Две старые фотографии

Две старые фотографии

На фото как будто просто тётка в платке сидит на лавочке и тихий русский город.
Это Коломна. Мой прапрадед больше там не городской голова, он умер задолго до.
Его внучка, моя двоюродная бабка, уплотнённая, живёт в одной из комнат, оставшихся от былого дома.
Всю жизнь проживёт там без газа, растапливая печь дровами, останется старой девой до смерти в 101 год.
Она примерно одного возраста с Ахматовой.
Могла встретить эту «тётку», проходя по улице.
Например, неся ведро с колодца...
Фотограф сработал не профессионально – такие, помещая героя в центp, всегда обрезают верхушку архитектуры, помещая в кадр много лишней земли под ногами. Это был Лев Горнунг. Они в тот день бродили там, разыскивая дом писателя Бориса Пильняка. Не нашли.

Присела на лавку отдохнуть Анна Ахматова. Она снята 16 июля 1936 года, Даниил Жуковский уже полтора месяца как арестован и сидит в тюрьме. Вот он, мальчик с белым воротником, тянет за верёвочку (за 20 лет до того):

Фото сделано зимой 1915 года в Москве, в квартире Жуковских-Герцык.
Г. Морев описывает: «В дальней комнате на диване сидит Бердяев (у него сломана нога). Прислонясь к дверному косяку, стоит Марина Цветаева. Жена Бердяева Лидия справа читает книгу. В центре – хозяйка дома Аделаида Герцык с двухлетним сыном Никитой на руках. В углу, рядом с тетей Евгенией Герцык – другой её (Аделаиды) сын, шестилетний Даниил.
Через двадцать лет мальчик Даниил станет поэтом, математиком и стиховедом. Такие дети рано взрослели и в 26 лет, в советской Москве, он напишет воспоминания о детстве, о немом кино, стопкадром из которого – эта фотография:
«Я жил так, как жило большинство детей в тогдашних интеллигентных семьях. Я строил домики из кубиков, из карт, я забавлялся всеми играми, которым меня учили и которые мне покупали, я любил сказки Пушкина, Андерсена, «Приключения Мурзилок»; я боялся синего портного, которым иллюстрировался старый «Степка-растрепка», вырезал узоры из разноцветной бумаги, любил ёлку и день своего рождения. В десять лет я увлекался Жюль Верном. Но были среди всего этого такие игры, такие сказки и такие восприятия, которые явились чем-то очень большим и чреватым последствиями.
Когда я вспоминаю то, что было в прошлом году или пять лет назад, – я вижу, как все события катастрофически быстро сжимаются, тускнеют и как года превращаются в белые страницы. То, что казалось главным и важным, когда оно совершалось или недолгое время потом, – через год, через два оказывается вовсе не важным и совсем не главным. И только несколько младенческих переживаний каждый раз снова сияют нетускнеющим блеском. Они – моя единственная соломинка...
И, когда я спрашиваю себя, что же значительное было в моей жизни, мне хочется ответить словами Блока: «Это было в детстве; а теперь со мной вообще ничего не бывает».

* * *
Рассказывает Н.Т. Жуковская:
«Даниил Дмитриевич Жуковский родился в семье поэтессы Аделаиды Герцык и ученого-биолога, издателя философской литературы и журнала «Вопросы жизни» Дмитрия Евгеньевича Жуковского 5(18) августа 1909 года во Фрайбурге. Друзьями семьи, частыми гостями в их доме на Арбате были многие известные философы, писатели и поэты. Волошин и Брюсов, Шестов и Бердяев, Ильин и С. Булгаков, Цветаева, Ремизов, Вячеслав Иванов – вот только наиболее громкие имена.
На вопрос анкеты ГПУ «Что вы делали во время революции?» Даниил отвечает: «Был ребенком». Анализу особенного, детского восприятия окружающего, начальному постижению мира и его влиянию на становление мышления – рационального и художественного – Даниил Жуковский посвятил свои «Мысли о детстве...» – три школьные тетрадки рукописного текста, чудом уцелевшие при его аресте в 1936 году (название «Под вечер на дальней горе...» дано публикатором). Примечательно, что он следует здесь своего рода семейной традиции: детской психологии, ранним переживаниям посвящены очерки Аделаиды Герцык «Из мира детских игр», «О том, чего не было», «Ненаказуемость Котика»; эта тема проходит и в «Воспоминаниях» ее сестры Евгении Герцык, которые писались в 30-е годы.
После смерти Аделаиды Герцык в 1925 году семью разметало по стране. Д. Е. Жуковский был арестован в Симферополе, где имел небольшой заработок в Таврическом университете. Младшего сына взяли знакомые, старший, Даниил, поступив в Крымский пединститут на физико-математическое отделение, живёт самостоятельно; уже сложился круг его интересов: математика, поэзия, теория стиха. Он размышляет о психологии стихосложения и восприятия поэзии, что позже воплотится в три амбарные книги рукописей с названиями «О ритме» и «Слово – звук – образ» (одна глава из этой работы была опубликована в журнале «Новое литературное обозрение» в 1992 году).
На короткий срок (1931 – 1934 годы) отцу и двум сыновьям удалось объединиться в Иванове. Д. Е. Жуковский, получивший запрет на жительство в больших городах и находившийся под наблюдением НКВД, работал в лаборатории, младший брат учился в медицинском институте, а Даниил преподавал рабочим математику и физику. Затем он переезжает в Москву: влекут московские друзья, возможность общения, обсуждения интересующих его тем. Здесь он посещает литературные кружки, участвует в дискуссиях, его математические занятия выходят на более высокий уровень (он поступает заочно в МГУ). Написаны несколько десятков стихотворений, венок сонетов. Но единственное, что удалось напечатать, – переводы стихов в сказках Андерсена, да и то без указания имени переводчика, и увидеть их Даниилу не пришлось: книга вышла в 1937 году, когда он уже находился в Орловской тюрьме.
Из писем, сохранившихся в архиве семьи Герцык-Жуковских, складывается трогательный образ Даниила Жуковского – незащищённого юноши, вступившего в неравную борьбу со временем. Эта внутренняя борьба, часто отзывавшаяся тяжелыми, угнетенными состояниями при черезвычайно жизнерадостном и деятельном природном характере Даниила, продолжалась всю его недолгую жизнь.
23 ноября 1935 года он пишет Евгении Герцык: «Теперь для меня уже нет сомнения в том, что больше всего эпоха виновата в том, что я не пишу. Сейчас действительно просто стыдно петь соловьем, а я, по-видимому, именно так и пел бы... Весной было особенно страшно, когда каждый день приходилось вычеркивать из записной книжки адреса своих товарищей гибнущих...»
Беда не миновала и его: 1 июня 1936 года пришли с ордером на обыск и арест. Ему предъявлено обвинение в «хранении контрреволюционных стихов Волошина» и «измышлении о жизни советских людей» (где-то в разговоре упомянул о голоде на Украине).
В архиве КГБ сохранилась папка с его делом. Даниил Дмитриевич, проведя двадцать месяцев в застенках, держался с достоинством, не изменяя себе. На вопрос следователя о волошинских стихах он отвечает: «Я хранил эти стихи из любви к ним...» И далее начинает приводить свое определение поэзии... С кем он пытается говорить человеческим языком?
Первый приговор – пять лет. Но там же, в тюрьме, по доносу – новое обвинение и новый приговор, подписанный особой тройкой 15 февраля 1938 года. Вероятно, на следующий день, в день рождения матери, двадцативосьмилетний Даниил Жуковский был расстрелян.»

* * *
15 февраля, в день приговора
он пишет последнее письмо отцу:

«Несмотря на болезнь, обо мне не беспокойся. Думаю, что сейчас на свободе моя болезнь развивалась бы более прогрессивно. Даже в худшем случае, если я никогда уже не буду чувствовать себя здоровым –– и то ничего. Я пожил хорошо, всё, что нужно, испытал в жизни, хотя и в маленьких дозах, но ведь я сам «маленький». Ну, ещё раз прощай, крепко, крепко целую тебя. Твой Далик».