(источник: tribimg.com)

Рэй Брэдбери
о том, как литература не даёт нам погибнуть
в современном мире

В семидесятые в одной из передач для телеканала CBC Рей Бредбери рассказал о том, почему именно литература не дает нам погибнуть в современном мире. «Теории и практики» выделили самое главное в его выступлении.
Не важно, чем вы заняты в этом мире, вы держитесь за часть действительности, интерпретируя ее, помогая выживать себе и другим. Я имею в виду, что мы существа, активно реагирующие на напряженность окружающей среды. В то же время, именно мы единственные во Вселенной способны отказаться от применения насилия, если не брать в расчет возможные акты агрессии, к которым нам пришлось бы прибегнуть в мире дикой природы. Для того, чтобы существовать в городах, мы отказываемся от насилия и заботимся друг о друге – единственные в мире! Животные следуют инстинктам, чтобы уничтожать или выживать. Мы же принимаем решение не вести себя таким образом. Мы строим стены, города, и внутри них нам нужны творческие люди, одним из которых являюсь я сам, которые берут какой-то кусочек реальности и говорят – посмотрите, что это такое...

Люди стараются не плакать. Для этого и нужны писатели, чтобы помочь вам заплакать. Люди экономят смех (для политиков, наверное) – писатели помогают им смеяться. Литература позволяет нам держать внутри врожденный инстинкт убийцы – ведь один из самых прекрасных фактов о нашей цивилизации состоит в том, что большинство людей не убивают друг друга. Так что писатель появляется со своей историей и позволяет нам виртуально убивать в течение часа, чтобы на следующий день вам не пришлось делать это в реальной жизни.

Искусство дано нам для того, чтобы не погибнуть в реальности – ведь она находится к нам слишком близко. Мы слишком многое знаем о смерти, старении, о любви, которая порою обманывает нас. Люди уходят навсегда и исчезают из нашей жизни. Наши друзья покидают этот мир и больше никогда не возвращаются. Наши дети выходят во взрослую жизнь и становятся самостоятельными. Каждый из нас так или иначе прекращает своё существование. Все это создает невероятное напряжение, это гигантский стресс. Как с этим справляюсь я: беру свою печатную машинку и на протяжении многих дней экспериментирую со словами, чтобы выяснить, что меня на самом деле беспокоит. Плакать мне или смеяться? Иногда я сам этого не знаю.
Так что я начинаю печатать все, что приходит мне в голову: «карлик», «ночь», «озеро», «ветер», «машина времени». И потом я спрашиваю себя, почему ты все это написал? Почему ты написал, к примеру, «детская комната»? Какого она типа, где она находится – в прошлом или будущем? Или нет, что насчет будущего? Может, она будет автоматизирована? Может быть, будет так, что ты сможешь войти в эту детскую комнату и приказать ей перенести тебя на восточное побережье Америки, в Африку или на Северный полюс? И внезапно ты будешь помещен в трехмерное, цветное отображение этой внешней среды? Хорошо, поместите ваших детей в это окружение, покажите это их родителям. Как эта среда повлияет на их взаимоотношения? Внезапно ты взлетаешь и уже паришь в воздухе – все из-за того, что ты посмел нанести на бумагу слова «детская комната». Вы не живете с историей внутри себя, но следуете за ней.

Из: «Теории и практики»

Владимир Манюхин «Если наступит апокалипсис»

ЗАВТРА КОНЕЦ СВЕТА

– Что бы ты делала, если б знала, что завтра настанет конец света?
– Что бы я делала? Ты не шутишь?
– Нет.
– Не знаю. Не думала.
Он налил себе кофе. В сторонке на ковре, при ярком зеленоватом свете ламп «молния», обе девочки что-то строили из кубиков. В гостиной по-вечернему уютно пахло только что сваренным кофе.
– Что ж, пора об этом подумать, – сказал он.
– Ты серьезно?
Он кивнул.
– Война?
Он покачал головой.
– Атомная бомба? Или водородная?
– Нет.
– Бактериологическая война?
– Да нет, ничего такого, – сказал он, помешивая ложечкой кофе. – Просто, как бы это сказать, пришло время поставить точку.
– Что-то я не пойму.
– По правде говоря, я и сам не понимаю, просто такое у меня чувство. Минутами я пугаюсь, а в другие минуты мне ничуть не страшно и совсем спокойно на душе. – Он взглянул на девочек, их золотистые волосы блестели в свете лампы. – Я тебе сперва не говорил. Это случилось четыре дня назад.
– Что?
– Мне приснился сон. Что скоро все кончится, и еще так сказал голос. Совсем незнакомый, просто голос, и он сказал, что у нас на Земле всему придет конец. Наутро я про это почти забыл, пошел на службу, а потом вдруг вижу, Стэн Уиллис средь бела дня уставился в окно. Я говорю – о чем замечтался, Стэн? А он отвечает – мне сегодня снился сон, и не успел он договорить, а я уже понял, что за сон. Я и сам мог ему рассказать, но Стэн стал рассказывать первым, а я слушал.
– Тот самый сон?
– Тот самый. Я сказал Стану, что и мне тоже это снилось. Он вроде не удивился. Даже как-то успокоился. А потом мы обошли всю контору, просто так, для интереса. Это получилось само собой. Мы не говорили – пойдем поглядим, как и что. Просто пошли и видим, кто разглядывает свой стол, кто руки, кто в окно смотрит. Кое с кем я поговорил. И Стэн тоже.
– И всем приснился тот же сон?
– Всем до единого. В точности то же самое.
– И ты веришь?
– Верю. Сроду ни в чем не был так уверен.
– И когда же это будет? Когда все кончится?
– Для нас – сегодня ночью, в каком часу не знаю, а потом и в других частях света, когда там настанет ночь – земля-то вертится. За сутки все кончится.
Они посидели немного, не притрагиваясь к кофе. Потом медленно выпили его, глядя друг на друга.
– Чем же мы это заслужили? – сказала она.
– Не в том дело, заслужили или нет, просто ничего не вышло. Я смотрю, ты и спорить не стала. Почему это?
– Наверно, есть причина.
– Та самая, что у всех наших в конторе?
Она медленно кивнула.
– Я не хотела тебе говорить. Это случилось сегодня ночью. И весь день женщины в нашем квартале об этом толковали. Им снился тот самый сон. Я думала, это просто совпадение. – Она взяла со стола вечернюю газету. – Тут ничего не сказано.
– Все и так знают. – Он выпрямился, испытующе посмотрел на жену. – Боишься?
– Нет. Я всегда думала, что будет страшно, а оказывается, не боюсь.
– А нам вечно твердят про чувство самосохранения – что же оно молчит?
– Не знаю. Когда понимаешь, что все правильно, не станешь выходить из себя. А тут все правильно. Если подумать, как мы жили, этим должно было кончиться.
– Разве мы были такие уж плохие?
– Нет, но и не очень-то хорошие. Наверно, в этом вся беда – в нас ничего особенного не было, просто мы оставались сами собой, а ведь очень многие в мире совсем озверели и творили невесть что.
В гостиной смеялись девочки.
– Мне всегда казалось: вот придет такой час, и все с воплями выбегут на улицу.
– А по-моему, нет. Что ж вопить, когда изменить ничего нельзя.
– Знаешь, мне только и жаль расставаться с тобой и с девочками. Я никогда не любил городскую жизнь и свою работу, вообще ничего не любил, только вас троих. И ни о чем я не пожалею, разве что неплохо бы увидеть еще хоть один погожий денек, да выпить глоток холодной воды в жару, да вздремнуть. Странно, как мы можем вот так сидеть и говорить об этом?
– Так ведь все равно ничего не поделаешь.
– Да, верно. Если б можно было, мы бы что-нибудь делали. Я думаю, это первый случай в истории – сегодня каждый в точности знает, что с ним будет завтра.
– А интересно, что все станут делать сейчас, вечером, в ближайшие часы.
– Пойдут в кино, послушают радио, посмотрят телевизор, уложат детишек спать и сами лягут – все, как всегда.
– Пожалуй, этим можно гордиться – что все, как всегда.
Минуту они сидели молча, потом он налил себе еще кофе.
– Как ты думаешь, почему именно сегодня?
– Потому.
– А почему не в другой какой-нибудь день, в прошлом веке, или пятьсот лет назад, или тысячу?
– Может быть, потому, что еще никогда не бывало такого дня – девятнадцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, а теперь он настал, вот и все. Такое уж особенное число, потому что в этот год во всем мире все обстоит так, а не иначе, – вот потому и настал конец.
– Сегодня по обе стороны океана готовы к вылету бомбардировщики, и они никогда уже не приземлятся.
– Вот отчасти и поэтому.
– Что ж, – сказал он, вставая. – Чем будем заниматься? Вымоем посуду?
Они перемыли посуду и аккуратней обычного ее убрали. В половине девятого уложили девочек, поцеловали их на ночь, зажгли по ночнику у кроваток и вышли, оставив дверь спальни чуточку приоткрытой.
– Не знаю… – сказал муж, выходя, оглянулся и остановился с трубкой в руке.
– О чем ты?
– Закрыть дверь плотно или оставить щелку, чтоб было светлее…
– А может быть, дети знают?
– Нет, конечно, нет.
Они сидели и читали газеты, и разговаривали, и слушали музыку по радио, а потом просто сидели у камина, глядя на раскаленные уголья, и часы пробили половину одиннадцатого, потом одиннадцать, потом половину двенадцатого. И они думали обо всех людях на свете, о том, кто как проводит этот вечер – каждый по-своему.
– Что ж, – сказал он наконец. И поцеловал жену долгим поцелуем.
– Все-таки нам было хорошо друг с другом.
– Тебе хочется плакать? – спросил он.
– Пожалуй, нет.
Они прошли по всему дому и погасили свет, в спальне разделись, не зажигая огня, в прохладной темноте, и откинули одеяла.
– Как приятно, простыни такие свежие.
– Я устала.
– Мы все устали.
Они легли.
– Одну минуту, – сказала она.
Поднялась и вышла на кухню. Через минуту вернулась.
– Забыла привернуть кран, – сказала она.
Что-то в этом было очень забавное, он невольно засмеялся.
Она тоже посмеялась, – и правда, забавно! Потом они перестали смеяться и лежали рядом в прохладной постели, держась за руки щекой к щеке.
– Спокойной ночи, – сказал он еще через минуту.
– Спокойной ночи.
1951 г.
Источник: Raybradbury.ru.