Мой оранжевый город
Волна эмиграции выкинула меня на песчаный берег Хавеля равнодушно протекающего по сонному городку Ораниенбург. После многолюдной, горластой Москвы, где обилие дел не дают возможности притормозить и взглянуть на свою жизнь трезво и непредвзято, оказалась я на этом мало обитаемом острове в растерянности, пытаясь найти новый смысл своего существования. В отдалении соблазнительно сияет Берлин, будоража воображение своими филармониями, музеями, проспектами и парками, но мне и его мало, он как театральная декорация, всё в нём слишком условно, слишком размеренно. Нет той яростной пульсации, которая присуща Москве, нет того ритма, который управляет мозгами, да и всем человеком, выросшим в ней. Бегун-спринтер, остановись, твержу я себе, найди силы справиться с инерцией, толкающей на продолжение бега, постарайся найти удовлетворение в покое, привыкай к новой реальности.
Ну что же, жизнь в нашем городке кажется простой и регламентированной, что определяется необыкновенной точностью общественного транспорта. Каждые 20 минут подкатывает эсбан, автобус же, без опозданий, раз в час. Но лучше не задерживаться в Берлине, потому что в 10 часов вечера город уже спит. Ничего не вспугнет перебегающих дорогу лисиц, ни машина, ни случайный прохожий. Иногда прошмыгнет затурканный студент на велосипеде, и всё, окна темны, двери на запоре. Уличные фонари горят вполсилы, все замерло, даже вода в реке застыла, и с ней, кажется, все дневные заботы. Когда в полутьме перебираешься через узенький мостик, невольно останавливаешься и всматриваешься вначале в стылую воду, а затем с надеждой в небо. Глядя на звезды, с легким страхом начинаешь ощущать свое бесконечное одиночество, умноженное на одиночество и случайность Земли. Если приглядеться, можно увидеть огоньки заблудившегося в ночи самолета, а если смотреть долго, то и, прости Господи, звездочку спутника, этот крик отчаяния стареющего человечества. Да, долог путь до дома, чего только не передумаешь и не перевспоминаешь…
Все дневное под тяжестью темноты становится зловещим и призрачным, а немота, невозможность выплеснуть в словах, понятных для здешних людей, чувства и мысли – основной повод для тоски. Крик немощи, неслышный и ненужный в земле Браденбург, может вспугнуть только птиц или зверей, пытающихся застенчиво найти свое место рядом с исполином хозяином, перекопавшим, перестроившим их вселенную. Птицам легче, фрр и полетели искать другие пределы, зверям тяжко, как и мне.
Город мой, как старый инвалид, никак не может забыться. Жизнь здесь до сих пор пронизана ужасами войны. Рвутся бомбы, работает концлагерь, раз в месяц происходит эвакуация, школьников собирают на траурные линейки по поводу очередной страшной годовщины. Самое сложное мероприятие – эвакуация. Начинается все с масштабной статьи в местной газете, с публикации подробного плана. День приближается, народ нервничает, перезванивается, тщательно выбираются знакомые, живущие за пределами плана. В 8 часов, из репродукторов проезжающих полицейских машин доносится «АХТУНГ… АХТУНГ…». Машины из дворов разъезжаются, настает очередь пешеходов. Должны исчезнуть все, с собаками, с кошками, с хомяками и кроликами. За неповиновение штраф 300 евро. Ходят слухи, что затаиться, скрыться от сурового взгляда тепловизора невозможно, дескать, полицейские делают поквартирный обход, не знаю, не наблюдала, но думаю, что это возможно – полиции с добровольными помощниками крутиться у каждого дома достаточно. Итак, исход. Тащат стариков, на колясках, на роллаторах, иногда на носилках, бегут с рюкзачками детишки, на велосипедах разъезжаются взрослые, ведут и везут собак и младенцев, из сумок верещат коты. Много пережившие старухи исподволь, из-под ладони, косятся на небо. Но в полдевятого все, тишина. Город мертв. Только на перекрестках стоят грозные люди в бронежилетах. Наконец около двух слышишь взрыв очередной бомбы и понимаешь Свобода, вот она, наконец-то. И скорей бежишь, торопишься домой, на ходу благодаря знакомых, а то и вовсе незнакомых, приютивших тебя людей.
Все дело в том, что песок хищно поглотил все отходы жизнедеятельности войны. Половина обрушившихся на городок бомб не взорвалось, а застряла в земле, и теперь каждую улочку, каждый огородик, каждую полянку вынуждены протыкать множеством длинных труб, через которые прослушивают и прощупывают всю почву на огромной глубине. Ищут бомбы, но находят кроме них остовы машин, орудий, куски кровли и прочий металлолом. Поэтому все дороги и мостовые, кажутся переболевшими оспой, а окружающая земля – вся в белых от выброшенного песка кротовых холмиках, будто покрытых снегом.
Днем улицы также безлюдны. Иногда пройдет мамаша с коляской или ребятишки из школы пронесутся на велосипедах, или маленькая стайка больных детишек даунят из детского дома под оком бдительных воспитателей, прошагает на прогулку, и только машины на двух наших центральных улицах, да полицейский вертолет в небе нарушают стрекот сорок и писк синиц.
Но все меняется, и сейчас, заглядывая в коляски, я поражаюсь разнообразию коричневых оттенков кожи личиков малышей и возникает робкая надежда, что город, наконец, проснется и забурлит.
