Амуретки и друидессы
Статья первая
Каждый из нас много думал о женщинах, и вопрос о женщинах входит определяющим элементом в наше миропонимание. Пришлось и мне на жизненном пути моем встречаться с разноликими женщинами и задумываться над изумительным чудно разнообразием типов, наблюдающимся в их среде. Сначала каждая женщина кажется неповторимым каким-то явлением. А если проникнуться к ней любовью, то представляется, что в ней одной собраны все солнечные лучи. Я видел женщин в Италии, знакомился с ними в Париже. Среди них у меня были также настоящие друзья в Германии, вот, например, Лу Андреас-Саломэ, предмет вожделенной любви Ницше1 и первый его биограф в Европе. Я знал их в Лондоне и в Константинополе.
Что касается еврейской женщины, то — странная вещь! — зная и ценя ее больше других с детских лет, я почему-то никогда не мог сделаться ее романтическим поклонником. Вот женщины, с которыми не приходится шутить. Игра в упрёки, игра в чувства, даже больше того, самая игра чувств и настроений в своей поэтичной заинтересованности и безответственности кажется диссонансом вблизи еврейской женщины. Непростительной игрой явилась бы попытка преклонения перед нею. Молодой раввин или даже молодой человек, бросившийся к ногам своей невесты, — вещь совершенно невероятная. Тут всякая романтика на европейский манер кажется недостойной и грязной, чему-то решительно мешающей, отводящей вас в сторону от основной задачи жизни. Любовь в еврейской среде — дело торжественное, серьёзное и большое. Он женится, она невестится, и оба вместе являются прелестными подобиями рембрандтовских портретов и групп. Все здесь около большой темы.
Этим объясняется и то, что в мировой литературе почти нет еврейских романов; ни в книгах, ни в жизни, где страсть представляется одиноким и блестящим исключением. Роман со всеми его атрибутами — есть удел новоарийской женщины — той самой женщины, с которой я и знакомился в своих странствованиях по Европе. Эта женщина любит любовь. Она играет в любовь, кидается навстречу каждому распутному встречному, горит вечными переливчатыми огоньками в своих настроениях. И если еврейская женщина невестится невестночасно, то женщина европейская постоянно и повсюду — скажу — амуретничает, чтобы не упоминать больше правильного, но затемнённого поведением слова «любовничать». Таких амуреток в жизни новоарийской женщины ужасно много, идёт какая-то вечная борьба амуретки с амуреткою. Все конфликты на этой почве; верно было бы и сейчас повторить итальянский «Декамерон»2 в применении ко всем народностям и без жадного невода чувств. Перед глазами развёртывается настоящая кукольная комедия, которая на близкий взгляд производит впечатление довольно поверхностное. Но вдруг тут же и на каждом шагу — кровь и трагедия. Нельзя себе никогда представить раввина в роли Рогожина или шекспировского Отелло. Но сколько убийств топором и ножом в крестьянской среде всех стран, от русских пустынных равнин до итальянских таверн и голландо-фламандских кабачков в духе Остаде и Броувера3. Картины Рубенса4 легко переходят в поножовщину. Об Андалусии и Гранаде5 можно уж и не говорить.
Это романы новоарийской женщины. Еврейская Юдифь6, если и выступит в роли Монны Ванны7 и если даже отрубит голову Олоферну, то первым и главным весельем ее будет то, что в этой авантюре она останется неприкосновенной в своей чистоте. Она шла в лагерь врага, сопровождаемая строгим взглядом первосвященников с горы. Пока она была на виду, глаза первосвященников не отрывались от неё. Когда же она вышла целая и нетронутая из шатра, с головою Олоферна в окровавленном платке, она опять вернулась к своему благочестивому быту. Последнею ее радостью является слияние ее души с душою народа, светлое чувство морального ликования.
Но почему такая большая разница в типах двух женщин, ведь тут один и тот же праарийский, гиперборейский корень? Надо только вознестись к истокам истории, чтобы разобраться в этом спорном и многозначительном явлении. Представим себе тот момент долегендарной истории, когда северное человечество спустилось до середины Европы, уже населённой другими народностями, родовыми автохтонами. Боевые продвижения пришельцев в глухих дремучих лесах, при переходах через реки, с неизбывными настоящими схватками с противником, должны были развить чувство живой и деятельной спаянности во всех частях этого эмбриона новой боевой расы, нового гегемона земли.
История что-то помнит о кельтских друидессах. При всех эксцессах, в которые вдавались эти женщины, они никогда не отходили от своих топоров и от судеб своего народа. Что-то дикое прозвучало бы в словах: роман друидессы, и ни один поэт ни разу не приписал им любовных похождений, хотя поклонение друидессам достигало такой степени, что юноши кидались за них в огонь. Жизнь была путевая, тяжкая и многоопасная, как в периоды первых походов, так и в труднейшие времена первоначальных завоеваний. Любовь тут кипела настоящим пожаром, но всегда в русле общего дела. Только тогда, когда праарийские народы начали окончательно оседать в завоёванных странах и жизнь большинства земледельческих государств стала достигать некоторого процветания и успокоенности; только [тогда], когда любовь вместе с искусством, вместе с эстетикой, вместе с игрой вообще мало-помалу, и отделяясь от культа, начинала приобретать самодовлеющую, романтическую окраску и характер тех амуреток, о которых я говорил выше, — вот когда начинается игра между шатрами — родовыми, племенными, своими и чужими, вот когда рождаются смех и измена под неподвижными сводами в неподвижном быту.
Осколок праарийской расы — еврейский народ — и посейчас находится еще в пути. Перед ним все еще белеет в тумане бесконечная дорога. До сих пор еще еврейская женщина хранит в себе огонёк друидессы. Это сказывается в ее неотторжимости от тела народа и его судеб. Но она неотторжима и от ячейки народа, от быта и семьи. Она верна своему мужу, как никакая другая женщина в мире, ибо еще со времени Эздры и Неемии8 верность эта заказана ей, как палладиум цельности племенного организма. Она является как бы орудием борьбы за существование в каждом акте постоянно сливающихся между собою в тяжёлую амальгаму расовых полей.
В самом деле, если взглянуть на дело с точки зрения широкой антропологии, то трудно не усмотреть в европейской игре амуреток черты фатальных разобщений, слияний и переплетений соседа с соседом, семьи с семьёю, вообще рукотворных в человеческом отношении ареалов. Общество европейское не имеет стремления пребывать в стационарном состоянии. Оно в постоянном становлении, в процессе разложения и перегруппировок. При этом оно и не озабочено, ни сознательно, ни бессознательно, никаким великим заповеданым путём, по которому приходится шагать с сознанием тяжёлой его необходимости.
Европа играет своими формами. Это настоящий калейдоскоп, в котором пёстрые комки всегда имеют своё место. Калейдоскоп постоянно встряхивается: то россияне, то франки, то тевтоны на авансцене; то монархия Карла Великого, то воссозданная Священная германо-римская империя; совсем недавно еще — почти на памяти людей — наполеоновский пожар. Сегодня Австрия командует Италией и Нидерландами, а завтра и самой Австрии нет. Сегодня Россия занимает шестую часть света, завтра России нет. В этой игре исторических страстей, мечтаний и эфемерных построений уже должен был совершенно исчезнуть тип женщины — друидессы или Юдифи. Среди бенгальских огней и исторических иллюминаций амуреточная игра находилась и находится в своём Эвересте.
Таким образом, в прежней истории уже намечаются сами собою два типа женщин: праарийская и новоарийская. Еврейскую женщину я причисляю к праарийскому типу, а женщину, так называемую в грубом просторечии арийскую — к типу новоарийскому. Но тут же спешу сказать, что классификация эта, коренясь в бесконечном произволе, имеет, однако, совершенно условный характер. В процессе дальнейшего анализа мы найдём много праарийских типов среди женщин России и немалую дозу неоарийских среди евреек. В северной Германии даже преобладает праарийский еврейский тип женщин, привязанных к домашнему очагу, к детям, к мужу, к своему народу. Многие же еврейки от ассимиляции начинают терять присущие им расовые черты и то и дело вовлекаются в захватывающую игру европейского романа с его вдохновительными и отдохновительными мотивами эстетики.
Русские женщины по преимуществу принадлежат к амуреточному типу, и если это утверждение звучит тут довольно странно, то это только потому, что слово «амуретка» понимается обычно в легковесном, увеселительном смысле. Амуреточные чувства, однако, могут приобретать необыкновенную глубину и трагизм. Мы видим это в «Подростке», мы знакомимся с этим во всем объёме по всей эпопее Достоевского. В сущности, Достоевский безбытен. Все у него вертится около трагической амуретки, не только в «Идиоте» и «Карамазовых», но даже в схематическом романе «Бесы». То же в значительной степени и у Толстого, и у Тургенева, не говоря уже о беллетристах новейшего чекана. Конечно, в творчестве Толстого придётся отвести большое место философии, морали и быту. Преобладающее место именно быту надо отвести и в бесконечном количественно писательстве наших, так называемых, бытовиков, стареющих и последовательно забываемых на наших полках, от Засодимского и Златовратского до нудного Муйжеля9 наших дней. Все это необходимо признать. Но вместе с тем не подлежит ни малейшему сомнению, что все, уже написанное и потерянное, все, волнующее уже не одно поколение читателей в русской литературе, принадлежит к категории амуреточного романа в лучшем и высочайшем смысле этого слова. Вот золотистая игла, светящая из наших туманов всему миру. А уже в том мире — в Западной Европе — леса таких же игл сверкают в литературе отдельных стран.
1 Ницше Фридрих Вильгельм (1844-1900) — немецкий философ.
2 «Декамерон» (1350-1353, опубл. 1470) — книга новелл, представляющая панораму нравов итальянского общества; основное произведение Джованни Боккаччо (1313-1375).
3 Остаде Адриан ван (1610-1685) — голландский живописец. Брауэр (Броувер) Адриан (1605 или 1606-1638) — фламандский живописец.
4 Рубенс Питер Пауэл (1577-1640) — живописец, глава фламандской художественной школы.
5 Андалусия — автономная область на юге Испании, включающая 8 провинций, в том числе провинцию Гранада.
6 Юдифь — героиня библейского предания, спасшая своих сограждан — жителей иудейского города, осаждённого ассирийским полководцем Олоферном. Покорённый ее красотой, он устроил пиршество, но, опьянев, заснул. Юдифь же отрубила ему голову и тайно принесла ее в город.
Войска ассирийцев, увидев утром голову своего военачальника на крепостной стене, в страхе бежали. Юдифь чествовали как героиню.
7 Монна Ванна — героиня одноименной пьесы бельгийского драматурга и поэта Мориса Метерлинка (1862-1949), написанной им в 1902. Сюжет пьесы во многом схож с преданием о Юдифи: когда Пиза была осаждена флорентийцами, возглавляемыми наёмным полководцем Принцивалле, и защитникам города грозила голодная смерть, Принцивалле обещал дать горожанам продовольствие и боеприпасы в обмен на возможность провести ночь с Монной Ванной, женой командира гарнизона Пизы Гвидо Колонны. Монна Ванна спасла горожан от смерти, отправившись во вражеский лагерь, и возвратилась в Пизу, не потеряв чести.
Отметим, что истории о Юдифи и Монне Ванне нашли отражение в творчестве двух женщин, упоминаемых в очерках Волынского. Известно несколько переводов пьесы Метерлинка, один из которых вышел в 1903 в Москве в издательстве Е.П. Ефимова под названием «Монна Джиованна» и принадлежал Т.Л. Щепкиной-Куперник. В 1902-1904 драма «Монна Ванна» шла в Александрийском театре. Главную роль играла В.Ф. Коммиссаржевская. Несколько позже, уже на сцене своего театра, она выступила в роли Юдифи в одноименной пьесе Хеббеля.
8 Ездра (Эздра) и Неемия — иудеи, которым соотечественники обязаны своим национальным возрождением (5 в. до н.э.), сохранением расовых и религиозных отличий.
9 Засодимский Павел Владимирович (1843-1912) — писатель; Златовратский Николай Николаевич (1845-1911) — писатель; Муйжелъ Виктор Васильевич (1880-1924) — писатель.
"Минувшее" Исторический альманах 17
