Уильям Фолкнер. Полный поворот кругом

Тот американец, что постарше, не носил щегольских бриджей из диагонали. Его брюки были из обыкновенного офицерского сукна, так же, как и китель. Да и китель не спадал длинными фалдами по лондонской моде; складка торчала из-под широкого ремня, точно у рядового военной полиции. И вместо ботинок от дорогого сапожника он носил удобные башмаки и краги, как человек солидный; он даже не подобрал их друг к другу по цвету кожи, а пояс с портупеей тоже не подходил ни к крагам, ни к ботинкам, и крылышки у него на груди были просто-напросто знаком того, что он служит в авиации. Зато орденская ленточка, которую он носил под крылышками, была почётная ленточка, а на погонах красовались капитанские нашивки. Роста он был невысокого. Лицо худощавое, продолговатое, глаза умные и чуть-чуть усталые. Лет ему было за двадцать пять; глядя на него, никому не пришла бы на ум какая-нибудь знаменитая Фи Бета Каппа[1], скорее всего он учился на благотворительную стипендию.
Один из двух военных, которые сейчас стояли перед ним, вряд ли мог его видеть вообще. И стоял-то он на ногах только потому, что его поддерживал капрал американской военной полиции. Он был вдребезги пьян, и рядом с квадратным полицейским, который не давал подогнуться его длинным, тонким и словно ватным ногам, был похож на переодетую девушку. По виду ему можно было дать восемнадцать: на его бело-розовом лице ярко синели глаза, а рот казался совсем девичьим. На нем был выпачканный сырой глиной, криво застёгнутый морской китель, а на белокурых волосах лихо сидела заломленная с тем неподражаемым шиком, которым славятся одни только офицеры английского королевского флота, морская фуражка.
– В чем дело, капрал? – спросил американский лётчик. – Что тут у вас происходит? Вы же видите, он англичанин. Вот и пускай им займётся английская военная полиция.
– Будто я не знаю, что он англичанин… – пробормотал полицейский. Говорил он с трудом, дышал прерывисто, словно тащил тяжёлую ношу. При всей своей девичьей хрупкости мальчик, видимо, был тяжелее или беспомощнее, чем казался. – Да стойте же вы как следует! – прикрикнул на него полицейский. – Не видите, что ли? Тут офицеры!
Тогда мальчик сделал над собой усилие. Он постарался взять себя в руки, зажмурился, чтобы все не плыло перед глазами. Качнувшись, он обхватил полицейского за шею, а другой рукой вяло отдал честь, легонько махнув пальцами возле правого уха, но сразу же качнулся снова и снова сделал усилие стать как следует.
– При-ивет, с-эр! – произнес он. – Надеюсь, вас зовут не Битти?
– Нет, – ответил капитан.
– Ага, – сказал мальчик. – Слава богу. Ошибка. Не обижайтесь, ладно?
– Не обижусь, – негромко сказал капитан. Он смотрел на полицейского. В разговор вмешался второй американец. Это был лейтенант и тоже лётчик. Но ему было меньше двадцати пяти лет; он носил красные бриджи, франтовские ботинки, и китель его, если не считать воротника, был чисто английского покроя.
– Да это один из тех морячков, – сказал он. – Их тут каждую ночь выуживают из канав. Видно, вы редко бываете в городе.
– Да, – сказал капитан, – я о них слышал. Теперь вспоминаю. – Он заметил, что хотя на улице было много прохожих – солдат, штатских и женщин, – а сами они стояли рядом с людным кафе, никто даже не остановился: наверное, зрелище было привычное. Капитан спросил у полицейского:
– Почему бы вам не отвести его на корабль?
– Да я уж и без вас думал об этом, капитан, – ответил тот. – Но он говорит, что не может затемно вернуться на корабль, он его, видите ли, прячет после захода солнца.
– Прячет?
– Стойте прямо, моряк! – рявкнул полицейский, подтолкнув свою безжизненную ношу. – Может, хоть капитан тут что-нибудь разберёт. Лично я ни черта не пойму! Он говорит, что прячет свой корабль под причалом. Загоняет его на ночь под причал и не может оттуда вывести, пока не начнётся отлив.
– Под причал? Что же это за корабль? – спросил капитан теперь уже у лейтенанта. – Они тут что, ходят на моторках?
– Да, в этом роде, – сказал лейтенант. – Вы же их видели, эти лодки. Катера с маскировочной окраской, по всей форме. Так и шныряют по гавани. Вы их видели. А моряки целый день носятся, а ночью спят в канавах.
– Да, – сказал капитан. – Я-то думал, что эти катера обслуживают корабельное начальство. Неужели у них просто так гоняют офицеров?..
– А черт их знает, – сказал лейтенант. – Может, гоняют с одного корабля на другой за горячей водой для бритья. Или за сдобными булками. А может, если забыли подать салфетку или еще в этом роде…
– Ерунда, – сказал капитан. Он снова посмотрел на молодого англичанина.
– Уверяю вас, – настаивал лейтенант. – Город ими всю ночь напролёт так и кишит. Все канавы полны, а военная полиция разводит их по домам, словно няньки младенцев из парка. Может, французы для того и дают им моторки, чтобы разгрузить от них на день канавы.
– Ага. Понятно, – сказал капитан. Но ничего ему не было понятно, да он и не слушал и не верил тому, что слышит. Он снова поглядел на мальчика. – И все же, – сказал он, – вы не можете бросить его в таком виде.
Пьяный снова попытался взять себя в руки.
– Все в порядке, уверяю вас, – сказал он, уставившись стеклянным взглядом на капитана. Голос у него был приятный, весёлый и говорил он очень вежливо. – Я привык, хотя мостовая тут дьявольски жёсткая. Надо бы заставить французов что-нибудь сделать. Гости заслуживают более приличной площадки для игр, а?
– Вот он и занял эту площадку всю как есть, – с яростью вставил полицейский. – Видно, думает, что он – целая футбольная команда.
В это время к ним присоединился пятый. На этот раз из английской военной полиции.
– Ну-ка, – сказал он, – что тут такое еще? Что тут еще?
Потом он заметил капитанские нашивки и отдал честь. Услышав его голос, молодой англичанин обернулся, покачиваясь, вглядываясь.
– Ах, это ты, Альберт? Пр-ривет, – сказал он.
– Опять, мистер Хоуп? – сказал полицейский и бросил через плечо: – Что тут еще?
– Да вроде ничего, – ответил американский полицейский. – Здорово вы воюете! Но моё дело – сторона. Нате. Возьмите его себе.
– А что, капрал? – спросил капитан. – Что он натворил?
– Да вот этот, верно, скажет, что ничего особенного. – Американец мотнул головой в сторону английского полицейского. – Покуражился парень, пошутил… Заглядываю я тут на эту улицу и вижу: вся забита грузовиками с пристани, а водители вопят, не поймут, отчего пробка. Иду вперёд – стоят на целых три квартала, и на перекрёстках стоят; подхожу к тому месту, где пробка, а там собрались посреди мостовой человек десять шофёров и не знают, что делать. Крикнул им: «Что тут у вас?» Вижу: валяется этот самый тип…
– Полегче, мой милый, это офицер его величества… – перебил американца английский полицейский.
– Выбирайте выражения, капрал, – поддержал его капитан. – Итак, вы нашли этого офицера…
– Улёгся баиньки прямо посреди улицы, подложив пустую корзину вместо подушки. Лежит себе, скрестив ноги, засунув руки за голову, и препирается с шоферами, – надо ли ему давать им дорогу или нет. Говорит, грузовики могут объехать по другой улице, а вот он не может лежать на другой улице, потому что его улица – эта.
– Его улица?
Мальчик прислушивался к ним вежливо, с интересом.
– На постое я тут, понимаете? – сказал он. – Порядок должен быть и на войне. На постое, по жребию. Моя улица, посторонним вход запрещён, ведь так? Следующая улица – Джимми Уотерспуна. Но по его улице могут ездить, пока Джимми ею не пользуется. Еще не лёг спать. Бессонница. Я же знал. Говорил им. По той улице грузовики еще ходят. Понимаете?
– Так было дело, капрал? – спросил капитан.
– Да, он ведь и сам говорит! Не пожелал вставать. Лежит, препирается с шоферами. Приказал одному из них, чтобы тот куда-то сходил, принёс воинский устав…
– Устав его величества, – поправил капитан.
– …и прочитал, кто имеет право на эту улицу – он или грузовики. Тогда я его поднял, а тут и вы подошли. Вот и все. С вашего разрешения, капитан, я сейчас передам его на руки кормилице его королевского вели…
– Довольно, – прервал его капитан. – Можете идти. Я сам займусь этим делом.
Капрал откозырял и пошел дальше. Теперь мальчика поддерживал английский полицейский.
– Может, отвести его домой? – спросил капитан. – Где они расквартированы?
– Толком не знаю, сэр, расквартированы ли они вообще. Мы… я обычно вижу их тут в кабаках до самого рассвета. Не похоже, чтобы у них были квартиры, сэр.
– Значит, они живут у себя на судах?
– Как вам сказать, сэр… Можно их назвать и судами… Но надо здорово хотеть спать, чтобы заснуть на таком судне.
– Понятно, – сказал капитан. И он взглянул на полицейского. – А что же это за суда?
На этот раз тон у полицейского стал решительным и бесстрастным. Словно наглухо заперли дверь.
– Точно не могу вам сказать, сэр.
– Понятно, – сказал капитан. – Но сегодня он вряд ли сможет просидеть в кабаке до рассвета.
– Постараюсь найти кабак, где ему дадут поспать в задней комнате на столе, – сказал полицейский. Но капитан его уже не слушал. Он глядел на другую сторону улицы, где тротуар пересекали огни кафе. Пьяный отчаянно зевал, как зевают дети; рот у него был розовый и бесхитростно открытый, как у ребёнка.
Капитан обратился к полицейскому:
– Если не трудно, зайдите в кафе и вызовите водителя капитана Богарта. Я сам позабочусь о мистере Хоупе.
Полицейский удалился. Теперь капитан сам поддерживал пьяного, взяв его под руку. Тот снова зевнул, как усталый ребёнок.
– Потерпите, – сказал капитан. – Сейчас подойдёт машина.
– Ладно, – произнес мальчик сквозь зевоту.

Едва усевшись в машину между двумя американцами, он безмятежно заснул. Но хотя езды до аэродрома было всего минут тридцать, проснулся еще в дороге, с виду совсем свежий, и стал просить виски. Когда они входили в офицерскую столовую, он казался трезвым в своей щегольски заломленной фуражке, криво застёгнутом кителе и намотанном на шею выпачканном белом шёлковом шарфе, на котором был вышит какой-то значок. Он только слегка мигал от яркого света. Богарт узнал значок клуба учеников аристократической английской школы.
– Вот! – воскликнул мальчик уже совсем трезвым и звонким голосом, так что люди в столовой стали на него оглядываться. – Замечательно! Глоточек виски, а?
И, словно гончая по следу, он направился прямо к бару в углу. За ним двинулся лейтенант, а Богарт подошёл к столику в противоположном конце столовой, за которым пятеро офицеров играли в карты.
– Каким же это флотом он командует? – спросил один из них.
– Когда я его нашёл, он командовал целым бассейном шотландского виски, – сказал Богарт.
Другой офицер поднял голову.
– Где-то я его видел, – сказал он, приглядываясь к гостю. – Наверно, сразу не узнал потому, что он на ногах. Обычно они валяются в канавах.
– Один из тех самых ребят? – спросил первый.
– Ну да. Кто же их не знает! Развалятся на обочине тротуара, а двое умученных полицейских тянут их за рукава…
– Ага, знаю, – подтвердил первый. Теперь уже все пятеро разглядывали молодого англичанина. Стоя возле бара, он разговаривал громко и весело. – И все один в одного, – продолжал рассказчик. – Лет по семнадцать-восемнадцать. Гоняют взад-вперёд на своих лодочках.
– Ах, вот как они забавляются! – вмешался в разговор третий. – Значит, к женским вспомогательным войскам придали еще и детский морской отряд? Господи, ну и свалял же я дурака, когда пошел в авиацию. Да ведь сколько зря трепались насчёт этой войны!
– Ну нет, – сказал Богарт. – Не верю, что они катаются тут просто так.
Но его не слушали, а разглядывали гостя.
– Работают по часам, – сказал первый. – Посмотришь на кого-нибудь из них после захода солнца, и по тому, как он пьян, можно часы проверять. Одного только не пойму: что в таком состоянии можно на другое утро увидеть?
– Наверно, когда англичанам нужно послать на корабль приказ, – сказал другой, – его печатают в нескольких экземплярах, выстраивают моторки в ряд, носом туда, куда надо, каждому из этих мальцов дают по бумажке и командуют «марш». А те, кто не найдёт корабля, кружат по гавани, пока куда-нибудь не причалят.
– Нет, тут что-то не то! – протянул Богарт.
Он хотел еще что-то сказать, но в это время гость отошёл от бара и приблизился к ним с бокалом в руке. Шёл он довольно твёрдо, но щеки у него пылали, глаза блестели, и голос был очень весёлый.
– Слушайте, ребята, составьте мне компанию… – Он вдруг умолк, заметив что-то очень интересное. Взгляд его был прикован к кителям офицеров, сидевших за столиком.
– Вот оно что… Послушайте! Вы летаете? Вижу, все до одного. Ах ты, господи! Вот, наверно, весело, а?
– Еще как! – ответил ему кто-то из офицеров. – Еще как весело!
– Но, небось, опасно.
– Да, чуть-чуть пострашней, чем играть в теннис, – сказал другой.
Гость посмотрел на него живо, доброжелательно, пристально.
В разговор вмешался третий:
– Богарт говорит, что вы командир корабля?
– Ну, кораблём его трудно назвать. Спасибо за комплимент. И не я командир. Командир – Ронни. Чуточку выше меня по званию. Ничего не поделаешь, годы.
– Ронни?
– Ага. Симпатяга. Но старик. И зануда.
– Зануда?
– Ужас! Не поверите. Стоит нам завидеть дым, когда бинокль у меня, и он сразу меняет курс. Так бобра не убьёшь! Вот уже две недели как счёт у нас – два в его пользу.
Американцы переглянулись.
– Какого бобра?
– Такая игра. Понимаете, у него мачты вроде решётки. Видишь мачту – хлоп! Убил бобра. Очко. Хотя «Эргенштрассе» теперь не считается.
Люди, сидевшие вокруг стола, снова переглянулись. Богарт сказал:
– Понятно. Кто из вас первый увидит судно с такими мачтами, тот получает очко. А что такое «Эргенштрассе»?
– Немецкое судно. Взяли в плен. Грузовое. Передняя мачта оснащена так, что издали похожа на решётку. Разные там тросы, рангоут… Лично мне не казалось, что она похожа на решётку. Но Ронни говорит, что похожа. Как-то раз он зачёл ее себе. А потом судно перевели в другой конец бухты, и я зачёл его себе. Поэтому мы решили больше его не считать. Понятно, а?
– Еще бы! – ответил тот, кто сказал про теннис. – Ясно как день. Вы с Ронни катаетесь на катере и играете: кто первый убьёт бобра. Гм-м… Это здорово. А вы играли когда-нибудь в…
– Джерри! – оборвал его Богарт.
Гость не шевельнулся. Все так же улыбаясь, он смотрел на Джерри широко открытыми глазами.
А тот все разглядывал гостя.
– На вашей с Ронни лодке, небось, заранее вывешен белый флаг?
– Белый флаг? – переспросил молодой англичанин. Он уже не улыбался, но лицо его еще было вежливым.
– А что такого? Если уж на судне такая команда, как вы двое, почему бы заранее не вывесить флаг…
– Да нет, – сказал гость. – Еще есть Барт и Ривс, только они не офицеры.
– Барт и Ривс? – переспросил собеседник. – Значит, и они с вами катаются? А в бобра они тоже играют?
– Джерри! – снова перебил его Богарт. Тот поглядел на капитана. Богарт кивнул ему. – А ну-ка, пойдём со мной. – Тот встал. Они отошли в сторонку. – Оставь его в покое, – сказал Богарт. – Сейчас же, слышишь? Он ведь еще совсем ребёнок. Когда тебе было столько лет, сколько ему, ты тоже не очень-то много смыслил. У тебя едва хватало ума, чтобы в воскресенье не опоздать в церковь.
– Моя страна тогда не воевала четвёртый год, – сказал Джерри. – Тратим деньги, мучаемся, подставляем голову под пули, а ведь в этой драке наше дело – сторона! Английская матросня!.. Если бы не мы, немцы взяли бы их на цугундер еще год назад…
– Замолчи, – сказал Богарт. – Ты меня не агитируй!
– …А этот субчик ведёт себя, будто тут пикник или ярмарка… «Весело! – Голос Джерри стал визгливым. – Но, небось, опасно, а?»
– Тс-с! – сказал Богарт.
– Ну, дали бы мне застукать их с этим самым Ронни где-нибудь в порту. В каком хочешь порту. Хотя бы и в Лондоне. И ничего мне для этого не надо, кроме старенького самолёта! Черта лысого! И самолёта не надо! Хватит на них и велосипеда с парочкой поплавков. Я бы им прописал, что такое война!
– Ладно, пока что оставь его в покое. Он скоро уйдёт.
– Что ты будешь с ним делать?
– Возьму утром с собой в полет. Пусть сидят впереди вместо Харпера. Говорит, что умеет обращаться с пулемётом. Будто у них на лодке тоже есть «льюис». Он мне даже рассказывал, что однажды сбил бакен с дистанции в семьсот метров…
– Дело, конечно, хозяйское. Может, он тебя и побьёт.
– Побьёт?
– Ну да, в бобра. А потом ты сразишься с Ронни.
– Я ему хоть покажу, что такое война, – сказал Богарт. Он посмотрел на гостя. – Его сородичи три года воюют, а он ведёт себя, как школьник, шутки сюда, видите ли, шутить приехал. – Он снова взглянул на Джерри. – Но ты его не трогай.
Когда они подходили к столику, до них донёсся громкий и весёлый голос мальчика:
– …Если он первый схватит бинокль, то подойдёт поближе и рассмотрит как следует, а если первый увижу я, сразу меняет курс, так что мне виден один только дым. Зануда. Ужас прямо! Но «Эргенштрассе» теперь не в счёт. Если по ошибке укажешь на неё, сразу теряешь два очка. Эх, если бы Ронни на неё клюнул, мы тогда были бы квиты!

В два часа ночи молодой англичанин все еще разговаривал, и голос его был так же звонок и весел. Когда ему в 1914 году исполнилось шестнадцать лет, отец пообещал ему поездку в Швейцарию. Но началась война, и пришлось удовольствоваться путешествием с гувернером по Уэльсу. Но они все же забрались довольно высоко, и он даже посмеет утверждать, не в обиду будь сказано тем, кому довелось побывать в Швейцарии, что с вершин Уэльса можно видеть очень далеко, не хуже, чем в Швейцарии.
– Да и вспотеешь не меньше и так же дух захватывает, – прибавил он для убедительности. А вокруг него сидели американцы, уже видавшие виды, трезвые, взрослые, и слушали его с холодным удивлением. Они стали выходить поодиночке и возвращались в лётных комбинезонах, держа в руках шлемы и очки. Появился вестовой, неся поднос с чашками кофе, и гость вдруг понял, что давно уже слышит рёв моторов в темноте за стеной.
Наконец встал и Богарт.
– Пойдёмте, – сказал он мальчику. – Вам надо что-нибудь на себя надеть.
Когда они вышли из столовой, рёв моторов раздался совсем громко, как будто лениво громыхал гром. Вытянувшись в ряд вдоль невидимой бетонной площадки, мерцали, будто подвешенные в воздухе, невысокие цепочки сине-зелёных огней.
Они пересекли аэродром, направляясь к жилью Богарта. Там на койке сидел лейтенант Мак-Джиннис и затягивал ремни на лётных сапогах. Богарт снял с гвоздя меховой комбинезон и бросил его на койку.
– Надевайте, – сказал он.
– Думаете, мне это понадобится? – спросил гость. – Разве мы идём надолго?
– Вероятно, – сказал Богарт. – Лучше оденьтесь как следует. Наверху холодно.
Гость взял комбинезон.
– Видите ли, какое дело… – сказал он. – Нам с Ронни надо завтра… то бишь сегодня, самим сделать небольшую вылазку. Как вы думаете, Ронни не рассердится, если я немножко опоздаю? А вдруг он не захочет меня ждать?
– К завтраку мы вернёмся, – сказал Мак-Джиннис. Он был очень занят вознёй со своим сапогом. – Положитесь на меня.
Мальчик взглянул на него.
– Когда вам надо быть здесь? – спросил Богарт.
– Трудно сказать, – ответил мальчик. – Думаю, что это неважно. Ведь только от Ронни зависит, когда нам выходить. А он меня дождётся, даже если я немножко запоздаю.
– Дождётся, – подтвердил Богарт. – Надевайте комбинезон.
– Ладно, – ответил тот. Лётчики помогли ему натянуть комбинезон. – А я ведь еще ни разу не летал, – сказал он доверительно. – Держу пари, что оттуда видно куда дальше, чем с гор, а?
– Больше, во всяком случае, – сказал Мак-Джиннис. – Вам понравится.
– Еще бы. Лишь бы Ронни меня дождался. Вот, небось, весело! Но опасно, правда?
– Что вы! – сказал Мак-Джиннис. – Шутите!
– Придержи язык. Мак, – сказал Богарт. – Пошли. Хотите еще кофе? – Он обратился к гостю, но ответил ему Мак-Джиннис:
– Нет. У нас есть кое-что получше вашего кофе. От кофе остаются противные пятна на крыльях.
– На крыльях? – удивился мальчик. – Откуда же на крыльях берётся кофе?
– Говорят тебе, молчи, Мак, – приказал Богарт. – Пошли.
Они снова пересекли аэродром и приблизились к грядкам мигающих сине-зелёных огней. Когда они подошли почти вплотную, гость различил во мгле очертания «хэндли-пейджа». самолёт был похож на спальный вагон, который, вздыбившись, врезался в каркас нижнего этажа недостроенного небоскрёба. Гость притих и смотрел на машину, как зачарованный.
– Больше крейсера, ей-богу, – заговорил он, как всегда, торопливо и звонко. – Теперь понимаю. Ну, конечно, он не может летать весь целиком. Вы меня не обманете! Я уже их видал. Обе части летают отдельно: в одной будем сидеть мы с капитаном Богартом, а в другой – Мак еще с кем-нибудь, да?
– Нет, – сказал Мак-Джиннис. Богарт куда-то исчез. – Весь он взлетает целиком. Весело, правда? Как мотылёк, а?
– Как мотылёк? – удивился мальчик. – А-а, понимаю. Крейсер. Летающий крейсер. Понимаю.
– И вот что, – продолжал Мак-Джиннис. Он протянул руку, и ладони мальчика коснулось что-то холодное – бутылка. – Когда стошнит, глотните как следует.
– А разве меня стошнит?
– Непременно. Всех тошнит. Какой ты без этого лётчик. А вот эта штука спасает. Ну, а если не поможет, тогда…
– Что тогда? Ага, понял… Что?
– Только не через борт. Не надо блевать через борт.
– Не через борт?
– Ветром отнесёт нам с Боги в глаза. Ничего не видно. Хана. Крышка. Понимаете?
– Еще бы! А что делать? – Голоса их звучали негромко, отрывисто, сурово, как у заговорщиков.
– Опустите голову и валяйте.
– Ага, понимаю.
Вернулся Богарт.
– Покажите ему, пожалуйста, как пройти в переднюю кабину.
Мак-Джиннис пролез в люк. Спереди, там, где фюзеляж поднимался кверху, проход суживался: приходилось пробираться ползком.
– Ползите вперёд, не задерживайтесь, – сказал Мак-Джиннис.
– Похоже на собачью конуру, – заметил гость.
– Здорово похоже, а? – весело подтвердил Мак-Джиннис. – Ну, давайте ходу. – Пригнувшись, он услышал, как его собеседник быстро пробирается вперёд. – Не удивлюсь, если там, наверху, вы заметите пулемёт, – сказал он в темноту прохода.
Издали донёсся голос мальчика:
– Уже нашёл.
– Сейчас придёт стрелок и посмотрит, заряжен ли он.
– Заряжен, – сказал гость, и, вторя его словам, оттуда, где он сидел, загремела пулемётная очередь, короткая и отрывистая. Раздались крики, громче всего кричали снизу, из-под самолёта.
– Полный порядок, – прозвучал голос мальчика. – Перед тем как нажать спуск, я отвёл дуло на запад. Там ничего нет, только морское управление и штаб вашей бригады. Мы с Ронни всегда так делаем перед тем, как куда-нибудь выйти. Простите, если поторопился. Да, кстати, – добавил он. – Меня зовут Клод. Кажется, я вам не говорил.
На земле стояли Богарт и еще два офицера. Они со всех ног прибежали к самолёту.
– Отвёл дуло на запад… – сказал один из них. – Почему, дьявол его возьми, он знает, где тут запад?
– Он моряк, – ответил другой. – Не забудь, что он все-таки моряк.
– Кажется, еще и пулемётчик, – сказал Богарт.
– Будем надеяться, он не забудет об этом, – произнес первый.

Тем не менее Богарт не спускал глаз с силуэта, темневшего в пяти метрах от него над турелью пулемёта.
– Ты заметил, как он ловко приноровился к пулемёту? – спросил Богарт сидевшего рядом с ним Мак-Джинниса. – Даже отвёл на себя барабан. Здорово, а?
– Здорово, – сказал Мак-Джиннис. – Дай только бог, чтобы он не забыл, где находится. А то вдруг решит, что это они с гувернером любуются видами Уэльса…
– Может, не стоило брать его с собой? – сказал Богарт. Мак-Джиннис ничего не ответил. Богарт слегка двинул штурвал. Впереди, в кабине пулемётчика, голова их спутника беспрестанно вертелась то в одну, то в другую сторону.
– Долетим, отгрузимся и – восвояси. Может, еще затемно. Черт побери, ну разве это не позор? Его страна четыре года канителится в этой грязи, а он ни разу пороху не нюхал!
– Ничего, сегодня понюхает, если не будет прятать голову, – сказал Мак-Джиннис.
Но мальчик и не думал прятать голову. Даже когда они прилетели к цели и Мак-Джиннис подполз к бомбодержателям. Даже когда их поймали в луч прожектора и Богарт, дав знак другим самолётам, спикировал, оба его мотора взревели и машина на полной скорости нырнула вниз, сквозь пелену рвущихся пуль. Он видел лицо мальчика в ослепительном свете прожекторов; оно низко свесилось за борт, резко выделяясь, как высвеченное лицо актёра на сцене, и сияло детским любопытством и восторгом.
«Он стреляет из этого „льюиса“, – подумал Богарт. – И неплохо стреляет», – добавил он, опуская нос самолёта книзу, глядя в кольцо, наблюдая за тем, как в нем появляется мушка, а потом поднял правую руку, чтобы сделать ею знак Мак-Джиннису. Он спустил руку; за шумом моторов он, казалось, слышал щёлк и свист сброшенных бомб, а самолёта, освободившись от груза, длинной свечой взмыл кверху, на мгновение выскочив из луча прожектора. Потом Богарт некоторое время был очень занят, попав в полосу разрывов, выходя из неё, врезаясь наискось в другой луч прожектора, который поймал их и держал так долго, что он опять увидел мальчика, низко перегнувшегося через борт и глядевшего куда-то назад и вниз, мимо правого крыла и шасси самолёта.
«Видно, начитался книжек про авиацию!» – подумал Богарт и тоже поглядел назад, проверяя, что делается с остальными самолётами.
Потом все было кончено: темнота стала пустой, прохладной, покойной и почти беззвучной, если не считать ровного гула моторов. Мак-Джиннис влез обратно в кабину управления и, стоя у своего места, выстрелил теперь уже из ракетницы. Постояв секунду, он поглядел назад, туда, где шарили и рассекали тьму прожекторы. Потом сел.
– Порядок, – сказал он. – Пересчитал – все четыре целы. Ходу! – Он посмотрел вверх. – А как там дела у подданного его величества? Ты его часом не подвесил на бомбодержатель?
Богарт поглядел на нос. Передняя кабина была пуста. Она туманно вырисовывалась на фоне звёздного неба, но, кроме пулемётного дула, там ничего не было видно.
– Да нет, – сказал Мак-Джиннис, – вот он. Видишь? Совсем перегнулся вниз. Черт бы его побрал, я же ему говорил, чтобы он не блевал за борт. Вон возвращается на место.
Голова их спутника показалась снова. Но сразу же исчезла из поля зрения.
– Опять, видно, хочет высунуться наружу, – сказал Богарт. – Не позволяй ему. Скажи, что через полчаса на нас кинутся все немецкие эскадрильи на Ла-Манше.
Мак-Джиннис слез с сиденья и наклонился к дверце, ведущей в проход.
– Назад! – крикнул он.
Их пассажир тоже был внизу; они с Мак-Джиннисом сидели на корточках друг против друга и лаяли, как два пса. В шуме моторов, еще работавших на полных оборотах по обе стороны парусиновых перегородок, голос мальчика был едва слышен.
– Бомба! – кричал он.
– Ну да, – кричал ему в ответ Мак-Джиннис, – конечно, бомбы! Мы им задали жару! Лезьте назад, слышите? Не пройдёт и десяти минут, как на нас кинутся все немцы на свете! Назад, к пулемёту!
И снова донёсся мальчишеский голос, тонкий и едва различимый в шуме моторов.
– Бомба! Это ничего?
– Да! Да! Конечно, ничего! Ну-ка, черт возьми, назад к пулемёту!
Мак-Джиннис влез обратно в кабину.
– Он вернулся на место. Хочешь, я возьму штурвал?
– Пожалуй, – сказал Богарт. Он передал Мак-Джиннису управление. – Только иди потише. Эх, хорошо бы уже рассвело, когда они налетят.
– Еще бы! – сказал Мак-Джиннис. Он вдруг повернул штурвал. – Что за оказия с правым крылом? – сказал он. – А ну-ка, взгляни… Видишь? Я отклонил вниз правый элерон и уравновесил разворот рулём. Потрогай.
Богарт на минуту взял у него штурвал.
– Я ничего не заметил. Где-нибудь, наверно, заело трос. Вот не думал, что пули летели так близко. Но ты все-таки поосторожнее.
– Ладно, – сказал Мак-Джиннис. – Значит, ты завтра, то бишь сегодня, хочешь прокатиться на его моторке?
– Да, я обещал. Черт возьми нельзя же обижать такого младенца.
– А почему бы вам не прихватить с собой Кольера с мандолиной? Спели бы на воде.
– Я ему обещал, – повторил Богарт. – А ну-ка, подними немного крыло.
– Ладно, – сказал Мак-Джиннис.
…Через полчаса начало рассветать, небо посерело. Мак-Джиннис сказал:
– Ну вот и они. Ты только погляди! Точно комары осенью. Надеюсь, твой малый там не развеселится и не вздумает играть в бобра. Не то у него и впрямь будет на очко меньше, чем у Ронни… Связался черт с младенцем… Возьми штурвал.

В восемь часов под ними показалась песчаная отмель Ла-Манша. Машина с задросселированными моторами теряла высоту, и Богарт тихонечко подруливал ее по ветру, дувшему в проливе. Лицо его осунулось и было немного усталым.
И Мак-Джиннис тоже выглядел усталым, ему не мешало бы побриться.
– Как ты думаешь, на что он теперь уставился? – спросил он Богарта. Мальчик снова перевесился через борт кабины, глядя назад и вниз под правое крыло.
– Понятия не имею, – сказал Богарт. – Может, считает дырки от пуль. – Он дал газ левому мотору. – Придётся сказать механикам…
– Но для чего ему так высовываться? – сказал Мак-Джиннис. – Можно поклясться, что трассирующая пуля вонзилась ему прямо в спину. Наверно, смотрит на океан. Его-то он, по крайней мере, видел, когда ехал сюда из Англии?
Потом Богарт выровнял самолёта; нос его резко вздёрнулся кверху: мимо пронёсся песок и волнистая полоса прибоя. А мальчик все так же висел, низко свесившись за борт, поглядывая то назад, то вниз под правое крыло; лицо его горело от восторга, от жадного, мальчишеского любопытства. Так он и висел, покуда самолёт, совсем не остановился. Тогда он нырнул вниз, и во внезапной тишине смолкнувших моторов они услышали, как он ползёт по проходу. Он появился, когда оба лётчика, с трудом распрямляя затёкшие спины, стали вылезать из самолёта; лицо его было весёлым, полным любопытства, а голос так и звенел от волнения:
– Нет, вы только подумайте! Ах ты, господи! Ну и человек! Вот это глаз! Вот это точность! Если бы Ронни видел! Ах ты, боже мой!.. Но, может, они не такие, как у нас? Не взрываются от воздушной волны?
Американцы смотрели на него, ничего не понимая.
– Что не такое, как у вас? – произнес Мак-Джиннис.
– Да бомба же! Вот замечательно! Ей-богу, никогда не забуду! Честное слово! Просто великолепно!
Мак-Джиннис наконец переспросил замирающим голосом:
– Бомба?
И тогда оба лётчика, поглядев друг на друга расширенными глазами, воскликнули:
– Правое крыло!
Словно по команде, они на четвереньках вылезли из люка, обежали самолёт и заглянули под правое крыло; мальчик бежал за ними следом. Возле правого крыла, зацепившись хвостом, головкою вниз, висела бомба. Она висела, как свинцовая гиря, чуть дотрагиваясь кончиком до песчаной дорожки. И рядом со следом от колёс по песку тянулась узенькая ложбинка, которую вырыла волочившаяся бомба. А за спиной раздавался звонкий, беззаботный мальчишеский голос:
– Да я и сам перепугался! Хотел вас предупредить. Но подумал, что вам виднее. А какая сноровка! Замечательно! Ей-богу, никогда не забуду!

Моряк с примкнутым к винтовке штыком пропустил Богарта на пристань и показал, где причален катер. Пристань была пуста, и Богарт заметил катер только тогда, когда подошёл к самому краю причала, взглянул вниз на воду и увидел две согнутых спины в промасленных робах; люди подняли головы, мельком взглянули на него и пригнулись снова.
Катер был длиною футов тридцать и шириною фута три. Он был выкрашен в маскировочную серо-зелёную краску. Шканцы были впереди; там торчали две тупые, наклонные выхлопные трубы.
«Боже милостивый, – подумал Богарт, – значит, вся носовая часть у них под мотором?..»
Сразу за деком помещалась рубка (он заметил большое рулевое колесо и доску с приборами). Вдоль борта, от кормы до рубки, и, обогнув рубку, вдоль другого борта назад к корме шла крепкая переборка, тоже выкрашенная в маскировочные цвета. Она выступала над бортом на фут, по всему катеру, кроме кормы, которая оставалась открытой. Перед сиденьем рулевого в переборке зиял большой глазок около восьми дюймов в диаметре. Глядя вниз, на это длинное, узкое, зловещее сооружение, Богарт увидел установленный на корме вращающийся пулемёт и снова посмотрел на низкую переборку – с нею вместе катер поднимался над водой не больше чем на ярд – и на ее единственный пустой, устремлённый вперёд глаз. Он подумал: «Сталь. Все это из стали». Лицо его стало задумчивым, невесёлым: он запахнул плащ и застегнулся на все пуговицы, словно ему стало холодно.
Позади он услышал шаги и оглянулся. Это был вестовой с аэродрома, которого провожал моряк с винтовкой. Вестовой нёс объёмистый свёрток, завёрнутый в бумагу.
– Капитану Богарту от лейтенанта Мак-Джинниса, – доложил вестовой.
Богарт взял свёрток. Вестовой и моряк ушли. Он развернул бумагу. В ней лежало несколько предметов: диванная подушка из ярко-жёлтого шелка, японский зонтик, дамский гребень, пачка туалетной бумаги и наскоро нацарапанная записка.
Богарт прочёл:
«Нигде не нашёл фотоаппарата, а Кольер ни за что не даёт мандолину. Но, может, Ронни сыграет тебе на гребёнке?
Мак».
Богарт разглядывал этот странный набор, и лицо его по-прежнему было задумчиво. Он снова завернул вещи в бумагу, отошёл подальше и тихонько выбросил свёрток в воду.
Когда Богарт возвращался к не заметной сверху лодке, он увидел, что к нему приближаются двое; мальчика он узнал сразу – худенький, высокий, он что-то рассказывал живо и увлечённо своему спутнику. Тот был ростом пониже; он шёл, тяжело ступая, глубоко засунув руки в карманы, и курил трубку. Мальчик был одет все в тот же морской китель, но теперь на нем был еще и клеёнчатый плащ, а на голове вместо залихватски заломленной фуражки грязный вязаный шлем и длинный, как бурнус, кусок материи, который шевелился за спиной, словно от звуков его голоса.
– Привет! – закричал он еще шагов за сто от Богарта.
Но внимание американца было поглощено его спутником. Ни разу в жизни не попадалась ему личность более странная. В самом развороте сутулых плеч и слегка опущенной голове было нечто тяжеловесное. Ростом он был много ниже товарища. Лицо, тоже румяное, выражало, однако, глубочайшую серьёзность, чуть ли не суровость. Это было лицо двадцатилетнего юноши, который даже во сне старается выглядеть на год старше. На нем был свитер с высоким воротом, рабочие штаны, кожаная куртка и длинная, до пят, грязная шинель с оторванным погоном и без единой пуговицы. На голове – клетчатая фуражка, какую носят погонщики оленей, а поверх неё, закрывая уши, был повязан узкий грязный шарф, обмотанный вокруг шеи и затянутый петлёй под левым ухом, точно верёвка на висельнике. Покатые плечи, глубоко засунутые в карманы руки и опущенная голова придавали ему сходство со старухой, вздёрнутой за ведьмовство. В зубах торчала перевёрнутая книзу вересковая трубочка.
– Вот и он! – закричал мальчик. – Капитан Богарт, это – Ронни.
– Здравствуйте, – сказал Богарт. Он протянул Ронни руку, и тот вяло подал ему свою, холодную, но жёсткую и мозолистую. Ронни не произнес ни слова: он только мельком взглянул на Богарта и тотчас же отвёл глаза. Но в этот краткий миг Богарт поймал в его взгляде какую-то искру, нечто вроде тайного и не совсем понятного почтения. Ронни поглядел на него так, как подросток смотрит на акробата, который умеет ходить по проволоке.
Но при этом он ничего не сказал и сразу же куда-то нырнул, словно в воду; Богарт видел, как он скрылся за кромкой причала. На невидимой лодке застучали моторы…
– Пожалуй, пора и нам, – сказал мальчик. Он пошел было к катеру, но замер и тронул Богарта за плечо.
– Вот она! Видите? – Голос его прерывался от волнения.
– Что? – в тон ему прошептал Богарт; по старой лётной привычке он быстро поглядел назад и вверх. Мальчик, цепко схватив его за руку, показывал на ту сторону бухты.
– Вот она! На той стороне! «Эргенштрассе». Они опять перевели ее на новое место.
В другом конце бухты виднелся древний, заржавленный корпус завалившегося на бок судна. Оно было совсем невзрачное, но Богарт заметил, что передняя мачта – причудливая путаница тросов и рангоута – похожа (если дать волю воображению) на решётку. Стоявший рядом с ним мальчик просто захлёбывался от волнения.
– Как вы думаете, Ронни заметил? – прошептал он. – Заметил?
– Не знаю, – ответил Богарт.
– Ах ты, черт! Если бы он ее назвал, не разобравшись, тогда мы были бы квиты. Ах ты, черт! Но надо идти. – И он повёл его к катеру, все еще дрожа от волнения. – Осторожно, – предупредил он Богарта. – Лестница у нас ужас какая!
Он спустился первый: двое матросов в лодке встали и отдали честь. Ронни скрылся; была видна лишь нижняя часть его туловища, заткнувшая узкий люк, который вёл в машинное отделение. Богарт стал опасливо спускаться вниз.
– Господи, – сказал он. – Неужели вам каждый день приходится лазать вверх и вниз по этой штуке?
– Ужас, правда? – сказал его спутник, как всегда весело. – Да и у вас не лучше. Попробуй, повоюй при таком неустройстве, а потом еще удивляются, что война тянется так долго!
Узкий корпус катера болтался на волне, несмотря на то, что прибавился вес еще одного человека.
– Остойчивый, а? – сказал мальчик. – Поплывёт и на лужайке в утренней росе. Носится по волнам, как бумажный кораблик.
– Да ну?
– Точно! А знаете почему?
Богарт так и не узнал, почему, – он старался как-нибудь усесться. На катере не было ни поперечных банок, ни сидений, если не считать длинного, плотного цилиндрического выступа, который шёл по борту до кормы. Ронни, пятясь, вылез из своего укрытия. Он сел за руль и пригнулся к доске с приборами. Но, даже оглянувшись через плечо, он не произнес ни слова. Лицо его, перемазанное машинным маслом, выражало вопрос. А в глазах у мальчика появилось отсутствующее выражение.
– Порядок, – сказал он, глядя на нос, куда ушёл один из матросов. – Готовы там впереди?
– Так точно, сэр, – ответил матрос.
Другой матрос стоял у кормы.
– Готовы на корме?
– Так точно, сэр.
– Отдать концы!
Катер, урча, отошёл; вода вскипела у него под кормой, мальчик поглядел на Богарта.
– Дурацкие фокусы! Стараемся, чтобы все было по форме. Не знаешь, когда это дурацкое начальство… – Выражение лица у него снова переменилось и стало озабоченным, сочувствующим. – Послушайте. А вам не будет холодно? Мне ведь и в голову не пришло запастись чем-нибудь…
– Не беспокойтесь, – сказал Богарт. Но тот уже снимал дождевик. – Ни в коем случае! Ни за что не возьму.
– А вы мне скажете, когда вам станет холодно?
– Скажу. – Он поглядел на цилиндр, на котором сидел. Это был, в сущности говоря, полуцилиндр, нечто вроде котла на кухне у какого-нибудь Гаргантюа; он был разрезан вдоль на две половинки и привинчен болтами ко дну. Длиной он был двадцать футов и толщиной более двух футов. Верхушка его шла вровень с планширом, а между ним и бортами еще оставалось место, где человек мог поставить ногу.
– Это «Мюриэл», – сказал мальчик.
– «Мюриэл»?
– Ну да. Та, что была до неё, называлась «Агатой». В честь моей тётки. Нашу первую мы с Ронни окрестили «Алисой в Стране чудес». А мы были «Белым Кроликом». Вот потеха!
– Значит, у вас с Ронни их было уже три?
– Ну да, – сказал мальчик и придвинулся поближе. – Заметил! – прошептал он. Лицо его оживилось снова. – Когда будем возвращаться, – шептал он, – смотрите в оба!
– А-а, – сказал Богарт. – «Эргенштрассе»… – Он поглядел за корму и подумал: «Господи! А мы ведь и впрямь пошли, да еще как!» Он посмотрел теперь на воду через борт, увидел, как пролетает мимо них береговая полоса, и подумал, что катер движется почти с той же скоростью, с какой поднимается в воздух его «хэндли-пейдж». Уже здесь, в закрытой от ветра гавани, они начали толчками перепрыгивать с волны на волну. Рука его все еще лежала на цилиндре. Богарт обвёл его взглядом от той части под сиденьем Ронни, где цилиндр, по-видимому, начинался, до другого оконца, который, скашиваясь, уходил под корму вниз.
– Тут, наверно, воздух, – сказал он.
– Что? – спросил мальчик.
– Я говорю, воздух. Он, наверное, наполнен воздухом. Для того, чтобы катер повыше сидел на воде.
– Ах вот что! Очень может быть. Вполне возможно. Мне это не приходило в голову. – Мальчик прошёл вперёд. На ветру бурнус хлестал его по плечам. Он пристроился рядом с Богартом. Головы их были защищены от ветра переборкой.
За кормой убегала гавань, очертания ее уменьшались, тонули в воде. Волна становилась все выше. Лодка то взлетала на гребень, то, ныряя, замирала на миг как вкопанная, а потом опять устремлялась вперёд. Струи водяной пыли перелетали через борт и били по катеру, как огромные пригоршни дроби.
– Я хочу, чтобы вы все-таки надели плащ, – сказал мальчик.
Богарт не ответил. Он только обернулся и поглядел на его оживлённое лицо.
– Мы вышли в открытое море, правда? – спросил он негромко.
– Да. Возьмите плащ, прошу вас!
– Спасибо, не надо. Мне и так хорошо. Ведь мы ненадолго?
– Нет. Скоро повернём. Тогда будет чуть потише.
– Ну да. Когда повернём, будет совсем хорошо.
И они повернули. Катер пошел ровнее. Вернее говоря, он теперь уже больше не ударялся, вздрагивая всем корпусом, о валы. Волны теперь катились под ним, и он нёсся, все ускоряя ход, в головокружительном порыве, заваливаясь то на один борт, то на другой, всякий раз словно падая в пустоту, отчего замирало сердце. Катер мчался, а Богарт глядел на корму с той же затаённой опаской, что и там, на пристани.
– Мы идём на восток, – сказал он.
– С маленькой поправкой на север, – уточнил мальчик. – Теперь он идёт лучше, правда?
– Да, лучше, – сказал Богарт. Позади на фоне кипящего кильватера уже ничего не было видно, кроме моря да хрупкого, как игла, росчерка пулемётного дула и двух пригнувшихся на корме матросов. – Да. Теперь стало легче. – Потом он сказал: – И далеко нам идти?
Мальчик приблизил к нему лицо почти вплотную. Голос у него был счастливый, доверчивый, гордый, хотя и чуточку приглушенный.
– Сегодня парадом командует Ронни. Он сам все придумал. Конечно, и я бы мог до этого додуматься. В знак благодарности, и так далее. Но он старше, понимаете? Быстрее соображает. Вежливость, noblesse oblige[2] – всякая такая штука… Сразу придумал, как только я ему утром рассказал. Я ему говорю: «Послушай, я же там был и все видел», – а он говорит: «Да ты и в самом деле летал?», а я говорю: «Ей-богу!» – а он: «Далеко? Только не ври!» А я говорю: «Ужасно как далеко. Летели всю ночь». А он: «Всю ночь? Неужели до самого Берлина?» А я говорю: «Не знаю. Наверное, до самого». Тут вот он и задумался. Я сразу понял, что он что-то придумывает. Он ведь старший, понимаете? Лучше разбирается во всяких там приличиях и что когда надо делать. Он и говорит: «Берлин! Вот это да! Какой же ему интерес мотаться с нами взад-вперёд у побережья?» Он все думает, а я жду; наконец я ему говорю: «Но ведь не можем мы плыть с ним в Берлин. Далеко. Да и дороги толком не знаем…» А он выпалил сразу, как пулемёт: «Зато можно в Киль». И я сразу понял…
– Что? – спросил Богарт. Ему вдруг почудилось, что его тело рванулось вперёд, хотя оно было неподвижно. – В Киль? На этом?
– Ну да! Это Ронни придумал. Ух, какой он молодец, только немножко зануда. Говорит: в Зеебрюгге вам совсем не интересно. А для вас стоит поднатужиться. Подумайте только, Берлин! Так и сказал: «Черт побери! Берлин».
– Послушайте, – сказал Богарт. Он повернулся к мальчику и спросил очень серьёзно: – Для чего этот катер?
– Что значит, для чего?
– Какое у него назначение? – И, заранее предвидя ответ, показал на цилиндр. – Что тут? Торпеда?
– А я думал, вы знаете, – сказал мальчик.
– Нет, – сказал Богарт. – Я не знал. – Он слышал свой голос словно откуда-то издалека, сухой, как треск сверчка. – А как вы ее пускаете?
– Как пускаем?
– Ну да, как вы посылаете ее в цель? Когда был открыт люк, я видел моторы. Они же прямо возле цилиндра!
– Нажимаешь рычаг, и торпеда движется через корму. Как только ее винт попадает в воду, он начинает вращаться, и тогда торпеда готова, пущена. Надо только быстро повернуть лодку. И торпеда сама идёт на цель.
– Вы хотите сказать… – начал было Богарт. Через секунду голос снова стал ему повиноваться. – Вы хотите сказать, что нацеливаете торпеду при помощи самого катера, выпускаете ее, она приходит в движение, вы сворачиваете с ее пути, и торпеда идёт там, где только что был ваш катер?
– Я же знал, что вы сразу поймёте! – сказал мальчик. – Я говорил Ронни! Еще бы: лётчик! Но ведь правда, у нас работа куда более смирная? Ничего не поделаешь. Как ни старайся, но ведь тут всего-навсего вода. Я же знал, что вы сразу поймёте!
– Послушайте, – сказал Богарт. Его голос казался ему самому очень спокойным. Катер мчался вперёд, подпрыгивая на водяных ухабах. Он сидел неподвижно. Ему чудилось, что он говорит самому себе: «Ну же, спрашивай дальше. Спроси его! О чем? Спроси его, как близко нужно подойти, чтобы выпустить торпеду…» – Послушайте, – сказал он все тем же ровным голосом. – Скажите-ка лучше вашему Ронни… Вы ему скажите… одну простую вещь. – Богарт снова почувствовал, что голос ему изменяет, и замолчал. Он сидел, не шевелясь, и ждал, чтобы к нему вернулся голос; мальчик подошёл к нему вплотную и заглянул в лицо. И снова а тоне у мальчика зазвучало сочувствие.
– Ага, вам дурно. Ох, уж эти мне чёртовы плоскодонки!
– Да нет же, – сказал Богарт. – Просто я… В вашем приказе значится Киль?
– Конечно, нет. Ронни сам может выбирать. Лишь бы мы привели катер назад. А сегодняшняя вылазка – в вашу честь. В знак благодарности. Это придумал Ронни. Конечно, по сравнению с лётным делом, наше – полная ерунда. Если вам не хочется…
– Ну да, лучше куда-нибудь поближе. Видите ли, я…
– Понятно. Ясно и понятно. Какие теперь могут быть прогулки? Раз идёт война. Сейчас скажу Ронни.
Он пошел на нос. Богарт не шевельнулся. Катер мчался, делая длинные, ныряющие броски. Богарт молча глядел за корму, на вздыбленное ветром море, на небо.
«Господи! – думал он. – Ну кто бы мог себе представить? Кто бы мог себе представить?»
Мальчик подошёл снова. Богарт повернул к нему лицо, серое, как пыльная бумага.
– Все в порядке, – сказал мальчик. – Обойдёмся без Киля. Куда-нибудь поближе, дичи и тут хоть отбавляй. Ронни говорит, что вы нас не осудите. – Он дёргал карман, вытаскивая оттуда бутылку. – Вот. Я не забыл, что было вчера. Хочу ответить вам тем же. Полезно для желудка, правда?
Богарт глотнул, захлебнулся: глоток был большой. Он протянул бутылку мальчику, но тот отказался.
– Не притрагиваюсь, так сказать, на посту. Не то, что ваш брат. Конечно, у нас дело куда более смирное…
Катер нёсся вперёд. Солнце клонилось к западу. Но Богарт потерял счёт времени и расстоянию. Через круглый глазок в переборке он видел пенистую воду, видел руку Ронни на руле, его трубку. Катер нёсся вперёд.
Потом мальчик нагнулся и притронулся к его плечу.
Богарт привстал. Мальчик показывал ему на что-то рукой. Солнце было багровым; против солнца, вдали от них, на расстоянии около двух миль виднелось судно, похожее на траулер. Оно стояло на якоре. Высокая мачта покачивалась на волнах.
– Плавучий маяк! – закричал мальчик. – Ихний!
Впереди Богарт увидел длинный, низкий мол – вход в гавань.
– Канал! – закричал мальчик. Взмахом руки он обвёл море вокруг катера. – Мины! – Голос его донесло порывом ветра, и он звучал громко. – Их тут полно! И под нами тоже. Весело, правда?

Высокие буруны бились о мол. Катер шёл теперь против ветра, перепрыгивая с вала на вал; в промежутках, когда винт выходил из воды, казалось, что моторы хотят с корнем вырваться из днища. Но ход не замедлялся; когда катер прошёл до конца мола, он словно встал стоймя на руль, как летучая рыба. Теперь мол был от них в одной миле. На конце его замерцали светляками слабенькие огоньки. Мальчик пригнулся и сказал Богарту:
– Пулемёты. Вон там. Можно поймать шальную пулю.
– А что делать мне? – крикнул Богарт. – Что я могу сделать?
– Вот молодец, Ронни! Дадим им жару, а? Я знал, что вам будет интересно!
Скорчившись, Богарт растерянно глядел на мальчика.
– Я мог бы сесть за пулемёт!
– Не надо! – крикнул мальчик. – Их подача. Будем вести себя как спортсмены. Мы ведь гости, да? – Он смотрел вперёд. – Вот он, видите?
Они уже вошли в бухту, и она открылась перед ними до самого берега. В горловине на якоре стояло большое грузовое судно. На корпусе, посредине, был крупно нарисован аргентинский флаг.
– Мне надо на пост! – закричал сверху мальчик. И в этот миг впервые подал голос Ронни. Волна теперь начала стихать, но катер шёл на той же скорости, и Ронни даже не повернул головы. Он лишь слегка шевельнул тяжёлым подбородком с зажатой в зубах незажжённой трубкой и проронил углом рта одно-единственное слово:
– Бобер!
Мальчик, наклонившись, стоял над тем, что он называл своим прибором. Услышав Ронни, он дёрнулся всем телом, лицо его вспыхнуло от возмущения. Богарт поглядел вперёд и увидел, что Ронни рукой показывает за правый борт. Там, в миле от них, на якоре стоял лёгкий крейсер. Его мачты напоминали решётку. В тот же миг из кормового орудия вырвался огонь.
– Ах, будь ты проклят! – закричал мальчик. – Ах ты, стерва! Черт бы тебя побрал! Теперь у тебя три очка!
Но через миг он уже снова стоял, пригнувшись к своему прибору, и лицо его опять было настороженным; Богарт взглянул вперёд и увидел, что катер делает крутой поворот и со страшной скоростью движется прямо на грузовое судно; а Ронни, держа одну руку на руле, высоко поднял и вытянул другую.
Богарту казалось, что рука эта никогда не опустится. Он теперь уже не сидел, он припал ко дну катера, наблюдая с ужасом, как растёт нарисованный на борту флаг, – так растёт паровоз в кино, если снимать его приближение снизу, с рельсов. И снова с крейсера за их спиной загрохотало орудие, а грузовое судно ударило по ним с кормы прямой наводкой. Богарт не слышал ни того, ни другого выстрела.
– Что вы делаете! – кричал он. – Вы сошли с ума!
Рука Ронни опустилась. Катер снова сделал полный поворот кругом. Богарт увидел, как при этом задрался его нос; он ждал, что катер ударится бортом о судно. Но он не ударился. Он сделал длинный, резкий бросок в сторону. Богарт думал, что катер далеко отнесёт в море, а грузовое судно останется у него за кормой, и снова с опаской подумал о крейсере: «Стоит нам отойти подальше и мы получим снаряд в борт». Потом он вспомнил о торпеде, оглянулся, чтобы посмотреть, как она попадёт в грузовое судно, но, к ужасу своему, понял, что катер снова, скользя по кривой, надвигается на судно. Словно в бреду, он видел, как они летят прямо на аргентинца, проносятся под его бортом, все еще скользя по кривой, но так близко, что можно разглядеть лица на палубе. В мозгу у него пронеслась нелепая мысль: «Мы не попали и теперь догоняем торпеду, чтобы поймать и пустить ее снова».
Мальчик хлопнул его по плечу, и только тогда он почувствовал, что тот стоит у него за спиной. Голос у мальчика был совершенно спокойный:
– Там, под сиденьем у Ронни, рукоятка. Дайте ее мне, пожалуйста…
Богарт нашёл рукоятку, передал ее мальчику, и в мозгу у него мелькнуло, как во сне: «Мак, наверное, решил бы, что они на борту играют в телефон…» Но он не посмотрел, чем занимается мальчик, потому что с немым и уже бесстрастным ужасом наблюдал, как, зажав в зубах холодную трубку, Ронни снова и снова на полном ходу делает круги возле грузового судна, проходя мимо него так близко, что можно сосчитать заклёпки на стальных листах обшивки. Потом Богарт оглянулся – лицо у него было ошалелое, напряженное – и увидел, что делает мальчик со своей рукояткой. Он приладил ее к небольшой лебёдке, установленной у основания цилиндра, ближе к сиденью рулевого. Подняв глаза, мальчик заметил обращённое к нему лицо Богарта.
– Тот раз она не вышла! – весело прокричал он ему.
– Не вышла? – крикнул Богарт. – Что?.. Торпеда?..
Мальчик и один из матросов, низко пригнувшись к лебёдке, были чем-то очень заняты.
– Да. Нескладная штука. Вечно одно и то же. Казалось бы, такие мудрецы, эти инженеры… Однако случается. Тогда втягиваем ее обратно и все начинаем сначала.
– А головка, а капсюль? – закричал Богарт. – Они все еще в цилиндре? Они-то в порядке?
– Как часы. Но торпеда уже работает. Заряжена. Винт начал вращаться. Надо втянуть ее обратно, быстро выпустить и отойти. Если мы остановимся или замедлим ход, она нас нагонит. Я вот засаживаю ее назад в цилиндр. Весело, правда?
Богарт был уже на ногах, напрягая все силы, чтобы удержаться на этой дьявольской карусели. Высоко над ним, словно на стержне, бешено вращалось грузовое судно, как это показывают в трюковых кинокадрах.
– Дайте сюда рукоятку! – заорал он.
– Спокойно! – сказал мальчик. – Ее нельзя загонять назад слишком быстро. Мы сейчас втащим ее обратно в трубу. Вот потеха! Дайте уж это сделать нам. Дело мастера боится.
– Да, конечно, – сказал Богарт. – Да, безусловно.
Ему казалось, что язык перестаёт ему повиноваться. Он нагнулся, схватился за холодный металл цилиндра. Внутри у него все горело, но ему было холодно. Чувствуя, как его бьёт озноб, он наблюдал за тем, как широкая, жилистая рука матроса вертит рукоятку лебёдки скупыми, короткими полуоборотами, а мальчик, нагнувшись к краю цилиндра, легонько постукивает по нему гаечным ключом и, склонив набок голову, к чему-то прислушивается, чутко и внимательно, как часовщик. А катер все так же мчался, выделывая те же бешеные виражи. Богарт увидел, как тягучая нитка поползла к нему на колени, и вдруг понял, что нитка тянется у него изо рта.
Он не расслышал, что сказал мальчик, и не видел, как тот встал. Он только почувствовал, что катер резко выровнялся, потом от толчка упал на колени. Матрос перешёл на корму, а мальчик снова склонился над своим прибором. У Богарта не было сил подняться: ему было дурно. Он не заметил, как катер повернул снова, и не слышал залпа с крейсера, который прежде не решался стрелять, он не слышал и выстрела с грузового судна, которое до этого не могло стрелять, но вот теперь они выстрелили оба; он не ощущал ровно ничего ни тогда, когда прямо перед ним вырос огромный нарисованный флаг, который становился все больше и больше, ни тогда, когда опустилась рука Ронни. Но Богарт знал, что на этот раз торпеда выпущена; круто сворачивая, катер, казалось, вышел из воды совсем; Богарт увидел, что нос его взметнулся в небо, как у истребителя, делающего бочку. Потом измученный желудок ему отомстил. Повалившись на цилиндр, он не увидел фонтана брызг и не услышал взрыва. Он только почувствовал руку, схватившую его за китель. Один из матросов сказал:
– Спокойно, сэр. Я вас держу.

Его вывели из забытья чей-то голос и прикосновение чьей-то руки. Он полулежал в тесном проходе у правого борта, привалившись спиной к цилиндру. Он был тут уже давно; он давно уже почувствовал, как кто-то его укрывает. Но головы не поднял.
– Мне и так хорошо, – сказал он. – Не надо, возьмите себе.
– И мне не надо, – сказал мальчик. – Мы идём домой.
– Простите, я, кажется… – сказал Богарт.
– Ничего. Ох, уж эти мне чёртовы плоскодонки! Пока к ним не привыкнешь, кого хочешь вывернет наизнанку. И нам с Ронни сперва было не лучше! Всякий раз. Просто не поверишь, сколько у человека в желудке всякой дряни. Вот. – Он протянул бутылку. – Глотните хорошенько. Лошадиную дозу. Полезно для желудка, правда?
Богарт выпил. Скоро ему стало лучше, теплее…
Когда его снова тронула чья-то рука, он понял, что спал.
Это опять был мальчик. Морской китель был ему слишком короток, может быть, сел от стирки. Из-под манжет торчали тонкие, девичьи, синие от холода руки. Богарт понял, чем он был прикрыт. Но не успел ничего сказать, – мальчик наклонился к нему, что-то шепча; лицо его было лукаво и полно торжества.
– Не заметил!
– Чего?
– «Эргенштрассе»!.. Не заметил, что «Эргенштрассе» перевели на другое место. Господи, у меня тогда будет меньше только на одно очко! – Он смотрел на Богарта горящими, весёлыми глазами. – Бобер, понимаете? Вот! А вам теперь лучше?
– Да, – сказал Богарт. – Лучше.
– Ничего не заметил, ни-ни. Ей-богу!
Богарт поднялся и сел на трубу. Вход в гавань был уже совсем близко, катер постепенно замедлял ход. Спускались сумерки. Он тихо спросил:
– А это у вас часто случается? – Мальчик взглянул на него с недоумением. Богарт потрогал цилиндр. – Когда она не выходит…
– Ах, это? Да. Вот почему и приспособили лебёдку. Уже потом. Спустили новый катер, и в один прекрасный день все взлетело на воздух. Тогда поставили лебёдку.
– Но это бывает и теперь? Они взлетают на воздух даже и с лебёдкой?
– Трудно сказать. Катера выходят в море. И не возвращаются. Что-то не слышал, чтобы какой-нибудь катер захватили в плен. Так что вполне возможно. С нами, однако, этого не бывало. Пока еще не бывало.
– Ну да, – сказал Богарт. – Да, понятно.
Они вошли в бухту, но катер двигался по затянутой мглою воде еще быстро, хотя и не на полных оборотах и без качки. И снова к Богарту склонился мальчик, нашёптывая ему ликующим тоном.
– Ну, теперь т-с-с! Внимание! – Он выпрямился, возвысил голос: – Послушай, Ронни! – Ронни не повернул головы, но Богарт видел, что он прислушивается. – Ужасная потеха с этой аргентинской посудинкой, правда? Как, по-твоему, она мимо нас проскользнула? Могла ведь остаться здесь. Запросто. Французы купили бы у неё пшеницу. – Он помолчал, исполненный дьявольского коварства, этот Макиавелли с лицом заблудшего ангела. – Послушай! А ведь давно нам не попадалось чужих кораблей? Уже много месяцев, правда? – И он снова шепнул Богарту: – Теперь – т-с-с! – Но Богарт не заметил, чтобы голова Ронни сделала хоть малейшее движение. – А он все-таки смотрит! – шептал чуть дыша мальчик.
Ронни в самом деле смотрел, хотя голова его даже не шевельнулась. И когда на фоне окутанного мглою неба показался расплывчатый, похожий на решётку силуэт передней мачты пленённого вражеского корабля, рука Ронни вскинулась, и он, не выпуская из зубов погашенной трубки, процедил уголком рта одно-единственное слово:
«Бобер!»
Мальчик рванулся, как отпущенная пружина, как сорвавшаяся с поводка гончая.
– Ах, черт! – ликующе закричал он. – Есть! Это же «Эргенштрассе»! Ах, будь ты проклят! Теперь у меня меньше только на одно очко! – Одним махом он перешагнул через Богарта и наклонился к Ронни. – Ну? – Катер замедлял ход, приближаясь к пристани; мотор был выключен. – Что не верно, а? Всего-навсего одно очко!
Катер относило к берегу; матрос снова выполз на палубу. Ронни подал голос в третий и последний раз:
– Верно!

– Мне нужен ящик шотландского виски, – сказал Богарт. – Самого лучшего, какой у вас есть. И хорошенько его упакуйте. Ящик надо отправить в город. И дайте какого-нибудь толкового человека, чтобы он смог доставить его по адресу. – Толковый человек нашёлся. – Это для ребёнка, – сказал Богарт, показывая на ящик. – Вы его найдёте на улице Двенадцати часов, где-нибудь поблизости от кафе «Двенадцать часов». Он будет лежать в канаве. Вы его узнаете. Ребёнок этот около шести футов ростом. Любой англичанин из военной полиции вам его укажет. Если он спит, вы его не будите. Посидите рядом и подождите, покуда он проснётся. А потом передайте вот это. Скажите, что от капитана Богарта.

Примерно месяц спустя в одном из номеров «Инглиш газетт», случайно попавшем на американский аэродром, в рубрике военных потерь было напечатано следующее сообщение:
«Пропал без вести торпедный катер Х001 из дивизиона лёгких торпедных катеров эскадры Ла-Манша и с ним гардемарины Р.Бойс Смит и Л.К.У.Хоуп из запаса Военно-морского флота, помощник боцмана Барт и матрос 1-го класса Ривс. Не вернулись из берегового патрулирования».
Вскоре после этого командование воздушными силами США опубликовало приказ:
«За инициативу и выдающуюся доблесть, проявленные при выполнении воинского долга, наградить капитана Г.С.Богарта и его экипаж, состоящий из младшего лейтенанта Даррела Мак-Джинниса и воздушных стрелков Уотса и Харпера. Осуществив дневной налёт без прикрытия разведчиками, они уничтожили склад боеприпасов, расположенный в нескольких милях за линией фронта. Преследуемый превосходящими силами вражеской авиации, самолёта капитана Богарта произвёл налёт на штаб корпуса противника в Бланке, частично разрушил замок оставшимися у него бомбами, а затем без потерь вернулся на свою базу».
В сообщении об этом подвиге не было упомянуто, что, если бы самолёта капитана Богарта потерпел аварию, а сам капитан вышел из этого дела живым, его бы предали военно-полевому суду немедленно и по всей строгости.
С двумя оставшимися у него после налёта на склад бомбами Богарт спикировал свой «хэндли-пейдж» на замок, в котором завтракали немецкие генералы, и спикировал так низко, что сидевший внизу у бомбодержателей Мак-Джиннис закричал, не понимая, почему капитан не подаёт ему сигнала. А тот не подавал сигнала до тех пор, пока ему не стала видна каждая черепица на крыше. Только тогда он сделал знак рукой, взмыл вверх и повёл свой яростно ревущий самолёта все выше и выше. Дыхание со свистом вырывалось из его оскаленного рта.
«Господи! – думал он. – Эх, если бы они все были здесь – все генералы, адмиралы, президенты и короли – их, наши, все на свете!»