Мои мемуары
Вспоминая театр
В 70-е годы « Театр Киноактёра» покорял Москву уникальным зрелищем. Это был искромётный мюзикл Кола Портера на сюжет самого Шекспира. И звучал он броско-вызывающе: «Целуй меня, Кэт»! Спустя время, спектакль неожиданно сошёл – умер Евгений Синицын, прекрасный дирижёр, сумевший сплотить и «укротить» звёздный состав спектакля. А в нём блистали: Людмила Гурченко, Зинаида Кириенко, Сергей Мартинсон
К моему появлению в Театре (начало 80-х) мюзикла как такового уже не было. Но прощальные аплодисменты и страстные разговоры о нем – не умолкали. С маниакальным постоянством обсуждались успехи и неудачи, все перипетии актёрской игры, в кулуарах разыгрывались мизансцены, звучали арии, куплеты, дробил «стэп» красавчик Р. Ахметов…Словом, «Кэт», лишённая курса и капитана, гудя и пульсируя, продолжала плаванье по огромному зданию театра.
Шло время. Всполохами былого озарялись вечера, когда на Театре давали «Дурочку», по пьесе Лопе де Вега. Изящно и умно вела главную партию Наталья Гурзо. Саша Белявский, наш секс-символ (ещё термина не было, но секс уже появился), «полонял» женщин прямо со сцены. Татьяну Конюхову оглушали аплодисментами.
Но весёлое действие с добротной музычкой мало устраивало артистов: оно не тянуло даже на оперетту. В театре зрел бунт. Актёры не хотели играть. Инфицированные «мюзиклом», они требовали каскада музыки на сцене, желая петь, танцевать. Актёры жадно тянулись не к словесно-серому, а к музыкально-пластическому самовыражению.
Дирекция негодовала – бунт? В театре?! Вот вам, держите, исконный, родной, «Бабий бунт»... Шо, посконный? Да то ж наша, советская оперетта! Не нравится! «Музиклы» им подавай. До вас Шолохов снизошёл, а композитор Птичкин до Шолоха взлетел. Мотю Ошеровского з Одэссы позвали!.. Ну шо, делаем спектакль? А то – бунт! Ишь, «бундовци»! За работу, товарищи! И закипела работа...
Тогда я уже был в штате Театра. Легко распрощавшись с музыкальной школой, с нудной педагогикой, премудрости которой так и не освоил, я ринулся на «подмостки» со страстью грибоедовского героя, припав к ногам Мельпомены. Я понял своё призвание: учить актёров и учиться у них – о, это было неизъяснимое наслаждение!
Сидя в классе, куда – зримые и осязаемые – входили, ступая с Олимпа, богини Кино: Ладынина, Фатеева, Крючков, Кириенко, я, как Данило-мастер, очарованный Каменным цветком, в обожании своих Хозяек, молил Бога не оставлять меня на моем поприще. Бог милостив был ко мне, Богини – тоже.
В работе над «Бабьим бунтом» мы перелопатили гору музыки: хоры и арии, ансамбли и куплеты – словом, всё, что полагается советской оперетте с острой тематикой личных и гражданских отношений. Мне посчастливилось войти в таинственный мир музыки Евгения Птичкина. Талантливый еврей, лихо освоивший псевдорусский стиль и оросив его сентиментальной семитской слезой, композитор написал довольно милую оперетту.
Судьба свела меня и с «великой» певицей, З. Кириенко, с её незаурядными человеческими «достоинствами»… До сего дня под впечатлением!
И, наконец, – н и з к и й п о к л о н уважаемому Матвею Абрамовичу Ошеровскому – художественному руководителю одесского «Театра музыкальной комедии». Талантливому режиссёру удалось из нашего посредственного либретто извлечь нечто толковое и построить довольно яркое, зримое действие. Правда, на сцене порой бывало тесно и шумно, как на Привозе. Ну, а что – Привоз? Это ведь тоже произведение искусства!
НАШИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Не знаю, простое это совпадение, или наметилась тенденция? На моей памяти три человека примерно за год до смерти решили навестить родные места, покинутые ими в детстве накануне эмиграции. Я говорю о трёх великих музыкантах: Владимире Горовце, Леонарде Бернстайне и Игоре Маркевиче. Двоих родители увезли в Америку. Маркевич с семьёй поселился во Франции.
Владимир Горовец
Начало 80-х. Москва теснилась слухами о редком музыканте, завсегдатае королевских и президентских залов и т.д. Выяснилось только, что он родился в Жмеринке, а в 25-м году отбыл в Америку. Это были скупые сведения о великом пианисте, чья игра добрую половину двадцатого века восхищали цивилизованный мир. Сейчас мы ждали его в Москве.
Увиденное и услышанное было сродни обману, астигматизму – зрения, слуха, привычного представления о музыке!
…Ярко освещённая сцена Большого зала консерватории казалась пустой. Куда-то уплыл блестящий чёрный «СТЕЙНВЕЙ». В центре, будто на якоре, благородно-коричневого цвета дрейфовал, интригуя зрителя, камерный рояль. Нетерпение росло. В дальней кулисе появился человек, направляясь к роялю. Рабочий или настройщик?
Но человек почему-то улыбнулся залу и начал говорить с ним по-английски. Мы поняли: это Горовец! Нам всё было ясно, хотя английского никто не знал. С нами разговаривали его глаза, мудрые глаза еврейского бога, тихо сошедшего на сцену... А затем он играл. Это было продолжение разговора, но уже на привычном, музыкальном языке. Не ясно лишь было, почему Шуберт или Шопен звучит не так, как принято слышать, как этому нас учили. И не понятно, на какой волне восприятия, но пальцы пианиста, нежно массируя клавиши, убеждали, что Шуберт – именно такой, Шопен – такой, а Моцарт, сидя у Бога на ладонях и улавливая его идеи гениальным ухом с миниатюрной мочкой, звучит только так и другим быть не может!
...Это был обман, но обман в о з в ы ш а ю щ и й. Мы слушали, верили и по-другому принимать уже не могли. Он играл божественно, умудряясь и во время игры метать добрые, ироничные взгляды. А мы, упиваясь звуками, с лукавым нетерпением ждали завершающего аккорда, за которым, глуша овации, последует всё разъясняющая улыбка. Это была одна из его последних репетиций – в Москве… Потом он играл в Ленинграде, в Киеве... Горовец прощался с Россией, прощался с миром, который он любил, который его боготворил.
Леонард Бернстайн
Первый раз этот человек появился в Москве в 1959-м, вскоре после Вана Клиберна (Первый Международный конкурс Чайковского). Оглушительный американский десант! На дворе «оттепель»; оттаяла и политика, американцы на время стали друзьями… А затем – глубокий долгий ледниковый период, протянувшийся на десятилетия.
В 1988-м году по миру прокатился Фестиваль молодёжных симфонических оркестров. И вот этот человек снова в Москве. Концерты в Зелёном театре, в Филармонии, Консерватории… Легендарный Леонард Бернстайн – композитор, дирижёр, уникальный интерпретатор Густава Малера – руководит молодёжным студенческим оркестром. В программе Первая, юношеская, симфония Дмитрия Шостаковича. Легендарный Бернстайн? А мы ведь его и не знали. Спасибо кино, показавшему «Вестсайдскую историю», поведавшему нам о мюзикле. А Бернстайн – дирижёр? Это ведь отдельная эпоха! Нам залепили глаза, законопатили уши. Мир хорошо знал Кандинского, Малевича, Филонова, Фалька, слушал музыку Малера, видел экзальтирующего, потеющего от счастья Бернстайна, без проблем смотрел «Смерть в Венеции», наслаждаясь зрительно-звуковой органикой – Дирк Богарт и божественное малеровское «Адажиетто».
А мы долго «расшифровывали» Прокофьева, привыкали к Шостаковичу, пялились на холсты Кандинского, аки на коровью мазню, не подозревая в них симфонию цвета. А бедный Малер, – ещё в 19-м веке поносимый музыкальным гуру «Могучей кучки», – у нас до сих пор не понят, а потому и не принят. Такая вот жесткая логика. Для Шостаковича Малер был кумиром. Но что из того – нам бы с Шостаковичем разобраться.
И вот звучит его Первая, юношеская симфония в исполнении молодёжного симфонического оркестра. За дирижёрским пультом – Леонард Бернстайн! Мы слушали её неоднократно, знали почти наизусть: озорная, студенческая с присущей Шостаковичу иронией музыка. И никак не увязанное с этим траурное шествие. И вдруг, по воле дирижера, именно это шествие вскрыло тайный смысл симфонии, заложенный юным гением композитора: «Жизнь, её радости – лишь приятная прогулка перед Вечным сном!»
…Концерт окончился. Бернстайн сидел в центре растянувшегося стола в тускло освещённом фойе. Несмотря на усталость, он был возбуждён, в приподнятом настроении в ожидании встречи с людьми, разделившими с ним сегодняшний вечер. Всё походило на тайную вечерю или на тайную исповедь. Он говорил с каждым из нас. Мудрый, слегка ироничный еврейский взгляд притягивал, завораживал, оставляя ощущение близкого родства: ведь его родители, давние выходцы из местечка под Ровно, и, наверное, наши предки – из одного корня. Мы все вернулись в детство... Через полтора года Леонарда Бернстайна не стало. Я, не любитель автографов, но оставил себе память об этом Божественном Человеке.
Игорь Маркевич
Да, он был великий дирижёр – этот американец с русскими корнями!
Дирижёрская школа в России после отъезда в 1918 г. в Америку Сергея Рахманинова практически исчезла. Ситуация наладилась где-то в середине века: в Москве «звучал» Александр Гаук, в Ленинграде – Евгений Мравинский. Блистательные педагоги ленинградской консерватории Илья Мусин и Николай Рабинович плодили талантливых учеников…
Для московских студентов «шестидесятые» явились счастливой порой. Следом за Клиберном и Бернстайном к нам пожаловали Караян, Лорин Мазель и Клаудио Аббадо с умопомрачительными спектаклями театра "Ла-Скала"…Вся эта гениальная лавина чудным образом ворвалась, качнув дамбу, отделявшую нас от мира.
В 1963-м году в Союз прибывает известный французский дирижёр Игорь Маркевич. Восхитительные концерты в Москве: гениальное прочтение музыкальной классики с присущей дирижёру сверхэлегантной манерой исполнения!
И вот кафедра Консерватории (не блиставшая педагогическими талантами) приглашает маэстро сделать мастер-класс с последующим проведением учебного семинара. Студенты полюбили педагога безгранично за талант и волшебное обаяние; в нём обитала Франция со всей её культурой – от барокко, романтизма до импрессионизма и «новой волны»! Естественно, в следующий приезд маэстро в Москву семинар пришлось повторить. Однако, увидев, как студенты привязались к своему кумиру, руководство консерватории решило семинары прервать, а на состоявшемся вскоре Всесоюзном конкурсе дирижёров его обожателей «срезать».
Позже ученики Маркевича нашли свои достойные места: Владимир Кожухарь возглавил оркестр в Киеве, Джансуг Кахидзе – в Тбилиси, Тамила Кальчинская – в Израиле и Америке. Но на том «Празднике дирижёров» им определили позорные арьергардные места. Главные же призы конкурса достались «блатным»: родичу музыкального босса А. Михайлову и Максиму Шостаковичу, бесталанному наследнику, при жизни отца ещё нелицеприятно о нём отзывавшемуся и ловко ухватившему наследство после смерти композитора.
…А Игорь Маркевич не раз дарил нам ещё концерты-праздники. В последний свой приезд он посетил Киев, где имел особенный успех. Ему аплодировала публика города, в котором 70 лет назад великий музыкант родился и прожил два года перед отъездом в Париж. В 1983-м сердце музыканта перестало биться. Но полет его дирижёрской палочки, движение его элегантных рук над волшебной музыкой – всегда с нами!
