами, словно в трансе, поголовно и хором, повторяют одну и ту же мантру: je suis Джокер, me too, все мы выросли из маски комедианта... Нет, не все, мои дорогие, не все.
История Артура Флека подозрительно похожа на историю Николаса Круза, убийцу школьников в Паркланде: оба усыновлены, у обоих — больная и одинокая мать, оба игнорируются общественностью и окружением, оба становятся убийцами. Говоря «же суи Джокер», мы по сути говорим: я — Николас Круз.
Фиктивная улыбка, к которой настоятельно приучала Артура мать, всю жизнь звавшая глубоко несчастного, собственными руками изуродованного сына «Happy», порождает фиктивный смех. Доброта и мягкость матери — тоже ложный фасад. И чем натужнее смех, тем реальнее жестокость — настоящая, цепная, заразительная: от матери — к сыну, от сына — к толпе клоунов... Смех Джокера — не только безудержная реакция на боль, но и выработанная привычка, и отработанный трюк. Он прекрасно умеет владеть собой, и несколько раз демонстрирует свою выдержку: когда злится на запершуюся в ванной мать, но тут же, мгновенно берет себя в руки; когда останавливает себя, чтобы не задушить секретаря мэра и не травмировать наблюдающего за ним ребёнка; когда сохраняет спокойствие перед тем, как убить бывшего коллегу, предавшего его, и после убийства, когда отпускает карлика, которому попросту не за что мстить; и перед тем, как задушить мать, этот источник никогда не существовавшей радости, инициатора подмены истинной трагедии на фиктивную комедию, — он спокоен. Он смеётся над шутками коллег про карлика лишь до тех пор, пока коллеги слышат его; отойдя от них, он прекращает смеяться так же резко, как начал. Его смех — не только следствие болезни, но и способ приспособления, выживания. Именно поэтому он уклончиво отвечает на вопрос полицейского о природе своего, якобы безудержного, смеха: «— Это трюк или болезнь? — А вы как думаете?». Ещё один подлог: пистолет Джокера оказывается настоящим, а его смех — бутафорией. И наконец, Джокер убивает некорректный юмор «старой школы» (персонаж Дениро), предлагая взамен новый, демонический юмор — убийств и погромов, вызывающих у него неподдельную, искреннюю улыбку.
Как так получилось, что Тодд Филлипс, создатель «Джокера», режиссёр, прославившийся у широкой, далекой от элитарной когорты рецензентов публики развлекательными и крайне «непочтительными» комедиями, вроде «Мальчишника в Вегасе», и один из сценаристов нашумевшего неполиткорректного «Бората», снял психологическую драму о злодее, которого всему миру жалко? В интервью журналу Vanity Fair Филлипс объяснил, что в эпоху woke culture (культуры пробуждения), когда каждый человек должен быть начеку, чтобы никого не оскорбить и самому успеть во время оскорбиться, комедийный жанр перестал быть смешным. Он также сказал об ударе по комедийному андеррайтингу и увольнениях комиков, пишущих социально некорректные и, следовательно, оскорбительные шутки для телевизионных шоу. Причём, протест против некорректного юмора, по мнению Филлипса, стал массовым: «Трудно спорить с тридцатью миллионами человек в Твиттере. Вы просто не можете этого сделать, верно? И значит, вы просто уходите: «Я ухожу!». Я ухожу, и знаете что? Все мои комедии — я думаю, что у всех комедий это общее — они непочтительны. Итак, я ушёл, но как мне сделать что-то непочтительное вне похереного комедийного жанра? И я придумал: взять вселенную комиксов и фильмов и перевернуть её с ног на голову. Именно отсюда возникла эта идея».
В фильме действительно многое намеренно перевёрнуто с ног на голову, вывернуто наизнанку: реальность и вымысел (галлюцинации), начало и конец, любовь и ненависть, смех (счастье) и крик (плач, боль), жертва и преступник... Но главный перевертыш здесь, безусловно, — комедия / трагедия.
Не случайно на экране мелькают афиши фильмов Скорсезе, кстати, принимавшего активное участие в съёмках «Джокера», «Король комедии» (о несостоявшемся комике, похитившем своего кумира) и «Таксист» (о психопате, покусившемся на жизнь политика). Примечательно, что во всех трёх картинах, будто выступая связующим звеном, играет Роберт Де Ниро. Джокер Филлипса близок этим персонажам в не меньшей, если не в большей степени, чем персонажу известного комикса. Не случайно и то, что в фильме задействованы профессиональные комедийные артисты и андеррайтеры: Марк Маррон, Крис Редд, Бен Уархейт, Гарри Гулман и Сэм Моррил. Кто-то играет самого себя, а кто-то мелькает в эпизодах, в роли жертвы кровавого арлекина.
Стоит ли говорить, что я, как и все «люди доброй воли и мирового братства», не люблю жестокости, унижения и хамства? Но речь не о намеренном подавлении личности, речь об обратном, — о смехе как о способе противостояния — и жестокости, и унижению, и большим порокам человечества, и мелким человеческим слабостям (замечательный пример такого юмора — трагикомедия Роберто Бениньи «Жизнь прекрасна»).
Кто из нас, хорошо, в общем-то, воспитанных, не пытался «дерзить и сквернословить в обществе велеречивых ханжей»? По этому поводу мне, к слову, вспомнилась некогда попавшаяся на глаза заметка одного возвышенного профессора-слависта, в которой тот с негодованием описывал свою единственную встречу с Бродским. Там, в частности, рассказывалось о том, как автор заметки и его коллеги пригласили поэта выступить у себя на кафедре: пригласили, оплатили, встретили, привезли, поддерживали беседу, блистали умом и сыпали цитатами, а гость, неблагодарный хам, некорректно отмалчивался и в какой-то момент, в качестве ответа на очередной вопрос о насущных задачах литературы, вдруг встал, обвёл присутствующих тоскливым взглядом и чётко произнёс: «Жрать хочется».
Старея, я становлюсь «человеком обратной перспективы», которому кажется, что раньше «жить было лучше, жить было веселее», и мне всё чаще приходится сдерживаться, чтобы по-старчески не закряхтеть: вот в наше-то время... И всё же, молодость всегда была дерзче зрелости, юных всегда тянуло к игре против правил, ко всякому наперекор, и именно молодежь, неопытная и бесшабашная, меняла мир к лучшему...
«Вы — общество, вы и решайте, что считать смешным», — говорит Джокер в студии популярного комедийного телеведущего. И общество решает. Достаточно почитать громкие коллективные заявления молодых американских и канадских комиков, выступивших против высказывания Тодда Филлипса о политкорректности, убивающей юмор, чтобы наблюдать скоропостижную и преждевременную старость молодых, их косность, их реакционность, их ретроградство, которыми они кичатся, их лицемерие, наконец: «нельзя шутить над женщинами, эмигрантами и прочими меньшинствами»; «нельзя смеяться над чьим-либо акцентом, над чьими-то неудачами», «нельзя дразнить, — нас этому ещё в школе учили», «главное в нашем деле — оставаться хорошим человеком и быть воспитанным»; «мы — новое поколение, и мы умеем быть осторожными», — всё это, к сожалению, практически дословные цитаты из заявлений начинающих дарований, которым ближайшие тридцать лет предстоит нас смешить. «Нельзя никого обижать», — эта простая максима, доведённая до абсурдного, абсолютного предела, обессмыслилась, потому что общество разделилось на обижающихся и извиняющихся, и трудно сказать, на чьей стороне перевес. Нынешнее поколение, возможно, доживёт до тех прекрасных времён, когда хирург не осмелится оперировать, судья — блюсти закон, актёр — играть, а учитель — исправлять ошибки. Дабы никому не причинить боль, дабы никого не обидеть, ибо главное в любом деле — «оставаться хорошим человеком», а в остальном — как карта ляжет. Они доживут до тех прекрасных времён, в которых не останется места ни сарказму в кино, ни амбивалентности в литературе, ни иронии в кругу друзей, ни остроте рассказанного в этом кругу (еврейского) анекдота. Прекрасных времён серьёзных людей в карнавальном макияже. Природа будет подменена догмой, чувство юмора — чувством такта, улыбка — её подобием (довольно лишь слегка приподнять уголки губ кончиками пальцев); лицо — безликим смайликом, а смеющаяся маска — впрочем, смеющаяся маска останется смеющейся маской... И ещё выживет самоирония, доведённая до самобичевания, самооплевывания, самоуничижения, — это единственное, что по-настоящему дорого обобщенному современнику эпохи «пробуждения», уповающему на статус священной жертвы.
О, не торопитесь горячо меня благодарить за вышесказанное, дорогие господа расисты, шовинисты и гомофобы (банить буду беспощадно), потому что вы — самые серьёзные из всех серьезных людей на свете. И мои слова относятся к вам в гораздо большей мере, чем к вышеупомянутым подрастающим клоунам, которым и хотелось бы посмеяться, да боязно и мама не велит. У последних, в силу их молодости, всё-таки, ещё есть какой-никакой шанс очнуться именно в тот момент, когда джокеровский беспредел обернётся массовым движением, готовым обрушиться на головы уолт-стритовских баловней всеми доступными им револьверами, всеми смертоносными кулаками, всеми дикими воплями: «Смерть богатым!» (помните старый анекдот о внуке декабриста, спрашивающего слугу: «— Что там за шум за окном? — Революционеры, барин. — А чего они хотят? — Хотят, чтобы не было богатых. — Странно, мой дед хотел, чтобы не было бедных»). В этой точке сюжета в самый раз провести черту между эмпатией к озверевшей жертве и самоидентификацией с ней; уловить не столь тонкую грань между борьбой со злом и его приятием — оголтелым и коллективным je suis, мотивированным исключительно благими намерениями; и, наконец, выбрать, каждый для себя, — либо протянуть руку упавшему, либо самому лечь рядом, изгваздать лицо театральной пудрой и отчаянно зарыдать.
Безо всякой претензии на знание абсолютной истины, вообще без веры в существование какой-либо последней инстанции, осмелюсь утвердить, что «Джокер» — фильм об убийстве смеха, о его, отнюдь не волшебной, страшной изнанке. Этот фильм связан с миром комикса так же, как мир комикса связан с нашей реальностью. Я не стану проводить параллели между вымышленным Готэмом и, скажем, «заполоненным крысами» Нью-Йорком, не стану приводить примеры других очевидных связей (с историей комиксного Джокера или с историей его перевертыша, Батмэна, и т.д. — всё это легко гуглится), но комикс Мура и Болланда, название которого буквально воплощено в фильме, упомяну. Точнее, приведу цитату из «Убийственной шутки» — именно так называется комикс, в котором впервые появляется Джокер: «Только не состоявшийся комедиант располагает той мерой отчаяния, которая необходима для того, чтобы выйти в мир и стать суперзлодеем» («Only a failed comedian could have the frustration to go out there and become a supervillain»). Только отвергшее юмор общество способно довести себя до той степени отчаяния, которая, рано или поздно, поместит его на сторону зла.
Люблю повторять фразу о том, что не только красота и эмпатия, но и чувство юмора спасут мир. «Джокер» — это мир, который нам не удалось спасти. Смерть комедии, — пошутил бы Ницше.
